Чтение на выходные «Искусство рассуждать о странах, в которых вы не бывали» Пьера Байяра

В журналистике

В этой главе мы, в связи с историей Джейсона Блэра, задаемся вопросом, имеет ли журналист право в своей статье переносить с места на место табачные поля

Есть ремесло, отчасти напоминающее профессию антрополога, имеющее с ней много точек соприкосновения, — это работа журналиста, которая то и дело требует путешествий, и часто это путешествия за границу. Поэтому она считается опасной и немалое число журналистов ежегодно расплачиваются жизнью за то, чтобы добыть для читателей достоверную информацию.

Вот почему для журналистов весьма актуален вопрос, не будет ли разумней, как Марко Поло или Эдуар Глиссан, прибегнуть к наблюдению на расстоянии, у которого есть двойное преимущество: во-первых, самому остаться в безопасности, а во-вторых, иметь возможность охватить взглядом все события, не слишком в них вовлекаясь.

В конце апреля 2003 года корреспондент «Нью-Йорк таймс» Джейсон Блэр попал в сложную ситуацию. С рассказа об этом начинается его автобиографическая книга «Сжигая дом своих хозяев». Журналиста вызвали на собрание, где присутствовали несколько его коллег, и попросили дать объяснения по поводу статьи, недавно опубликованной им в «Нью-Йорк таймс», – обнаружилось ее странное сходство с другой статьей, появившейся незадолго до того в газете «Сан-Антонио экспресс ньюс».

В статье Блэра речь шла о семье тридцатичетырехлетнего солдата, пропавшего в Ираке, сержанта Эдварда Ангиано: журналист утверждал, что общался с его родственниками, посетив расположенный близ мексиканской границы городок Лос-Фреснос. Статья не прошла незамеченной, поскольку была опубликована на передовице «Нью-Йорк таймс», самого крупного ежедневного издания в мире, – мечта любого журналиста.

Чтобы защититься от обвинения в плагиате, Джейсон Блэр объяснил коллегам, что, готовя репортаж, он завел в своем компьютере специальную папку, куда складывал все материалы, касавшиеся этой американской семьи, в том числе туда попала и статья из «Сан-Антонио экспресс ньюс». И дальше, рассказывает репортер, когда он писал свой текст, то по рассеянности смешал с собственными заметками целые абзацы из чужой статьи.

Однако сам Джейсон Блэр, когда давал эти, в общем более-менее правдоподобные, разъяснения, которые, кажется, убедили его коллег, уже знал, что он не сможет долго поддерживать их иллюзии, поскольку обман был слишком значительным, чтобы его можно было объяснить простой ошибкой при работе с компьютером.

Единственная загвоздка, естественно, была в том, что все происходило совершенно иначе.

Я один в той комнате знал, что не летал на самолете в Сан-Антонио, не брал напрокат машину в маленьком агентстве напротив аэропорта и не спал в этой машине. Я не ехал на юг под палящим солнцем по трассе US 77, не сворачивал налево по «Texas 100», не съезжал на Буэна-Виста-Драйв и не пересекал железнодорожных путей у дома семьи Ангиано. Я не видел ни мебели от Марты Стюарт во внутреннем дворике, ни портрета Эдварда в комнате одной из девочек. Я не перепутал выезд, сворачивая с трассы, не останавливался в Браунсвилле и тем более не заезжал в городок Порт Изабел неподалеку от Мексиканского залива.

На самом деле я даже не выходил из своей квартиры на Парк-Слоуп в Бруклине.

(Jayson Blair, Burning Down My Masters’ House, Phoenix Books, 2006. (Цит. по фр. перев. П. Байяра. – А.П.)

С каждым днем положение Джейсона Блэра становилось все более сложным, коллеги задавали все больше вопросов, загоняя его в угол: они просили объяснить им все обстоятельства смешения двух статей в компьютере, расспрашивали о его собственных записях «по свежим следам», которые он должен был привезти из своей поездки в Лос-Фреснос, если она была, и в конце концов журналист решил уволиться из «Нью-Йорк таймс» и лечь в больницу, чтобы поправить здоровье.

Дело в том, что это был не первый раз, когда Джейсон Блэр описывал в своих статьях места, где он никогда не был. В книге, которую он посвятил своим приключениям, журналист как раз и пытается объяснить другим, но также и себе самому, каким образом техника наблюдения на расстоянии мало-помалу вошла у него в привычку, а может, даже сделалась жизненным кредо.

Писать статьи «на расстоянии» он начал не сразу, а постепенно, из-за стечения нескольких обстоятельств. Сначала Блэр позволял себе только легкие отклонения от журналистской этики, причиной которых была усталость, беспечность или какие-то практические трудности, мешавшие ему оказаться в нужное время в нужном месте, но он вовсе не собирался брать это за правило.

Так однажды из-за обыкновенной забывчивости он не смог попасть на концерт, куда его послала газета, но каким-то чудом оказался совсем неподалеку от места, которое он должен был описать, только не мог туда войти:

К сожалению, статья, которая привлекла больше всего внимания, была написана, когда я напился и принял наркотики. В субботу поздно вечером я должен был пойти на благотворительный концерт в Медисон-сквер-гарден. Я и правда собирался туда пойти, но каким-то образом оказался на вечеринке в доме у ассистента иностранного издателя в Верхнем Вест-Сайде. После нескольких бокалов я уже было хотел дойти до Медисон, но обнаружил, что забыл бумагу об аккредитации, которую нужно было предъявить на входе. Тогда я решил добраться до западного конца Сорок третьей улицы, где и смотрел концерт по телевизору, время от времени выбегая на лестничную клетку информационного отдела, чтобы занюхать немного кокаина, который у меня был в сигаретной пачке. Писать статью, следя за событием по телевизору, не было чем-то необычным для «Таймс». И о важных, и о второстепенных новостях часто писали именно так, причем не только репортеры, но и главные редакторы отделов. Просто было довольно странно писать так, находясь в десяти кварталах от места события, и при том, что в принципе я мог бы даже успеть туда к нужному часу, сделать репортаж и вернуться.

Из-за некоторой небрежности корреспондента мелких проблем со временем стало возникать все больше. Однажды он опоздал на поезд и не успел встретиться с профессором, у которого должен был взять интервью, так что пришлось обойтись беседой по телефону. В другой раз, когда кто-то из газетного начальства позвонил ему и спросил, где он находится, Блэр отвечал, что в Норфолке, хотя сидел на собственной кухне, потом он перезванивал уже якобы из Гейтерсбурга — из той же самой кухни, — потому что начальник велел ему туда отправиться. А в другой раз он не поехал в Мэриленд, откуда тем не менее прислал сделанный по всем правилам репортаж:

История была, конечно, выдумкой, и можно, думаю, не уточнять, что я не ездил в Хант-Вэлли в Мэриленде. Я состряпал текст, опираясь на сведения, полученные в телефонных разговорах с Мартой Гарднер, и дополнил эти описания снимками фотографа, который действительно был в том доме.

По мере того как болезнь прогрессирует и Блэр начинает чувствовать себя в редакции все более неловко, он вообще перестает выходить из дома и пишет уже все свои статьи «на расстоянии», ему приходится все больше лгать, и в конце концов он сам запутывается в этой лжи: 

31 декабря я осознал, какой странной стала моя жизнь. Я не выходил из квартиры уже три дня. Все свои потребности я удовлетворял, обращаясь к огромным запасам кофе, который помогал мне держаться на ногах. Спал я теперь пару-тройку часов за ночь. Я должен был находиться в Лексингтоне, в Виргинии, а сам жил, полностью отрезанный от мира. Даже Зюза и ее подруги считали, что я в отъезде. Я пропустил и новогодние торжества, к которым предполагалось, что я вернусь, но я продолжал один-одинешенек сидеть в квартире. Так я в очередной раз, хотя и не принимал тогда наркотиков, устроил себе новую, секретную жизнь, запертый в квартире в Бруклине, в маленьком мирке, полном навязчивых идей, по секрету даже от Зюзы.

В автобиографии Джейсона Блэра можно найти, среди прочего, три объяснения такого странного поведения, которые позволяют понять, как он попал в эту парадоксальную ситуацию. Первая причина — его психологическое состояние, которое он описывает как маниакально-депрессивное, то есть он проходил поочередно через стадии возбуждения и меланхолии. Именно от этого недуга он отправился лечиться, после того как уволился из «Нью-Йорк таймс».

Второе объяснение – его зависимость от алкоголя и наркотиков, к которым он, как и многие его собратья по перу, чаще всего прибегал и чтобы отвлечься от тоски, и чтобы справляться со стрессовыми ситуациями, выполняя заказы своей газеты, — словом, во все напряженные авральные периоды.

Кроме того, постепенно Блэр начинает чувствовать себя в «Нью-Йорк таймс» все более неуютно по идеологическим причинам, в том числе из-за нескольких решений начальства, определяющих политику газеты: он считает, что предпочтение отдается не важным публикациям, а статьям о всяких сенсациях, которые могут привлечь новых читателей.

Несомненно, в действиях Джейсона Блэра проявлялась его болезнь, иначе ему было бы очевидно, что у него нет никаких шансов избежать разоблачения, ведь он писал для газеты с такой читательской аудиторией, что плагиат не мог долго оставаться незамеченным. Однако, хотя отступления Блэра от журналистской этики трудно отделить от его психологических проблем, любопытно заметить, что они, по его собственным словам, не мешали ему в работе, а, наоборот, позволяли соображать и писать куда лучше, чем он был способен в нормальном состоянии:

Не уверен, что это можно обобщить на всех людей или даже на какую-то группу. Могу говорить только о том, что касается меня самого, и просто признаться, что именно в периоды, когда психоз проявлялся сильнее всего, моя работа была самой эффективной, хотя в ней и присутствовал обман.

Именно по этой причине, хотя Блэр после увольнения испытывал сильное чувство вины, мы сами, обдумав этот случай, не до конца уверены в серьезности его проступка; возможно, если взглянуть на дело философски, то получится, что обвинения, которые выдвигались в адрес этого путешественника-домоседа, несколько преувеличены.

Вообще говоря, если отвлечься от моральных оценок, связанных с журналистской этикой, легкомысленное отношение Блэра к поездкам сочеталось с вполне добросовестным поиском материалов и профессиональным стремлением к точности. Например, чтобы написать статью, которая привела его к провалу, Джейсон Блэр разузнал все, что можно, и о месте действия, и о постройках, и о людях: в его рассказе о поездке в Лос-Фреснос – множество подробностей, даже если какие-то из них и выдуманы:

Я соврал о самолете, в который не садился, о ночи, проведенной в прокатной машине, которую не брал, об остановке на автотрассе, где я не был. Я соврал насчет того типа, который мне якобы помог на заправке, которую я нашел в Интернете, и насчет переезда через железнодорожные пути, о существовании которых мне было известно только потому, что в моей личной коллекции есть фотография этих мест, сделанная с самолета. Я соврал насчет дома, где я не был, и о том, как обставлена их столовая, которую на самом деле я видел только на фотографиях в архивах «Таймс».

Эти подробности Джейсон с готовностью повторяет, подчеркивая мелкие детали, когда один из его коллег усомнился в том, что он действительно был в Лос-Фресносе, и Блэр пытается его убедить:

— Слушай, Джим, я там был. Я помню висячие украшения между кухней и комнатой с маленьким алтарем. Помню рисунки в комнате одной из девочек. Помню дверь в глубине кухни, ведущую во внутренний дворик. Помню, какая у них мебель. Помню, что на поляне перед домом была спутниковая антенна, американский флаг и еще, кажется, флаг POW или MIA. Я помню дерево слево от дома. Помню грузовик, припаркованный на подъездной дорожке. Помню, какие перед домом были растения. Словом, я помню тысячу подробностей.

— Ну хорошо, хорошо, — сказал он. 

Важно подчеркнуть, что Блэр в своих статьях не писал глупостей, он хотел, чтобы все было точно, хоть и на расстоянии, поэтому он разыскивал информацию: во-первых, общался с нужными людьми по телефону, во-вторых, собирал максимум информации о предмете, о котором писал. Иногда он даже добавлял подробностей от себя, если это казалось ему необходимым, чтобы сделать описания более правдоподобными. Так и детали, которые он сообщает коллегам, чтобы убедить их, будто он действительно был в Лос-Фресносе, лишь конкретизируют то, что написано в самой статье, датированной 26 апреля 2003 года: например, читатель получает тщательное описание внутреннего дворика, где находилась мать пропавшего солдата, Хуанита Ангиано.

А в другой статье, которую тоже вменяли Блэру в вину, датированной 27 марта 2003 года, его любовь к деталям достигла такой степени, что отец другого пропавшего солдата, жившего в Виргинии, – Грегори Линча, с удивлением узнал из «Нью-Йорк таймс», что из дверей его дома открывается вид на табачные поля и пастбища, о чем раньше не имел ни малейшего представления.

Такое нагромождение списанных у кого-то или просто выдуманных подробностей может само по себе показаться нецелесообразным. Но его можно объяснить тем, что Блэр руководствуется иной логикой, чем его собратья, и для него настолько важно вызвать у своего читателя определенные эмоции, что он готов даже, если это покажется необходимым, разместить под окнами одного из своих персонажей табачные поля, независимо от того, сочетается ли это с географическими фактами.

Если абстрагироваться от морально-этической оценки таких журналистских подтасовок, история Джейсона Блэра на самом деле подводит нас к одному философскому вопросу, уже просматривавшемуся в наших предыдущих примерах, – а именно к вопросу о том, что же на самом деле значит «быть в каком-то месте».

И весь опыт, накопленный литературой, говорит о том, что и так известно адептам самых разных религий: физическое присутствие – лишь один из видов присутствия в каком-то месте, и не обязательно самый ощутимый. Именно в этом вопросе, независимо от того, поставлен ли он уже на теоретическом уровне, путешественники-домоседы дают решительный бой включенному наблюдению и всем его последствиям.

На многочисленных сценах как личной, так и коллективной жизни проявляется, что физическое присутствие физическому присутствию рознь. Оно, во-первых, ничего не гарантирует. Я с легкостью могу физически присутствовать, например, при разговоре, как студент присутствует на лекции, которую он не слушает, а на самом деле находиться где-то еще, в какой-то совершенно иной сцене, а из этой по собственному решению устраниться или даже быть изгнанным.

И наоборот, существуют разные формы присутствия в жизни другого человека и в мире, которые вовсе не предполагают, что нужно быть рядом физически. В любви и в религиозных практиках, но, кроме того, — и в научных исследованиях, и в творчестве, и в анналах истории можно найти множество примеров присутствия одного человека в жизни другого или участия в каком-то событии, вовсе не требующих физического присутствия.

В области человеческой психики, как ее реконструирует психоанализ, собственно физическое присутствие не имеет определяющего значения в картине психической реальности. Отсутствующие, так же как и мертвые, могут не только играть в нашей жизни существенную роль, но и казаться нам куда более близкими, чем живые, именно потому, что они и правда присутствуют рядом с нами.

Естественно, работу журналиста оценивают, исходя из менее сложных материй, и трудно осуждать коллег Джейсона Блэра за то, что они указали ему на дверь. Тем не менее яркость его статей заставляет задуматься о самом смысле понятия «присутствие», и от этих вопросов не так просто отмахнуться.

Получается, что, раз за разом прибегая к методам путешественника-домоседа, Джейсон Блэр, конечно, нарушает элементарные законы журналистики, но в то же время он поступает в точности так, как положено настоящему писателю.

Заметим, что вопрос о том, перемещался ли сам Блэр физически в город Лос-Фреснос или нет, который так мучил его коллег, кажется малозначительным рядом с другим, тоже важным вопросом, который интересовал бы любого писателя: насколько его рассказ об этом визите позволил читателям газеты почувствовать страдания, которые переживают семьи солдат, отправленных в Ирак?

Потому что вообще-то настоящий смысл работы Блэра был именно в том, чтобы понять и описать их переживания, и это никак не связано с тем, побывал ли он лично в том месте, где эти семьи живут. Речь здесь идет именно о факте присутствия, приобщенности, которые не имеют ничего общего с перемещениями в пространстве, хотя понятно, что в некоторых случаях такое перемещение помогает понять страдания людей, о которых пишешь.

В журналистике и в литературе, получается, работают две разные правды, одна из которых строго референциальна (то есть тесно связана с тем, к чему отсылает), а другая – совершенно нет. 

Правда журналистики, во имя которой осудили Джейсона Блэра, задается целью напрямую соотнести язык с отражаемым миром и потому требует точных описаний. В рамках этой правды недопустимо посадить табак под окнами Грегори Линча, как это делает Джейсон Блэр. 

А литературная правда ставит себе совсем другие задачи, и воображаемые края, к которым она дает нам доступ, не требуют от тех, кто о них рассказывает, переноситься туда на самом деле. Литературная правда нуждается не столько в буквальной верности реальному, сколько стремится передать определенный душевный опыт: сперва найти способ пережить его самому, а потом, что тоже совсем не просто, разделить его с читателем.

Вот по этой причине, как мне кажется, Джейсону Блэру следовало бы многое простить, несмотря на то что профессия журналиста, может быть, и не лучшим образом соответствовала проявлению его талантов.

Его действия, которые и в самом деле в рамках определенной логики выглядят неприемлемыми, становятся понятными, если соотнести их с другой системой ценностей, которая зовется литературой. А принятое им решение – перестать ездить в те места, которым посвящены его репортажи, — может быть оправдано, как и аналогичный выбор других писателей-домоседов, желанием сохранить необходимую дистанцию от тех мест и людей, глубинную суть которых он планировал описать.