«Они такие же, как мы»: шведские издатели о книгах и героях Светланы Алексиевич

Практически все книги Светланы Алексиевич, за исключением «Чернобыльской молитвы» и «Зачарованных смертью», вышедших по-шведски в конце 90-х, были впервые опубликованы в Швеции совсем недавно, в последние три года, в небольшом издательстве Ersatz (ему же Швеция обязана переводами Андрея Платонова, Михаила Шишкина, Евгения Гришковца, Дмитрия Глуховского, Льва Рубинштейна и «Записок об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской). Располагается Ersatz в квартире старого дома в центре Стокгольма, за углом от Королевского драматического театра, и разговор с основателем издательства Улой Валлином и переводчиком Кайсой Эберг-Линдстен, много лет знакомой с Алексиевич и прилетевшей на интервью из Гетеборга, проходит за большим столом в гостиной.

«Издательство Ersatz я основал в 1994 году вдвоем с Анной Бенгтссон. Первой нашей книгой стала переписка Цветаевой, Рильке и Пастернака в моем переводе — я работал над ним три с половиной года. Потом мы выпустили еще четыре книги, после чего у нас закончились деньги, и следующие девять лет мы работали фрилансерами в больших издательствах. В 2004-м решили сделать вторую попытку и с тех пор напечатали около двухсот томов, из них примерно половина русских авторов. Для меня интерес к русской культуре начался с того, что подростком я случайно увлекся литературой о ГУЛАГе — воспоминаниями заключенных, лагерной прозой, меня до сих пор привлекает литература, основанная на реальных событиях или осмысляющая их: переписка, дневники, воспоминания, — и книги Светланы Алексиевич, конечно».

«Я с детства была окружена русской культурой и сказками, это связано с историей моей семьи. Старший брат моего отца выучил русский с помощью грампластинок на рубеже 1920–1930-х годов — не из-за политических симпатий, а потому, что писал диссертацию об античной культуре и заинтересовался Византией. Когда моему отцу было 17, брат умер от туберкулеза, и из вещей, которые никто из родственников не хотел забирать, остались эти грампластинки с брошюрой-самоучителем. Мой отец выучил их в память о брате наизусть и с тех пор всю жизнь любил все русское, даже на ночь пересказывал нам повести Достоевского. И поэтому я стала изучать русский язык. Мне довелось перевести на шведский «Зимние заметки о летних впечатлениях» Достоевского, книгу Михаила Бахтина «Автор и герой», труды Выготского и даже советский научно-фантастический роман «Туманность Андромеды» — я ненавижу фэнтези, но это был важный опыт, чтобы лучше узнать язык и понять, что все трудно по-разному. Сейчас я перевожу Андрея Платонова.

Со Светланой Алексиевич я познакомилась приблизительно в 2006 году, когда она на два года переехала к нам в Гетеборг. Она уже была известна в Швеции, и местные газеты хотели взять у нее интервью о Чернобыле и Лукашенко. Для них стало шоком, что она не говорит по-английски, поэтому меня попросили выступить в роли переводчика. Просьб об интервью было много, и в какой-то момент я спросила у редактора газеты Göteborgs-Posten, с которой я сотрудничала как литературный критик, не хотят ли они заказать Светлане колонку — раз уж она писательница, это может быть интереснее, чем просто вопросы и ответы. «Давайте попробуем». В следующие годы вышло больше ста колонок, их переводила я. Помню, после двух-трех публикаций редактор отдела культуры позвонил мне и спросил: «Может быть, Светлана могла бы написать не только о России и Белоруссии, но и о том, как ей живется в Гетеборге, например?» Она рассказала и об этом, но тогда читатели стали обращаться в газету: «Нам куда интереснее читать о России!»

Ула Валлин: «Первая книга Светланы Алексиевич в Швеции появилась достаточно поздно, только в 1997 году, еще в другом издательстве (Ordfront. — Прим. ред.). Этой книгой стала «Чернобыльская молитва» — дело в том, что Швеция тоже оказалась затронута катастрофой: облака шли в нашу сторону, первые сообщения об аварии на ядерном реакторе появились именно в шведской прессе, и до сих пор в нашей стране есть места, где не рекомендуется собирать грибы. До выхода «Чернобыльской молитвы» Светлану в Швеции практически никто не знал, но после публикации она быстро стала известной. Тогда же я прочитал «У войны не женское лицо» и захотел издать книгу по-шведски, но побоялся. В 1990-е тема Второй мировой войны была в Швеции не слишком популярна, бум случился позже, уже в 2000-х, но и тогда книги, как правило, повествовали о Второй мировой с точки зрения Западной Европы или Америки, порой даже с немецкой перспективы, и лишь одна-две — с точки зрения СССР. К тому же меня смущало, что книги о Второй мировой, по крайней мере в Швеции, обычно читают мужчины, и было неясно, насколько их заинтересует женский взгляд на войну, а роман большой, и перевод потребовал бы много денег. Поэтому мы издали «У войны не женское лицо» только в 2012 году, в переводе Кайсы. Оказалось, что я напрасно сомневался: тираж в 4000 экземпляров разошелся, и мы выпустили дополнительный в мягкой обложке».

Кайса Эберг-Линдстен: «Светлана прожила у нас в Гетеборге два года, мы дружили. Помню, как-то на книжной ярмарке в середине 2000-х ее литературный агент подсказала: «Подойдите к издателям первой книги и спросите, не хотят ли они опубликовать «У войны не женское лицо». Ситуация была странной: «Чернобыльская молитва» пользовалась успехом, сама Светлана жила в Швеции, но они неприветливо ответили: «Нет, нам совсем неинтересно. Вот если вы допишете новый роман (они знали, что Светлана уже тогда работала над книгой о любви) — приносите. А те, что есть, для нас совсем не актуальны». Помню, Светлана удивилась и спросила у меня: «Неужели в Швеции совсем не интересуются войной?» И я смутилась».

Ула Валлин: «Я столкнулся с ассистентом литературного агента Светланы в 2010 году в Берлине, и она рассказала, что Светлана как раз заканчивает книгу «Время секонд хэнд», осталось три недели, чтобы поставить точку. Я тут же сказал: «Замечательно, мы будем рады сразу же ее напечатать, присылайте готовые главы». А дальше работа над книгой продолжилась вместо трех недель еще почти три года».

Кайса Эберг-Линдстен: «Было очень тяжело, но по-своему невероятно интересно. Светлана присылала мне законченную главу, я переводила и спрашивала: когда ждать следующую? «Скоро будет». Через неделю присылает ту же самую. «Так я же ее уже перевела». — «А я немного переделала». И так три года, вплоть до сдачи в типографию, когда Ула вычитывал книгу как корректор и периодически заглядывал в оригинал. Вдруг он мне пишет: там есть строчки, которых нет у нас, в чем дело? Оказалось, что правка была внесена и в окончательную версию, так что надо было пересмотреть весь перевод с начала. Я думала, что умру, и была, конечно, немного недовольна, но одновременно понимала, какая удивительная это школа: увидеть механизм, как работает писатель, изнутри — вот тут маленькая правка, тут другое слово или фраза, тут переставленные местами абзацы, и текст становится все лучше-лучше-лучше. Ведь если у кого-нибудь был шанс работать так с Достоевским, никто бы не сказал ему, мол, хватит переделывать? Поэтому когда я слышу, что книги Светланы Алексиевич — это не литература, а всего лишь истории, записанные на магнитофон, мне становится смешно. Я могу доподлинно свидетельствовать, что это неправда. Патентованная неправда».

Ула Валлин: «На книжной ярмарке в Гетеборге мы встречаемся с читателями, и часто бывает, что по человеку можно заранее угадать, за какой книгой он пришел. С Алексиевич это не работает — за ее книгами может прийти и юная девушка, и солидный мужчина с дипломатом. Пожалуй, чуть больше женщин, но хватает и мужчин. Ее книги читают самые разные люди: и те, кто интересуется войной, и те, кто хочет узнать больше об истории России, и феминистки. Когда объявили о присуждении Светлане Нобелевской премии по литературе, все в Швеции были рады, а такое случается достаточно редко, обычно хватает людей, кричащих, что академики сбрендили. Единственный критический отзыв, который попался мне на глаза, был пересказом статьи, опубликованной в России, и тот появился спустя месяц».

Кайса Эберг-Линдстен: «Моя знакомая феминистская художница расплакалась от счастья, когда услышала, что Светлана получила Нобелевскую премию, — для Швеции большая редкость, чтобы люди так интенсивно реагировали. У нас много феминистических объединений, они бесконечно спорят друг с другом, но Алексиевич любят все и воспринимают ее как икону, ролевую модель. Но, конечно, книги Светланы критики не сводят только к этому. В Гетеборге все читающие люди девять лет следили за ее колонками, где Светлана рассказывала, каково это — быть советской и русской писательницей, иметь корни в Белоруссии и на Украине. Большинство образованных шведов знают, что Светлана из Минска, знают, что с культурной точки зрения постсоветский мир по-прежнему очень связан, что у Белоруссии много общего с Россией и Украиной. Но и про разницу между Белоруссией и Россией тоже знают. Она регулярно ездила на родину, в том числе собирать материал для новой книги, поэтому на литературных вечерах и лекциях ее часто спрашивали: «Вам не страшно возвращаться в Минск?» — потому что тогда Белоруссия была, уж извините, страшнее, чем Россия».

Ула Валлин: «Книги Светланы Алексиевич ни в коем случае не русофобия. В ее произведениях очень много историй любви, и их куда больше, чем жестокостей или кошмара. Та же «Чернобыльская молитва» не только рассказ о катастрофе, но и прекрасная книга о любви. Довольно долго люди в Швеции и на Западе в целом, рассуждая о СССР, воспринимали страну как идеологический монолит и не задумывались, что внутри, за идеологией и пропагандой живут обычные люди с обычными чувствами. Благодаря книгам Алексиевич вы видите, что все не было построено исключительно на лжи и пропаганде, что люди жили, действительно искренне верили в идеалы и старались воплотить их в мире».

Кайса Эберг-Линдстен: «Мне встречались в российской и белорусской прессе упреки, что Светлана — как правильно сказать? — мажет грязью, очерняет свою страну или своих героев. Мне совсем это не понятно. Все в Швеции, с кем я обсуждала ее книги, наоборот, говорят: нам показали современных русских людей. «Они такие же, как мы, они замечательные. Они вызывают сочувствие». Светлана всегда называет своих рассказчиков «мои герои». И они воистину герои. И благодаря ей мы знаем, что такие люди и в России, и в Белоруссии, и на Украине были и есть. И еще читатели иногда сомневаются: не может быть, чтобы люди так красиво говорили, как в ее книгах, это невозможно. «А я отвечаю, — объясняет она, — что именно так и говорят в любви и рядом со смертью».

Я присутствовала несколько раз, когда Светлана интервьюировала героев для своей новой книги о любви, — и это прелесть. Очень интересно наблюдать, как она это делает. Она общается с людьми не как журналист, а как писательница: не только слушает, но и говорит сама. Журналист должен быть беспристрастным, даже если он слышит: «Я нацист», он не может сказать в ответ: «Какой ужас!» — ему положено отвечать: «М-м-м, как интересно, расскажите подробнее». Светлана ведет себя как живая душа, она присутствует в разговоре и участвует в нем, хотя и очень тихо — на все отвечает, но не давит на человека, даже ее голос становится тише обычного. И собеседник не обижается, даже когда понимает, что Светлана не согласна с ним и думает иначе. И еще типичная ситуация, что люди сначала рассказывают так, как им кажется, надо рассказывать. А потом пауза, словно многоточие. Она ждет, и человек продолжает: «Но все-таки не совсем так, на самом деле…» — и дальше идет история. Как она это делает, я не понимаю. Если бы я поняла, я бы тоже, наверное, получила Нобелевскую премию».

Ула Валлин: «О присуждении Светлане Нобелевской премии я узнал за двадцать минут до официального объявления — мне позвонили из комитета с просьбой дать ее телефон. Я продиктовал номер и уточнил: «Вы же знаете, что Светлана не говорит по-английски?» — «Как, совсем?» — «Ни слова». Как мне потом пересказывали, это был удивительный разговор. Светлане удалось разобрать из речи, что звонит Нобелевский комитет, и в ответ она произнесла только одно слово: «Фантастика!»

«Афиша–Воздух» благодарит программу Creative Force Шведского института за помощь в организации интервью.

Читайте также: большее интервью Юрия Сапрыкина со Светланой Алексиевич.