«Social» Мэттью Либермана: почему у человека не бывает больше 150 друзей

Профессора редко рассказывают публично, как перед выпускным из праздного любопытства проглотили с товарищами по кампусу неизвестный психоделик — и пережили в результате худший день своей жизни. Но автору, будущему заведующему лабораторией в университете Калифорнии в Лос-Анджелесе, этот эпизод позволил почувствовать себя на месте аутиста, в мозгу которого сломаны механизмы социального мышления.

Мэттью Либерман — профессор психологии, эксперт в области биологии поведения и один из основателей социальной когнитивной нейронауки
Фотография: SCN Lab of Matthew D. LiebermanЛиберман уверен: это самое «социальное» для новой психологии (где идеи принято подкреплять томограммами мозга за работой) значит не меньше, чем «бессознательное» для старого психоанализа. Дело вовсе не в том, что мы — в отличие от венских невротиков 120-летней давности — много сидим в социальных сетях или социализуемся по пятницам в баре. Все сложнее: взаимодействия с людьми — самый настоящий алфавит мышления, базовая система категорий, вшитая в мозг с рождения. Вот почему на примитивном чертеже с движущимися кругами и треугольниками нам мерещатся гнев и далеко идущие планы — даже про геометрию мы склонны рассуждать социально.

То, что социальное намертво вшито в мозг, — плохая новость для желающих изменить мир: такие свойства сознания переживают самые жесткие потрясения без перемен. Вот, например, британский антрополог Робин Данбар сосчитал, как естественный размер стаи у разных приматов связан с размерами мозга. Для людей его формула дает 150 — «число Данбара». Сухие факты: за шесть тысяч лет до нашей эры в неолитических деревнях жило в среднем по 150 человек. В 1700-х, перед промышленной революцией, в большинстве деревень мира дела обстояли точно так же. Наконец, в 2010-м Робин Данбар заглянул в фейсбук и выяснил: пусть у нас и значится по тысяче человек в друзьях, тех, с кем мы поддерживаем хоть какие-то отношения, по-прежнему около 150. Мозг меняется медленней, чем образ жизни.

Осознав власть социального над мозгом, пирамиду Маслоу, любимую менеджерами всех сортов, придется перевернуть с ног на голову. Cамое главное в иерархии ценностей — ощущение связи с другими людьми, а потребность в еде и потребность в безопасности робко плетутся следом.

Почему так? По версии Либермана, все дело в жизненно важном наборе реакций ребенка. За еду и безопасность отвечают взрослые, причем люди заботятся о своих детях невероятно долго по меркам животного мира. С точки зрения биологии, затяжная беспомощность детеныша — расплата за крупный мозг. Физиология мешает человеку рождаться сразу с большой головой. Вот и приходится годами, пока череп подрастет, зависеть от родителей.

Эволюция долго и безжалостно отсеивала тех, кто не умел привлечь к себе внимание мамы с папой. Или просто сбегал от них до взросления. Словом, не имел врожденных социальных инстинктов коммуникации и привязанности. Младенец не может без них прожить, но и с возрастом они никуда не деваются — просто все чаще портят жизнь сильней, чем зубы мудрости или аппендикс.

Представьте: в очереди к врачу, кроме вас, еще два человека. Скучно. Жужжит вентилятор. Один из ваших соседей внезапно находит под лавкой теннисный мяч. Вертит в руках. Улыбается. Кидает вам. Через секунду подключается третий. А потом происходит что-то странное: соседи начинают вас игнорировать и перебрасывают мяч только друг в другу.

Эти двое — подсадные утки в психологическом эксперименте. А подопытный (то есть вы) знает только то, что с двумя незнакомцами его ничего не связывает. Но все равно испытывает чувство отвергнутости, частный случай «социальной боли».

Кавычки, кстати, не обязательны. Метафорой боли для социальных эмоций, какой бы неуклюжей она ни казалась, пользуются самые разные языки — от тибетского и армянского до испанского с итальянским. Похоже, не случайно: социальная боль, как доказал в своих экспериментах сам Либерман, очень даже реальна. На томограмме мозга она проявляет себя аналогично физической. И едва ли случайно, что с обоими видами боли отлично справляются опиаты.

Кроме биохимии, у социального мышления есть и своя экономика. Максиму «не имей сто рублей, а имей сто друзей» можно конкретизировать, сверяясь с индексами счастья. Были одиноки, но завели дружбу с соседом? Эффект такой же, как от повышения годового заработка на $60 тыс (все рассчеты, разумеется, сделаны для США). Занялись волонтерством? Считайте, что зарплата подскочила с 20 до 75 тысяч долларов в год. К счастью, итоговой главы с советами — как взять у мозга самое лучшее, обзавестись друзьями, разбогатеть и перестать беспокоиться — у Либермана нет.