«Религия для атеистов» Алена де Боттона: безбожник у станка

Год назад Ален де Боттон, писатель и поп-философ, автор двух неглупых любовных романов и пяти-шести легковесно-остроумных нон-фикшнов, опубликовал, пожалуй, самую серьезную свою книгу — о том, что религия может дать тем, кто не верит в бога, — таким, как сам автор. Очень многое. Во-первых, идея бога работала как ограничитель эгоизма в обществе (небесполезная вещь, при капитализме-то). Во-вторых, религия регламентирует частную жизнь — и, что бы ни думала по этому поводу господствующая либертарианская доктрина, это — благо, потому что многих, очень многих людей тотальная свобода делает несчастливыми, одинокими и прочее. И раз так, почему бы — оставив в покое саму идею бога — не задействовать «наработки» религии, используя их в качестве социального регулятора, в психотерапевтических целях.  

Будучи уверенным, что хорошие идеи не должны жить исключительно в манифестах, Боттон моментально переходит от теории к практике — к конкретным то есть предложениям. В частности, он предлагает рекламировать добродетели — например, умеренность и сострадание — на билбордах. Учредить в университетах факультеты, где будут изучаться отношения. Выстроить храмы размышлений. Создать рестораны, смысл которых не чревоугодие, а общение личностей. В боттоновских городах будущего будут стоять (висеть?) «электронные стены Плача, которые будут анонимно транслировать наши внутренние горести и, таким образом, давать нам более четкое представление о том, каково это — жить». По-своему логичной кажется и мысль переоборудовать музеи таким образом, чтобы произведения искусства группировались не по периодам и школам — а по тем эмоциям, которые они вызывают. Советы, «как переделать отели и спа» и «как использовать архитектуру для закрепления ценностей», здесь тоже есть. Идеи Боттона кажутся крайне эксцентричными, но по сути они весьма здравые.

Что ж, Боттон смелый человек, не побоявшийся выступить в роли визионера — с риском стать посмешищем; это хорошо. И да, диагноз, который Боттон ставит современному состоянию мира, в высшей степени точный. Однако разве Боттон не знает, что страдания вызывает та общественная система, внутри которой мы живем, — та самая, в которой ценятся не эмоции и вдохновение, а деньги? Что «экраны плача» — равно как и бюро духовных путешествий, и храмы размышления, — окажутся выгодны элите, которая при помощи этой смазки сможет давить бунт в корне и обеспечить сохранение существующего положения дел (то есть не пересматривать итоги приватизации). Что тому, кто хочет изменить мир — а Боттон несколько раз произносит это словосочетание, — следовало бы не бормотать ерунду об «исцелении душевных ран» и «защите эмоций» (если можно заимствовать практики из католицизма и иудаизма, то почему бы не поставить на Пиккадилли-серкус магические куклы вуду — что, разве они не могут утешать и вдохновлять, а также закреплять традиционные ценности?), а проповедовать диалектический материализм, единственно научный способ познания — и изменения — мира, состоящего из страданий.

Боттон — и сам, и его намерения — заслуживает похвал; он остроумный литератор — и, что случается реже, чувствительный человек. Но в идеальном мире на этой его книжке следовало бы напечатать не дежурные комплименты из «Library Journal», а цитату из, прости господи, Ленина: «Кокетничанье с боженькой есть невыразимейшая мерзость». Когда неглупый человек тратит свое и чужое время на проповеди мамбо-джамбо — ему можно и нужно говорить горькую правду.