«Дури еще хватает»: Стивен Фрай принимает принца Чарлза и леди Диану

Раз уж мы принялись сплетничать, почему бы не расправиться заодно и с Его Королевским Высочеством принцем Уэльским? Тем, кто хорошо знает такого рода вещи, наверняка известно, что я — большой поклонник ПУ, и, хочется верить, взаимно. Это озадачивает, приводит в недоумение, гневит и расстраивает людей, полагающих, что я либо не вижу вопиющих, с их точки зрения, недостатков принца, либо прислуживаюсь институту, который они считают достойным только презрения, и пытаюсь представить его в выгодном свете. Я вовсе не собираюсь защищать в этой книге монархию — институт, который, естественно, представляется многим странноватым. Мой взгляд таков: раз уж она у нас есть и доставляет столько удовольствия столь многим — особенно живущим вне ее, — отказываться от нее было бы глупо. Чью оборотную сторону стали бы мы лизать, если бы отправляли письмо в Британской республике? Уилльяма Хейга? Гарриет Гарман? Много ли удовольствия доставит избранный Британией президент главам правительств других стран, когда они будут приезжать к нам с государственными визитами? Когда дело коснется борьбы за торговые преимущества, «ягуар» базовой комплектации и костюм из универмага «Марк энд Спенсер» никакого перевеса нам не обеспечат — в отличие от карет, корон, скипетра и геральдического горностая. И президента-лейбориста, и президента-консерватора половина страны будет презирать просто-напросто по определению, а вы можете поставить последний ваш доллар на то, что, стоит нам обратиться в республику, как политики ограничат наш выбор двумя основными партиями, поскольку других, почитай, и не будет. И сейчас, когда я это пишу, одной из них вполне может стать Партия независимости Соединенного Королевства. Прелестно.

Помимо прочего, мне страшно нравится традиция, в силу которой премьер-министр обязан еженедельно посещать монарха и использовать его или ее как эхо-камеру. Американцам я объясняю, что у них эквивалентом этой традиции стало бы еженедельное посещение президентом дяди Сэма — при условии, что этот всемирно признанный символ их государства был бы самым настоящим бородатым дяденькой в полосатых штанах и расшитом блестками сюртуке. Если человек, обладающий властью президента или премьер-министра, обязан объяснять, что он делает, что предписывает, как откликается на тот или иной кризис, другому человеку, который представляет страну на свой, никому больше не доступный манер, думаю, это не позволяет первому из них так уж упиваться властью.

Однако вернемся к нашему предмету. Многие люди знают о военной истории больше принца Уэльского; многие знают больше об архитектуре; многие знают больше о сельском хозяйстве; многие знают больше о живописи; многие знают больше о вождении самолета; многие знают больше о хождении под парусом; многие знают больше о верховой езде; многие знают больше о садоводстве, сыре, географии, ботанике, энвиронике и так далее, и так далее, и так далее. Вы уже поняли, куда я клоню. Могу честно сказать, что еще не встречал человека, который знает больше обо всем этом вместе взятом. Что и делает его — во всяком случае, для меня — приятным и интересным собеседником. Он оказывается на две головы выше меня, когда речь заходит об окружающей среде и сельском хозяйстве, однако существует множество вещей, по поводу которых я с ним коренным образом не согласен. Гомеопатия, вот вам один пример, а то, что представляется мне опасным инстинктивным недоверием к науке и пристрастием к «вере», — другой. Но ведь если бы несогласие в таких материях вело к нареканиям и разрывам, то, как сказал один неглупый человек, кто бы ушел от порки?

Мы познакомились около 1990 года, когда ему представляли после какого-то комедийного шоу выстроившихся в шеренгу исполнителей, среди которых был и я. Принц слышал (думаю, от Роуэна Аткинсона), что у меня есть дом в Норфолке, неподалеку от королевской усадьбы в Сандрингеме. «Насколько я знаю, мы с вами соседи, — сказал он. — Так и есть, сэр», — ответил я. («О! Напомните мне, чтобы я рассказал историю про Пенна Джиллетта. Она вам понравится».) «Мы без ума от Норфолка», — сказал принц. И лучше сказать не мог. «Вы просто обязаны заглянуть ко мне на Рождество», — ответил я, знавший, что это время королевская семья обычно проводит в Сандрингеме. «Верно, верно», — промурлыкал он и шагнул к следующему в шеренге актеру. Я, конечно, и думать об этом разговоре забыл. В то Рождество мой норфолкский дом заполнили гости. Человек пятнадцать, по-моему. В самый канун Рождества мне каким-то образом удалось запастись подарками для них (обертывание и обвязывание подарков скотчем на бильярдном столе — идеально подходящей для этого поверхности — потребовало от меня усилий фантастических), я сварил каштановый суп, зажарил индейку и приготовил старый испытанный пудинг, украшенный, как у Диккенса, рождественской веткой остролиста, воткнутой в самую его верхушку. Последовала неделя игр, кинопросмотров, прогулок. Я в такое время обходился без порошка, от чего оно делалось еще более приятным. Одним утром я готовил голландез для яиц по-бенедиктински — завтрака, искусство приготовления коего я, с гордостью могу сказать, освоил до степени профессионального совершенства. Голландез, как и майонез, и любой эмульсированный соус, требует сосредоточенности. Если вы слишком быстро вливаете растопленное масло в яичные желтки, смешивания не происходит. Масло должно течь тонкой, равномерной струйкой. Этого я и добивался, когда зазвонил телефон.

— Кто-нибудь, возьмите трубку!

Четырнадцать человек дремлют, отмокают под душем или онанируют... и хоть бы один подошел к чертову телефону.

— Ну что, никто не способен? А, ладно! 

Я бросил голландез на погибель, подошел к телефону и, содрав с него трубку, раздраженно рявкнул:
— Да!
— Мм, не могу ли я поговорить со Стивеном Фраем, пожалуйста?
— Это он и есть.
— О, а это принц Уэльский.

Мгновение. Один удар сердца, не больше. И за эту короткую череду миллисекунд мой мозг приказал моим губам произнести такую фразу: «Иди в жопу, Рори!»

Однако человек, непонятно каким образом, всегда понимает, что разговаривает он именно с тем, чье имя услышал, а не с Рори Бремнером или каким-то еще имитатором, сколь бы искусен тот ни был. И тот же самый мозг послал приказ еще более быстрый, нагнавший первый и его отменивший.

— Здравствуйте, сэр! — удалось выдавить мне. — Боюсь, вы застали меня за приготовлением голландского соуса...
— О. Мне очень жаль. Я вот подумал, мм, подумал, не поймать ли мне вас на слове и, мм, не приехать ли к чаю в ваш дом?
— Конечно. Это будет замечательно. Абсолютно чудесно. Когда вас ждать?
— Как насчет новогоднего дня?
— Великолепно. Жду с нетерпением.

Я осторожно опустил трубку на аппарат. Та-а-а-ак.

Выйдя в прихожую, я на манер Рика или Майка из «Молодых» завопил: «Общий сбор!» Наверху лестниц начали медленно появляться люди, они ворчливо поползли вниз — совсем как гости в сцене пожарной тревоги из «Башен Фолти». Времени было часов восемь утра, и я давно привык к неприязни и раздражению, которые порождаются моим обыкновением весело вспархивать с утра пораньше. Большинство людей — совы и глаза продирают с трудом.

— Так, прошу у всех прощения, но послезавтра к нам приезжает на чай принц Уэльский.
— А, ну еще бы.
— Ха, на хер, ха.
— И ради этого ты меня разбудил?

Я поднял перед собой руку:

— Серьезно. Он вправду приедет.

Но моя аудитория уже утратила ко мне интерес — все подтянули пояса халатов и полезли по лестницам вверх.

Поверили мне только на следующий день, когда к дому подкатил темно-зеленый «рейндж-ровер». Двое вылезших из него детективов с собакой от души поприветствовали предложенный им чай и обошли дом в поисках... чего именно, мы понять не смогли. Завершив беглую проверку его благонадежности и поглотив множество шоколадных печеньиц, они уехали. Гости столпились вокруг меня.

— Ничего себе!
— О господи!
— Мне же надеть нечего!

Все мы, взрослые люди, традиционно и с приятностью придерживались, не опускаясь, впрочем, до грубостей, левых взглядов, однако теперь разволновались и возбудились, как заслышавшие звон поводка щенки биглей.

На следующее утро мы встали рано. До сих пор не могу понять, почему я не сфотографировал пылесосившего ковер Хью Лори. По нынешним шантажным расценкам такая фотография принесла бы мне миллионы. Ну да ладно.

Все отполировано, подметено, отчищено, вымыто, навощено и пребывает в полной готовности. Чайные чашки расставлены, чайники ждут на самых мощных конфорках «Аги». Хлеб, оладьи, булочки осталось лишь слегка подрумянить. Масло вынуто из холодильника. Банки с домашним вареньем из черной смородины и лимонным мармеладом (скопившиеся за два Рождества подарки свояченицы моего брата). Бутерброды нарезаны. Мед! Я же знаю, он любит пить чай с медом! Где-то удается отыскать банку с жидким медом. А он не выдохся? Мед выдохнуться не может, заверяют меня, — факт, годы спустя подтвержденный одним из «эльфов» программы QI. В ящике буфета обнаруживается деревянная ложка для меда. И там же — отличное чайное ситечко, серебряное, как полагается, а я-то думал, что в доме только одно и есть, довольно безвкусный «Подарок из Ханстэнтона». Еще один чайник и большой кекс для охранников, которые будут сидеть на кухне. О господи, не перестарались ли мы? Торт «Баттенберг»... черт, он может подумать, что мы над ним издеваемся. Его же в детстве прозвали в семье Баттенбергом.

Мы покидаем кухню и всей оравой перетекаем в гостиную, за раздернутыми шторами коей видна подъездная дорожка. На улице темно, разумеется, — еще с первых послеполуденных часов. После кратчайшего в году дня прошла всего неделя с небольшим.

Внимательный к любым мелочам Хью утаскивает корзину для поленьев, чтобы пополнить ее. Огонь, конечно, ревет в камине изо всей мочи, однако дров никогда не бывает слишком много. Джон Кантер, писатель и мой друг, проверяет искусно расставленные по гостиной свечи. Я, постаравшись пошире раздвинуть шторы одного из окон, смотрю в ночь. Ким и Аластер раздвигают другие, хихикая, точно японские школьницы.

Головные огни машины пронзают, как в романах Дорнфорда Йейтса, воздух и прометают зеленые изгороди. Минуя, однако же, подъездную дорожку. Все поглядывают на часы. Может быть, мы все же стали жертвами некоего колоссального розыгрыша?

Впрочем, мы и опомниться не успеваем, а уж слышим, как две машины, прошуршав по гравию, останавливаются перед парадным крыльцом.

— Ну так, — говорю я, — давайте…

Все остальные улепетывают. Драпают. Уносят ноги.

— Трусы! — успеваю крикнуть я, прежде чем замереть, сглатывая слюни и тяжело дыша, на коврике у двери.

Звонит дверной колокольчик. Если открыть дверь сразу, они решат, что я торчал у двери, как добропорядочный кот, коим я и являюсь, поэтому я, желая упразднить это впечатление, считаю до пятнадцати и в самом начале второго звонка распахиваю дверь, улыбаясь:
— Ваше Королевское Высочество…
— Привет. Надеюсь, вы не будете против — я привез с собой жену.

Из темноты выступает принцесса Диана. Голова ее чуть опущена, она глядит исподлобья — на манер, множество раз зафиксированный Марио Тестино и тысячью других фотографов. Глаза ее улыбаются мне из-под ресниц.

— Здравствуйте, Стивен, — прелестнейшим образом мурлычет она.

Я провожу их в гостиную. Они осматриваются, хвалят мой дом. В нем шесть спален, коттеджем его никак уж не назовешь, и все-таки он легко поместился бы в половинке любого из флигелей Сандрингема. Ладно, это мой дом, я купил его на заработанные мной деньги, а не в наследство получил, стало быть, стыдиться мне нечего. Не уверен, правда, что «заработанные» — слово правильное, однако сейчас не время вдаваться в такие детали.

Один за другим появляются мои гости — совершенно как пугливые, голодные звери выползают в зоопарке из своих укрытий, когда наступает время кормежки. Пока они представляются королевской чете, я показываю полицейским ведущую в кухню заднюю дверь. Нет ли в этом грубости, неуважения? Обиды они не выказывают, так ведь наверняка и не стали бы. Ну, в конечном счете, когда они уехали, от кекса не осталось ни крошки, а значит, я вправе считать, что чувствовали они себя как дома.

Возвращаюсь в гостиную. Чарли, первый ребенок Хью и Джо, только-только научился ходить. Теперь он, точно зомби, направляется к телевизору (да, в моей гостиной стоит телевизор, что может представляться и принцу, и вам, людям тонким и хорошо воспитанным, гротескной заурядностью, ну да уж что уж поделаешь) и, дитя своего времени, включает его. Джо вскрикивает: «Чарли!» — а принц Уэльский, не привыкший, надо полагать, чтобы к нему обращались в манере столь повелительной, подпрыгивает в кресле — очень ловко у него получается. Между тем, к моему и матери Чарли стыду, из телевизора несутся вопли кокни во всей их красе — показывают «Жителей Ист-Энда». Джо вскакивает, чтобы найти пульт управления. (О, кстати. На редкость смешная история про королеву-мать. Напомните, чтобы я ее рассказал.)

— Ничего, не выключайте, — говорит принцесса. — Это специальная новогодняя серия. Интересно же узнать, что случилось с Энджи.

Принц спокоен и весел, принцесса прелестна и обольстительна. Она обута в ковбойские сапожки, что ей очень идет. Принц не обут в ковбойские сапожки, что очень идет ему.

Чая с медом, намасленных оладий, гренков и кексов хватает до времени, когда королевская чета откланивается.

У двери дома принц благодарит меня и прощается с каждым из моих гостей. Принцесса Диана задерживается на крыльце чуть дольше, оглядывается через плечо, убеждаясь, что принц ее не услышит, и шепчет мне на ухо:

— Простите, что уезжаем так рано, но, скажу по секрету, я этому рада. Сегодня показывают «Вылитый портрет», и мне хочется посмотреть его в моей комнате. Они-то его, конечно, терпеть не могут. А я обожаю.

И в этом она вся. Несколько фраз — и я у нее в руках. Сказанное ею стоит десятки тысяч фунтов. «Принцессе Ди нравится непристойное антикоролевское шоу!» Мне осталось только позвонить в любой из таблоидов. Однако, доверившись мне, она в определенном смысле обратила меня в своего раба: такая умная откровенность равносильна назначению моей персоны особым придворным. Даже интеллектуальный, острый, блестящий, знающий все на свете и невообразимо начитанный и тонкий Клайв Джеймс и тот был предан ей всей душой.

Я закрыл дверь и прислонился к ней на манер боюсь-она-скоро-откроется-снова-но-я-буду-защищать-ее-до-последнего-вздоха — картина, столь частая в комедиях Леонарда Росситера.

— Ну и ну! — сказал я.
— Ну и ну! — согласились все прочие.
— На редкость милая пара, — заявил Джон Кантер, — на редкость. Только я не расслышал ее имя.

Дабы с большей непринужденностью обсудить случившееся, мы откупорили в гостиной бутылку виски, а убирать со стола не стали.

— Невероятно, — сказал один из моих гетеросексуальных гостей (в то Рождество их у меня было больше обычного). — Видели, как она на меня смотрела? Я вон там сидел... она поглядывала на потолок, словно приглашая меня подняться с ней наверх. Господи!

— О чем ты? — оборвал его другой гость. — Она же мне глазки-то строила.
— Нет, мне!

Одержать победу над ней в войне прессы у принца Уэльского ни малейших шансов не было. Вся его неутомимая деятельность, начинания и даже благотворительный «Фонд Принца» — ничто не могло соперничать с существом столь соблазнительным.