«Вот жизнь моя...» Сергея Чупринина: твин-пикс позднесоветской литературы

Сергей Чупринин
Фотография: Роман Балаев/PhotoXPressГде-то год или около того назад главный редактор литературного журнала «Знамя» Сергей Иванович Чупринин начал обновлять свою страницу в фейсбуке. Там были какие-то небольшие анекдоты-воспоминания в жанре почившего в бозе ЖЖ. Но как-то очень ладно, «на сливочном масле», как любит говорить сам Чупринин. Раз за разом под каждой новой историей там разгоралась целая баталия. Деятели российской культуры слетались, как пчелы на мед, — часть из них, сдается мне, только ради постов Сергея Ивановича и завели себе аккаунты. Там появлялись сотни комментариев, множество перекрестных воспоминаний, каждый подсказывал какие-то детали — в общем, это была одна из самых оживленных рубок в фейсбуке из пристойных.

Формат не нов, но что-то в историях Сергея Ивановича было такое, что попало в цель — и для старшего поколения, и для меня, например. Ни мощных высказываний, ни обвинений, а одни забавные ситуации-символы — понимайте, мол, как хотите. Вот, например, на Чупринина, еще молодого, орет секретарь райкома, за то что употребил чересчур «интеллигентское» слово «рефрен» в статье: «Мы тут, по-вашему, частушки поем». Забыл только, что в частушках, вообще-то, рефренов не бывает — конец истории. Очень, очень мягко.

Анекдот за анекдотом, Сергей Иванович вводит меня, незнакомца, в твин-пикс позднесоветской литературы, где все не те, кем хотят казаться. Период между разгоном «Нового мира» Твардовского (Чупринин до сих пор горд тем, что его студенческая критическая заметка вышла в последнем номере при старой редакции) и 1991 годом — загадочное для моего поколения и очень важное время. Здесь царствует не черное, не белое, а миллион оттенков серого: слабеющие боссы, утомленная гэбня, снобствующие народники и готовые к компромиссам ригористы. Видный писатель-деревенщик входит в полупустую однушку, которую автор только что купил, отстояв очередь в кооперативе; огляделся — дешевая мебель, старинных икон нет — ну и больше не заходил. Другая картинка: партийные деятели поют хором «Боже, царя храни…» на чьей-то квартире. Или писатели-патриоты, которые оказались на сеансе в парижском порнокинотеатре.

Борьба с инакомыслием постепенно превращается в не очень интересную зарницу: молодые литераторы обсуждают, что будут говорить на допросах, прямо под окнами милиции. В то же время молодой Александр Проханов и так и этак вешает на пиджак ордена за Афганистан и Никарагуа — а его всем миром выдавливают из литературы. Или градации научных работ по принципу, кого из теоретиков рукопожатный автор процитировал во вступлении. Карьеристы, разумеется, цитируют Ленина. Те, кому лишь бы отделаться, ставят «морально приемлемого» Энгельса. А самые щеголи и вольнодумцы раннего Маркса. Посмотрите в кандидатских и докторских своих родственников, кто защищался в конце 1970-х, — у моих, например, везде Энгельс; подошли без огонька, очевидно.

Еще один символ эпохи — спецлиния, массивный телефон на столе у журнального начальника. Куда по нему можно было позвонить и зачем? Ни карьеры, ни деньги от этих звонков больше не зависели, начальники соперничали друг с другом только по признаку, у кого в редакции была казенная машина, а у кого не было. Однако уже в первый день, после того как фамилию нового руководителя «Знамени» занесли в телефонный каталог (а на дворе был 1989 год), ему начали звонить: «Сережа, как вы? Освоились уже?» Принимали в круг избранных — ненужный и безразличный. Борьба в те годы была нешуточная: Чупринин пишет, что деревенщиков поддерживал отдел культуры ЦК, в то время как прогрессистам благоволил отдел пропаганды. От этого незримого соперничества зависели квартиры, премии, зарплаты, путевки, загранкомандировки, но главное — сам факт публикации и тиражи. Проблемой было то, что все группы привычно апеллировали к телефонной трубке с потайными номерами, а она все чаще помалкивала.

Это было время, когда старые большие союзы (социалистических республик или писательский) распадались на множество маленьких, но очень живых союзов и от каждого человека требовалось сделать свою ставку. Все готовились к развязке, и она в Союзе писателей до смешного точно повторила развязку в большом Союзе. Были и свой писательский ГКЧП, и бунт, и распад на два союза: «фашистский» и «жидомасонский». Цензура перешла на хозрасчет, потянулась череда мимолетных интриг со спонсорами, эмиграция, нищета, крах многих. Но этому периоду в книге предшествует один из самых композиционно проработанных эпизодов — как журнал «Знамя» в суде добился независимости от Союза писателей и зарегистрировал свое юрлицо. Именно этот эпизод кажется мне наиболее занимательным: сначала яркие прения сторон, борьба за свободу, раж. Потом победа и празднование в забегаловке «Куры гриль» — освободились. И наконец, подробный план устава новой организации: как будут делить деньги?

И тут читатель останавливается и трет глаза. Эти люди действительно думали, что у них будут деньги? Они действительно прописали в уставе, что прибыли с многотысячных тиражей, которые раньше шли советской организации-паразиту, теперь можно будет пустить на расширение помещений и даже покупку частных квартир для редколлегии! Всего одна страница — и такой символ, что лучше и не скажешь. Все эти группы, кружки, противостояние оказались лишь частью системы, где в центре стоял тот самый аппарат-вертушка. Подставьте на место писателей-критиков военных, архитекторов, водолазов, кого угодно — и получите ответ, почему наше общество выглядит сейчас именно так, а никак иначе.

Вместе с фейсбук-романом в книге находятся критические заметки, рекомендации, библиография — глубокое погружение, срез эпохи. Чупринин даже упоминает, что непременно напишет настоящий роман о своем времени, но на мой взгляд, он это уже с успехом сделал.