Поэтические сборники Мамлеева и Витухновской как свидетельство возвращения 90-х

Практически одновременно вышли книги двух агентов запредельного в русской словесности — «Невиданная Быль» Юрия Мамлеева и «Мир как воля и преступление» Алины Витухновской. Он — эзотерический диссидент, написавший несколько самых жутких страниц в истории литературы, писатель, ключевая фигура в Южинском кружке, откуда вышли Дугин, Джемаль и множество других людей, играющих не последнюю роль в формировании идеологии нового века. Она — поэт, мастер стихотворного мракобесия и художественного эпатажа, живущий в узком, но сплоченном круге почитателей.

Юрий МамлеевФотография: Яша ВеткинЛучшего времени для подобного парада планет не придумать: несмотря на то, что в официозе у нас по-прежнему торжествует православие, добро и бессмысленное, как в белозубой рекламе, счастье, на территории неподвластной властям развернулся обратный процесс — у Мамлеева и Витухновской выросло новое поколение читателей,  религии света предпочитающих культ конца света. Россия вообще славится своей близостью к хтоническим силам — и дело не только в возрождаемом общими усилиями имиджа империи зла. Судя по успеху недавнего перевода полного текста «Шатунов» Мамлеева на английский, хтонь остается одним из наших стратегических ресурсов. Внутри же страны спрос на все выламывающееся из рамок нормального стабильно высокий. Иррациональность проникает во все сферы жизни, включая послания власти. На тяге к обратной стороне бытия можно строить идеологию — чем, собственно, в нулевые успешно занимался Мамлеев, чью «Россию вечную» в идеальном мире должен был бы запоем цитировать Минкульт. Можно сколотить и секту имени себя, чем небезуспешно занималась Витухновская — и мало кто может сравниться в истовости с ее поклонниками.

Помимо времени выхода и взглядов на мир новейшие труды Мамлеева и Витухновской объединяет жанр: это сборники стихов с небольшими вкраплениями прозы. В случае с Витухновской ничего удивительного нет — все-таки она всегда была местным адептом Лотреамона и Рембо, но у Мамлеева это первый поэтический сборник. Впрочем, сам автор настаивает на том, что это и не стихи, и не проза, а некий синкретический жанр: тексты, объединенные общим хитроумным замыслом — проще говоря, это стихи, но написанные от лица жутких хтонических персонажей его книг почти за сорок
лет. Есть, например, жуткие четверостишия «человека с лошадиным бегом», чья незамысловатая жизнь (посидеть в уборной, почесаться в пивной, поесть картошки в темноте) скукоживается при обнаружении метафизической пробоины в реальности, сосущей пустоты, эхом отзывающейся в душе героя. В похожей ситуации обретают себя персонажи стихов Витухновской, безумцы, герои и опоздавшие глашатаи случившегося Апокалипсиса.

Несмотря на общую устремленность в области тьмы, разница между двумя книгами колоссальная — если угодно, мы имеем дело с категорически солярным и лунарным творчеством. Мамлеевские куротрупы и мальчики-самоеды славились своей убедительностью, но куда интереснее было то, что он прятал за ними: тягу всего живущего к Абсолюту, к рискованному богоискательству, порой граничащему с богоборчеством. Смутную тоску по высочайшему предназначению Мамлеев соединил с крамольной идеей, что достичь невероятной высоты духа можно не только известным путем поста, молитв и прослушивания радио «Радонеж», но и погрузившись в глубины мрака. К его алогичным откровениям можно относиться по разному — важно то, что Мамлеев зафиксировал конструктивную программу, восходящую к гуманистическому учению адвайты-веданты.

Идем мы нездешней дорогой
Порвать золотые сны,
Чтоб Сердце вместило Бога,
И пусть погаснут миры.

Есть великая тайна ада,
И познать никому не дано,
Как из жуткого черного яда
Вытекает само бытие.

(из стихов Александра Трепетова, персонажа книги Юрия Мамлева «Московский Гамбит»)

В случае же Витухновской любое человеколюбие обречено на поражение — жизнь, описываемая Алиной, похожа на кошмар, но даже смерть не способна его остановить. Вселенная в видении Мамлеева если и не доброжелательна по своей натуре, то хотя бы хранит нейтралитет, предоставляя человеку возможность прорыва в другие миры, у Витухновской же космос похож на цинковый гроб, в котором закрыты Эрос и Танатос. Сильно разнится и язык поэтов: есенинский слог Мамлеева и кровавые верлибры Витухновской. Показательно, что оба выглядят ископаемыми, но бесовской гиньоль Мамлеева выглядит предумышленным поэтическим ходом. Все-таки, это, формально, не его стихи, а его персонажей, потерявшихся в пространстве вечных советских шестидесятых: каким же еще им слогом изъясняться?

Русь утрирует безвыходное
Вирусы МуслимГауза
Мыслим Триумфом Кризиса
Футурум Ада
Микс Викернеса
Реал Фон Триера
На фоне трипа реальности
Под треп экзистенциальности
Вмазывается Ибица.
(Алина Витухновская, «Варг Викернес»)

Алина ВитухновскаяФотография: artpolitinfo.ruАнахронизмы Витухновской другого рода — в первую очередь, бросаются в глаза упоминания героев прошлого, с которыми, по всей видимости, ассоциирует себя автор: Laibach, Берроуз, Ян Кертис, Борис Виан и Билли Айдол. От списка этих заезженных фигур сложно не улыбнуться, но вряд ли она хотела вызвать эту реакцию. Опоздавшая лет на тридцать зондеркоманда контркультурщиков выглядит как выцветшие постеры на чьей-то стене — и жаль, что время идет, а новых звезд на этом небосводе не появляется. Немного обидно за Гитлера, который появляется во многих стихах Витухновской, в том числе и в образе колобка — вождь германского нацизма выглядит как на картинках в интернете: не грозным одержимым злодеем, а выхолощенной идеей злодеяния, граничащего с фарсом. Такую же претензию можно адресовать сюжету многих стихотворений — как воспринимать стихотворение «Ночной портье», пересказ того самого кинофильма? Как указание на его исключительную важность в формировании теневого дискурса в России? Спасибо, мы в курсе.

Но хохот будет всегда и везде,
И в Бездне двоится Путь.
Есть высшая тайна в любви к себе,
Но духом владеет жуть.

И я останусь — великий мертвец —
Смотреть в одинокий Глаз.
Провалится мир, исчезнет след,
Но Воля пребудет в нас.

(Юрий Мамлеев, из цикла стихов Александра Трепетова)

Мракобесие призвано быть глубоким — иначе оно не работает. Вот почему интересны пересказы Мамлеевым своих мистических откровений, и неуместны упоминания Psychic TV у Витухновской: ведь на тему Пи-Орриджа и его друзей сейчас может пошутить — или сумничать — иной девятиклассник, а вот, скажем, творчество Остина Османа Спэра куда менее известно и оттого сохранило неоднозначность образов. Тот слой контркультуры, на котором построила свою башню из слоновой кости Витухновская, давно перестал плодоносить, его разнесли на башмаках десятки тысяч людей. Мамлеев же всегда блестяще формировал свое окружение — культура прошлого века для него не тотем, а живые люди: вот Берроуз, с которым он был знаком лично, вот ходивший в его учениках Дугин, вот Беккет, с которым они обменивались письмами: но свои книги он посвящает не им, а простым людям, мятежным недотыкомкам, решившим бросить вызов мирозданию. И по сей день на лекциях Юрия Мамлеева можно встретить самых разных людей, от сотрудника философского журнала до солистки модной инди-группы. Витухновская же, разорвав отношения с НБП, осталась одна, не связанная ни с кем, и не обязанная никому. Такая позиция, безусловно, заслуживает уважения, если бы не формулировалась она ей же с такой убийственной прямотой: Полноценное творчество/ Это отсутствие конкурентов/ Мир пуст/ Гениальность/ Гениальность/ Гениальность / Пусть/ Одиночество/ Индивидуализм.

Рубль падает, в Чечне взрывы, в кинотеатрах покажут «Терминатора» и «Парк Юрского периода», поэты все так же грезят апокалипсисом — судя по всему, девяностые в России так и не закончились и, наверное, оттого так страшно надоели. Можно ли эпатировать читетеля образами Дахау в мире, где уже состоялся холокост? Вряд ли. Уж лучше думать о вечности — какой бы она ни была.