«Любовник Большой Медведицы»: Ян Флеминг и Бабель против большевиков

О Сергее Песецком мне говорили белорусские друзья давно — к сожалению, я не читаю по-польски. Потом, совсем недавно, я делал для «Афиши–Воздух» обзор книг, каким-то образом связанных с темой сепаратизма, начал искать литературу по Литбелу и БНР и неожиданно обнаружил, что всего месяц назад в Минске издали «Любовника Большой Медведицы» — впервые на русском. Я написал в издательство «Регистр» и уже скоро стал обладателем электронной версии — бумажную можно заказать у них на сайте или на странице «ВКонтакте». Сейчас я испытываю очень приятные эмоции: не каждый день выпадает возможность написать первую рецензию на издание заново открытого национального классика — да еще и такого мошенника.

Действие повести происходит в середине 20-х годов, на приграничье между Польшей и новообразованной Белорусской ССР. Это искусственная граница — просто топографическая линия в лесу. Она проходит совсем недалеко от Минска, прямо между селами, хуторами, охраной ее занимаются не профессионалы, а военные части. По обе стороны предсказуемо расцветает контрабанда — ей и начинает заниматься главный герой, молодой горожанин неясного прошлого. Повествование — его беллетризованный дневник, очень живой. Погони, засады, перестрелки, война группировок, сама повседневная жизнь на польской и советской стороне. Много про женщин и еду — и еда все время жирная: сало, шкварки, кулеши. Плюс речь, поговорки, жаргон — от литературы такого рода мы ждем прежде всего языковых находок, и тут Песецкий нас балует. Кажется, что он даже перенасыщает ими текст: контрабандисты, селяне, евреи-гангстеры из местечка только и говорят, что какими-то присказками (мой фаворит: «Работать? — так то пусть конь»). Неудивительно, что колоритная повесть, да еще и насыщенная антисоветскими выпадами, стала в довоенной Польше хитом продаж. Немалую роль сыграл и грамотный маркетинг-подход издателей: об авторе сообщалось только то, что он отбывает пятнадцатилетний срок строгого режима.

Сергей ПесецкийФотография: pawet.netБабель, «взрослые» рассказы Житкова, Козачинский, Пантелеев, Катаев-Петров — настоящий взрыв в советской литературе. Вчерашние красноармейцы, бандиты, беспризорники — Катаев вообще был ментом, — принесли с собой в письменную речь целые кластеры языка. Да и не только языка — нового, более энергичного ощущения жизни. Сергей Песецкий принадлежал к тому же поколению людей — его родным языком был русский, он получил образование в русскоязычной гимназии, Октябрьская революция тоже перевернула его жизнь. Правда, в несколько ином ключе — он стал убежденным антикоммунистом. Литературно «Любовник» больше всего мне напомнил «контрабандистский» цикл Житкова: «Погибель», «Василий Мутный», «Варька» — совсем недетские произведения. Прошлое самого Бориса Степановича довольно темное: Чуковский намекает, что тот был в юности связан не то с одесским красным подпольем, не то еще черт знает с чем. Что касается Песецкого, размах его реальных похождений впечатляет — пожалуй, гораздо больше, чем вымышленный сюжет книги.

В этой приключенческой истории есть второе дно — и в тексте автор пару раз намекает на свой основной род деятельности. Главные герои едут вместе на границу, потому что раньше «служили» вместе. Но где — если встречаются они в Вильне, а родом рассказчик из Минска? И кто это крадется ночью через лес, с автоматическим пистолетом и гранатами, одинаково опасный для бандитов и красноармейцев? Автор сам же и отвечает: это шпион.

Незаконнорожденный сын дворянина из Барановичей, с 17 лет Песецкий участвовал в повстанческих формированиях разного рода, в 19 лет вступил в сепаратистские отряды «Зеленого дуба». Они вели партизанскую войну против большевиков на всей территории между Вильнюсом, Гродно и Минском, а в 1920 году влились в войска Белорусской народной республики. Это было кратковременное государственное образование, социал-демократическое по сути — самым видным из его функционеров был Борис Савинков, тоже писатель не из последних. БНР вскоре разгромили, армейские части отступили в Польшу. Там Песецкий имел возможность закончить офицерские курсы и немедленно завербовался в военную разведку. Ему поручили наладить сеть резидентуры на новом участке границы — он одинаково хорошо владел польским, белорусским и русским и идеально подходил для такой миссии.

Песецкий успешно проработал на границе четыре года, пока у него не начались серьезные проблемы с употреблением кокаина. После серии дебошей в Минске разведчики решили не рисковать и разорвали отношения с ним. Тот в ответ сколотил банду из своих бывших партнеров — контрабандистов и приграничных налетчиков — и начал грабить узкоколейки уже в Польше. В 1927 году его арестовали за ограбление пассажирского поезда: суд требовал высшей меры, но благодаря протекции прежнего начальства наказание смягчили до 15 лет тюрьмы. После 11 лет заключения в Песецком проснулось литературное дарование, в камере он написал «Любовника» и еще несколько книг, ставших впоследствии бестселлерами — в результате его помиловал президент Польши.

На этом история не заканчивается: в годы Второй мировой войны Песецкий был членом антифашистской террористической организации в Вильнюсе, позже — офицером Армии Крайовой. Эти и еще множество деталей теперь не устают смаковать поклонники писателя из числа белорусской оппозиции — в этих кругах Песецкий (Сяргей Пясецкі на родном языке, Sergiusz Piasecki по-польски) культовая фигура, «наш Ян Флеминг». Разумеется, как ярого антисоветчика и сепаратиста при нынешних властях его никогда не переводили и не издавали — все свои произведения он написал на польском. Большая ли это потеря для белорусской литературы? Безусловно. Ленивый не обсуждает сейчас в Минске и на западе страны, насколько сильно пострадала самобытная белорусско-литовская культура от русификации. Но я бы продолжил и далее: огромная потеря для самого русского языка, что белорусское присутствие (в отличие от украинского, допустим) практически не чувствуется в нашей письменной речи. Мы недостаточно знаем о логике построения их фраз, мы вообще мало знаем о Беларуси — и даже ее название пишем через О, с двумя С.

Морально не слишком симпатичный, но достаточно внимательный для хорошего беллетриста Песецкий мог бы исторически занять место в списке своих ровесников — писателей, авантюристов и циников 20-х годов, а умер в безвестности, где-то в Гастингсе. С другой стороны, нынешний подъем интереса к его творчеству может с лихвой окупить годы забвения — в любом случае личная судьба литераторов того же поколения в Советском Союзе сложилась гораздо более печальным образом, чем у бывшего шпиона из Ракова.