«Вся наша индустриализация — это варварский каменный век»

Этот материал впервые был опубликован в июньском номере журнала «Афиша».

• «Зону затопления» называют ремейком «Прощания с Матерой» (повесть Валентина Распутина, одного из самых известных писателей-деревенщиков, 1976 года о том, как в связи с постройкой ГЭС затоплена деревня, а все ее жители переселены в город. — Прим. ред.), на мысли наводит и совпадение основной сюжетной линии — с затоплением села — и посвящение Распутину. Как так получилось?

• Все эти слова про ремейк — это такая журналистская фишка, не более. Если следовать этой логике, то слишком многие вещи в таком случае следует называть ремейками. Да, «Зона затопления» — это продолжение темы «Прощания с Матерой», но сама жизнь дала повод для этого. Когда в 2005 году появился план достроить Богучанскую ГЭС — это у нас в Сибири на Ангаре, — я стал собирать материал. Оказалось, что проект старый, давно всеми раскритикованный, в том числе и Распутиным. Удивительная история: за его борьбу Распутина благодарили до самой смерти, в том числе и на высшем уровне, но, с другой стороны, ничего не менялось — одной рукой президент ему вручал премию, а другой подписывал приказы по достраиванию ГЭС. И я подумал, что раз жизнь совершает такой бессмысленный круговорот, то стоит, наверное, обратить на это внимание; так и получилась «Зона затопления». Сам я родом не совсем из тех мест, но жил неподалеку, в Туве, где строили Саяно-Шушенскую ГЭС. Видел и Красноярское водохранилище, и Братское — достаточно жуткое зрелище, надо сказать. Отдельная проблема в том, что растянулось все это на десятилетия, Богучанская ГЭС строилась долго, с конца 70‑х оттуда люди стали уезжать, но кто-то переезжал туда даже после того, как вроде бы уже эти села были обречены. В начале 90‑х ГЭС законсервировали, у людей появилась мысль, что все обойдется, их села, основанные еще в семнадцатом веке, устоят. Но в итоге их все равно переселили в города с расчетом 18 квадратных метров на человека, причем бывало, что несколько семей, живущих в четырех домах на одном участке земли, селили в одну квартиру. Землю им не давали, и людям пришлось бросить все: фермеры, бизнесмены остались без хозяйства. Когда я в последний раз виделся с Распутиным, я его спросил: можно ли писать о Богучанской ГЭС. Он ответил, что нужно бить в набат, что это огромное преступление, мы теряем еще один кусок нашей Родины. Сам он все это понимал, и от этого его и печали, и болезни, и, быть может, преждевременный уход.

• «Левиафан» Звягинцева вы смотрели?

• Да. Понимаю, к чему вы это. Я уже встречал в интернете утверждение, что «Зона затопления» — это «Левиафан» на бумаге. Проблема действительно там и там одинаковая — столкновение простых людей с теми, кто облечен властью. Но таких сюжетов очень много, это не какие-то исключительные истории, например, когда строились спортивные комплексы в Сочи, там тоже все это происходило. И концовка «Левиафана» — это еще не предел жестокости. Что делать с этим, вот это очень сложный вопрос. Мне кажется, что лучше идеи государства человечество еще ничего не придумало. Есть, конечно, анархизм, но его постулаты еще нигде не были испытаны по-настоящему. Что до образа государства, то я бы тут не обманывался насчет России — мы не исключение. Недавно я был в благополучной Швейцарии и застал там скандал: всплыла информация, что их тоннели и мосты были заминированы еще в 70‑е годы на случай военной агрессии. Люди возмутились, получается, что они ездили все эти годы рядом с такой опасностью. Ну и что это — демократическая страна? У нас свои проблемы. Больше всего меня беспокоит, что люди живут с поговоркой «сейчас лучше, чем при Ельцине» и не хотят никаких перемен. Не знаю уж, к чему хорошему такая жизнь приведет, думаю, нас ждут потрясения.

• Сами бы вы хотели жить в деревне?

• Я городской житель, мне в деревне трудно. К тому же город дает мне работу, прокормиться книгами сегодня почти невозможно. Даже Астафьев, когда переехал в Овсянку, занимался огородом не ради душевной потребности быть ближе к земле, а потому что часто оставался без копейки в кармане. Но деревенскую жизнь я себе хорошо представляю, у меня так родители живут под Минусинском. Деревенский мир еще кое-где существует, но зависимость от города с годами становится все тяжелее. Язык деревенский растворяется в городском. Был такой подвижник, Карнаухов, он собрал ангарский словарик: там в каждой деревне свой говорок был, порой в другом селе за сорок километров могли переспрашивать, а что это значит? Увы, этих людей так уже раскидало по стране, что через несколько лет эти диалекты окончательно исчезнут. Их и так уже много лет вытравляли из литературы: Распутин жаловался, что в первой редакции «Денег для Марии» намного больше таких слов, чем в переизданиях, откуда их выбросили в рамках борьбы с областничеством.

• У вас в книге есть такой ироничный момент, когда председатель сельсовета затопляемой деревни размышляет над тем, что неплохо было бы ему переехать к родственникам в Горловку, под Донецк. Это вы нарочно?

• Так совпало, к сожалению. Года три назад это еще были самые спокойные места на Украине. Да и не ирония это — я когда это место в книге перечитал, мне самому жутко стало, а что бы было с ними, если бы они действительно туда переехали?

• Вашим книгам помимо сквозной темы Сибири, откуда либо родом герои, либо там происходит действие произведений, присущ еще и общий дух — фаталистический, настроенный на поражение. Это близко настроению ранней «Гражданской обороны» и сибирского панк-рока в целом. Вам близка эта музыка?

• Не думаю, что я фаталист. Просто в жизни мне не встречались люди, которые исполнили свои мечты, и я сам на этот счет не обманываюсь. А насчет сибирского рока — конечно, я его слушал и пел даже в подобной группе. Ну что тут скажешь, я сам мрачный, и группы мне мрачные нравятся. Все это отражено в книге «Лед под ногами»: такая ситуация, когда вроде бы люди были рок-музыкантами, потом их жизнь разбросала, они другими делами занялись, а затем спохватились, попытались группу восстановить, но вышло все нелепо, не нужно как-то. Я думаю, что любому занятию свой срок — любые рок-музыканты, которым за пятьдесят, а исполняют они песни тридцатилетней давности, выглядят странновато. Даже мне за некоторые литературные произведения моей юности стыдно — но я их и не переиздаю.

• В «Зоне затопления» вы пишете про писателей, которые приезжают в еще не затопленные поселения, встают на сторону жителей — а потом все равно уезжают. А что надо было им сделать? Вы бы сами смогли остаться в такой ситуации?

• Меня бы никто не услышал. Распутина, Курбатова, Сапронова — могли услышать. Сапронов, к слову, через несколько дней после поездки умер. Об их путешествии сделан фильм «Река жизни», очень красивый, печальный и бессмысленный. Ходят люди в кадре и горюют, выплескивают эмоции в красочные монологи. А толку? Писатель иногда должен вставать из-за стола, чтобы на него обратили внимание. Но таких заметных фигур все меньше становится, может, после Распутина и не осталось никого. В СССР чтение было главным досугом населения. Когда говорят, что в Советском Союзе читал небольшой пласт общества, — это неправда, читали все, и интеллигенция, и рабочие, и алкаши. Последние даже, быть может, побольше других. И писатель был совестью народа. Потом началась перестройка, писателей потянуло в политику, на книжные полки потекла прежде запрещенная литература, а потом и вовсе не до чтения стало. Сейчас литература очень медленно возвращается в жизнь, но типичный русский писатель теперь — это все равно такой европейско-американский персонаж, чудаковатый, замкнутый, пишущий для небольшой группы. А лучшие советские писатели — они писали для всей страны. В идеале надо стремиться к тому, к чему стремился Толстой, к перемене мироустройства, к переделке человеческой природы.

• Случай с Дмитрием Ольшанским (в середине мая Сенчин и бывший главред «Русской жизни» повздорили на дне рождения Сергея Шаргунова, дело закончилось дракой) — это тот самый момент, когда писатель должен вставать из-за стола?

• Я не могу оставаться равнодушным к тому, что многие российские литераторы своими истерическими статьями и текстами в соцсетях подогревают войну, а часто фактически призывают людей ехать на нее. Сотни, а может, и тысячи русских мужчин убиты и изувечены. При этом призывающие воевать персонажи сами на передовую не отправляются. Я пытаюсь печатно отвечать на самые возмутительные их публикации. Но когда вижу таких персонажей рядом, радующимися жизни, попивающими винцо с сознанием своей правоты, то иногда не выдерживаю и воздействую на их совесть физически. А дело в совести: это все люди умные, информационно продвинутые, и, защищая русский мир в Новороссии, они, конечно, знают, как стремительно гибнет русский мир внутри России. Но тема Новороссии вкусней, чем внутрироссийские проблемы, вот они и строчат, собирают лайки и гонорары.

• В «Зоне затопления» отдельное внимание уделяется экологическому аспекту проблемы — такой, надо сказать, свойственный уже XXI веку ракурс.

• Если смотреть с точки зрения экологии, то вся наша индустриализация — это варварский каменный век. Человек ставит природу под колоссальную угрозу, нарушая ее законы. Вот взять Енисей, он состоит из порогов, выше них не может забираться сорная, плохая рыба, какой-нибудь лещ выше порогов не поднимется и икру, мальков хорошей рыбы не съест. Когда Саяно-Шушен­ское водохранилище затопило пороги, то рыба туда ринулась. Мало того что она мальков подъела, так еще она и сама больная вся — из-за того что в водохранилище экология ужасная. То же и в образовавшемся Богучанском водохранилище: на поверхности воды вдруг пена начинает бурлить, вода кипит, дымится, а оказывается, что затопили участок с кожевенными мастерскими, а там каустическую соду хранили. Отравленная вода пошла ниже по Ангаре, там стоят села — и люди начинают травиться. Это только верхушка айсберга — в Красноярском море, например, целые леса стоят под водой и гниют, ужасное зрелище. С другой стороны, время в запасе у нас еще есть — и Россия большая, и ресурсов много. И это страшно, потому что люди, которые принимают решения, думают, что на их век еще хватит всего и даже детям останется. А о далеких перспективах они и не думают — но уже сейчас понятно, что лет через сто будет глобальная экологическая катастрофа. Но до тех пор, пока все совсем плохо не станет, люди предпочтут ее не замечать вовсе. Захламят океан так, что на корабле не проплыть. Ну, значит, будут тоннели в мусоре прорезать.