«Гоголь — из XXI века»: интервью с французским переводчиком Сорокина и Гоголя

• Вы перевели «Мертвые души» и несколько книг Владимира Сорокина. Я бы сказал, что это самая сложная проза, когда-либо созданная на русском языке ,— может быть, не считая Андрея Платонова…

• Согласна. Платонова я тоже переводила! Правда, только «Счастливую Москву».

• Напрашивается вопрос: как и почему вы выбирали именно таких авторов? Гоголя, например.

• Гоголь — мой любимый писатель, лет двести уже. Это автор, которого я перечитываю без конца. Достоевский для меня — автор двадцатого века, а Гоголь — двадцать первого. Употребление фантастики и абсурда, чтобы понять реальность, — бренд нашего времени, не так ли? А я гротеск любила всегда.

• Нам всегда казалось, что это российское ноу-хау: абсурд и гротеск — лучший путь к реализму.

• Вам только кажется, что исключительно российское ноу-хау. На самом деле это относится ко всей Европе. Вполне возможно, ко всему миру.

• Но переводить-то все равно сложно.

• Ужасно сложно! С другой стороны, это такие великие писатели, Сорокин и Гоголь. Хотя совершенно разные стили и эпохи. Но талант их огромен, а это всегда помогает переводчику. Текст сопротивляется переводу, но сила текста все равно помогает. А когда текст вялый, посредственный, мне сразу кажется, что переводить тяжелее.

• Были у вас такие опыты, когда перевод не давался?

• Был случай, когда текст очень понравился при чтении, но во время перевода я осознала, что он не для меня. Я страдала. Это были рассказы Владимира Марамзина, замечательные, но я слишком поздно поняла: не гожусь для них.

• А как поняли, что годитесь для Гоголя?

• Даже не помню. Мне кажется, Гоголь был со мной всегда. Начала с «Петербургских повестей», «Мертвые души» прочла позже, но уже студенткой. Его видение мира и отношение к персонажам сразу мне подошли. А когда я поняла, что могу его перевести? Никогда не поняла. Это была давняя мечта – когда-нибудь, когда буду очень старой, на пенсии, попробую сделать новый перевод «Мертвых душ». Однажды издатель предложил мне за это взяться и даже прислал контракт. Я два месяца его не подписывала, боялась, что не способна! А потом сказала себе: морочишь всем голову? Давай делай. Я работала над переводом как вол, как сумасшедшая, два года… Это мало, но по контракту у меня не было больше времени. 

• Зачем был нужен новый перевод?

• Я заметила, что мой муж и друзья-французы, когда читают «Мертвые души», вообще не смеются. И не могла понять, почему. У Гоголя проза полна отчаяния — но при этом на каждой странице просто ржешь! И вот как-то я перечитала самый известный перевод, старый, сделанный давным-давно, опубликованный «Галимаром», после чего сразу все поняла. Все отступления, которых у Гоголя так много, либо выброшены, либо сокращены. Посчитали, что французскому читателю это будет скучно, там же ничего не происходит!.. То же издательство аналогичным образом поступило с «Обломовым» Гончарова — там была выброшена половина текста, а на обложке написано «полный текст». Понимаете, если вы убираете все авторские отступления из такой прозы, ничего не останется.   

• Очень странно, что такое случилось во Франции, где главный национальный хит — «В поисках утраченного времени» Пруста — состоит из семи томов авторских отступлений.

• Да! Но не всем французам нравится эта книга, между прочим. И у Гоголя отступления — самое главное. Это же поэма, а не роман. Я, кстати, наорала на своего издателя, когда он написал на обложке «новый перевод романа Гоголя». Я ругала их последними словами: «Когда-нибудь вы поймете, что это не роман, а поэма?!»

• Боюсь спросить, что сделали в переводе с «Евгением Онегиным».

• Существует несколько переводов, и они все плохие. Но здесь вопрос в другом: проблема поэзии. Да и проблема Пушкина, у которого синтаксис и язык вполне французские. Знаете, Мериме переводил прозу Пушкина и признавался, что время от времени добавлял всякие прикольные штучки… чтобы не звучало банально. Французские читатели не ценят Пушкина и все время спрашивают: что в нем такое? Читали — и ничего особенного!

• А к Сорокину вы как пришли?

• Я была знакома с ним тридцать лет. Мы дружили, но я его не переводила — у Сорокина был постоянный издатель, с которым я не работала. Однако я давно хотела опубликовать во Франции роман «Роман», я его еще в рукописи читала, и он мне очень понравился. Я знала, что права принадлежат Сорокину, а издатель никогда его не выпустит: старый текст, еще и большой! Я спросила Сорокина: если найду издателя, подпишешь контракт? Он согласился сразу, а я начала переводить. «Роман» имел успех, и Сорокин захотел, чтобы я перевела «Метель». Теперь работаю над «Теллурией».   

• За «Норму» не пытались браться?

• Она до сих пор не переведена. Очень сложная вещь. Самая трудная у него. Мы много раз говорили об этом с Сорокиным — жалко, что нет перевода. Он сказал, что в Германии есть перевод, но с его разрешения многое из книги просто выкинули.

• Как по вашему, Сорокин — Гоголь сегодня? Звучит примитивно, знаю, но мне эта формула пришла на ум, когда я читал первую его вещь еще на первом курсе, так с тех пор себя разубедить не смог. Или просто внешне похож на «великого русского писателя»?

• Ну с внешностью он играет! А по сути — я согласна с вами. Более того, уверена, что надо обращать внимание на все, что он пишет, как и на все книги Мишеля Уэльбека: они оба понимают и показывают, что нас ожидает в будущем. Я была недавно в Институте перевода, где Сорокина не очень любят. Директор института мне сказал: «Понимаешь, он мне не нравится, твой Сорокин — ведь все, что он пишет, сбывается, и мне страшно!»

• Вы упомянули Гончарова, мы поговорили о Гоголе — а Сорокин, как они оба, утопист, пишущий о невозможном.

• С одной стороны, мечтает об утопии, с другой стороны, смеется над собственной мечтой. В этом есть то самое отчаяние, о котором я говорила применительно к Гоголю.

• Это свойство русской литературы? Или истории?

• Это связано с верой в чудо — и с историей тоже. Ваша история  просто фантастика. Чудо на каждом шагу. В списке ваших царей обязательно значатся все Лжедмитрии! Узурпаторы и самозванцы были всегда, но в списки королей Франции их не включают. А в России включают, еще и уважительно: Лжедмитрий I, Лжедмитрий II. Обалдеть! Где вы еще такое видели? И даже русский язык: вы говорите «Я поднимаюсь наверх», «Я спускаюсь вниз». А по-французски просто – jemonte, jedescends… Добавить, куда ты поднимаешься или спускаешься, и все засмеются: для картезианца это абсурдное добавление. Мне кажется, не случайно у вас уточняют «я спускаюсь вниз» и «я поднимаюсь наверх», потому что в принципе в России можно подниматься вниз и спускаться наверх!

• Можно сравнить отношение к литературе и просто количество активно читающих людей во Франции и России?

• Сейчас у нас гораздо меньше читают, чем раньше. Не уверена, что можно сказать, кто в более выигрышном положении. Но к писателям у вас по-прежнему относятся особенно.

• С каких пор?

• Со времен Пушкина или даже раньше. Откуда вообще в России литература? От Петра Первого. С тех самых пор русская интеллигенция всегда была тесно связана с властью. Отношения с ней иногда довольно хорошие, иногда совсем плохие… Эти колебания — между властью и народом — существовали всегда. Отсюда особая роль писателя. У нас во Франции литература отделена от философии или истории. А в России все решается именно через литературу. Недавно умерший Рене Жирар писал еще в 1960-х: самые крупные западные писатели способны лучше понять современный мир, чем философы и ученые. Я согласна в целом, но академик Жирар плохо знал русскую литературу — к ней это применимо в еще большей степени.

• Есть у вас еще какие-то мечты — кого перевести? А за кого не взялись бы?

• Всегда можно переводить Гоголя или Достоевского, еще и еще. Я бы не взялась только за Толстого. Читаю его с огромным интересом и удовольствием, но иногда он меня раздражает.

• Скажите напоследок, а вы, француженка и поклонница русской культуры, как относитесь к «Шарли Эбдо» и их последним карикатурам (интервью состоялось до чудовищных событий в Париже. — Прим. ред.)?

• Иногда они заходят слишком далеко и поступают не очень красиво. Я бы предпочла, чтобы они больше рисовали карикатур на идеологов или политиков. Когда атакуют политиков — я стопроцентно за. Понимаете, я читатель «Шарли Эбдо» с момента создания журнала. У них были очень талантливые карикатуристы и журналисты. Сейчас они менее талантливы, это меня и смущает. А став менее талантливыми, они начали трактовать те сюжеты, которые выбирают, несколько дешево. О Сорокине такого не скажешь.

Читайте также: «Есть поле, на котором бились гиганты, мы бродим в тени этих остовов» — интервью Владимира Сорокина «Афише».