«Даже плохие книги священны»: Гюнтер Грасс о себе, Германии и мире
Сегодня на 88-м году жизни скончался Гюнтер Грасс, лауреат Нобелевской премии и самый влиятельный послевоенный немецкий писатель. «Воздух» собрал его высказывания разных лет.
«Будучи ребенком, я был большим вруном. К счастью, моя мать любила мое вранье. Я обещал ей необыкновенные вещи».
«Каждый родился в свое время и жил в свое время, я никому не желаю, чтобы любой человек попал в эту ситуацию, когда у тебя нет альтернативы».
«Меня всегда поражал лес. Он побуждает во мне мысли о том, что фантазия природы намного богаче моей. И что мне все еще есть чему поучиться».
«Ни один человек не может быть совестью страны — это глупо».
«Книги могут стать причиной преступления, разбудить ярость, даже ненависть, как и то, что предпринято из любви к стране, может разорить чье-то частное гнездо. С тех пор [как я это понял] я полюбил полемику».
«Я не верю в то, что написано ночью, потому что это получается слишком легко. Когда я перечитываю с утра, мне уже не нравится. Мне нужен дневной свет, чтобы начать писать. Между 9 и 10 я долго завтракаю, читаю и слушаю музыку».
«Искусство непреклонно, а жизнь полна компромиссов».
«Мне не нравятся люди, которые хотят для пользы человечества распрямить банан».
«Родину можно понять, только потеряв ее».
«Главное дело гражданина — держать рот открытым».
«Подобно тому, как Нобелевская премия, если отвлечься от всякой ее торжественности, покоится на открытии динамита, который, как и другие порождения человеческого мозга — будь то расщепление атома или также удостоенная премии расшифровка генов, — принес миру радости и горести, так и литература несет в себе взрывчатую силу, даже если вызванные ею взрывы становятся событием не сразу, а, так сказать, под лупой времени и изменяют мир, воспринимаясь и как благодеяние, и как повод для причитаний, — и все во имя рода человеческого». (Речь на вручении Нобелевской премии по литературе 9 декабря 1999 года.)
«У немцев, проигравших войну, появился шанс — принудительный — подумать о прошлом. У победителей такого шанса не было. Возможно, со временем Англия задумается о преступлениях колониальных времен… Ни у одной страны нет права указывать только на немцев. Всем нужно опрожнять их собственную уборную».
«Я ловлю себя на том, что осуждаю того 13-летнего мальчика, которым я был, но справедливо заметить, что я был всего лишь ребенком. Что касается моего членства в Waffen-SS, это не было добровольным решением, потому что меня рекрутировали, что также глупо. Я хотел служить на подводной лодке, и мое желание в итоге привело меня в Waffen-SS».«Голосу морали с Запада не хватает доверия. Как мы можем препятствовать разработке атомной бомбы Ираном, когда со стороны США сброшенные на Хиросиму и Нагасаки атомные бомбы не признаются военным преступлением?»
«Писатели знают, что иногда некоторым вещам стоит пролежать в ящике несколько десятилетий, перед тем как ты будешь готов написать о них».
«Даже плохие книги — это книги и потому священны».
«Меланхолия перестала быть индивидуальным феноменом, исключением. Она превратилась в классовую привилегию наемного работника, массовое душевное состояние, которое возникает повсюду, где жизнь ограничена квотами на производство».
«Советую внимательно посмотреть на рисунки: они напоминают о знаменитой немецкой газете нацистских времен — Der Stuermer, там публиковали очень похожие антисемитские карикатуры. (О датских карикатурах на пророка.)
«Мы с ужасом видим, что с тех пор как брат капитализма — социализм объявлен умершим, капитализм обуяла мания величия, и он стал вовсю бесноваться. Он повторяет ошибки своего объявленного умершим брата, догматизируется, выдает за единственную истину рыночную экономику, он опьянен своими прямо-таки безграничными возможностями и делает сумасшедшие ставки, занимаясь всякого рода слияниями в мировом масштабе. Неудивительно, что капитализм, как и сам в себе задохнувшийся социализм, оказывается неспособным к реформированию. Его диктат называется глобализацией. И снова с высокомерием непогрешимости утверждается, что этому нет альтернативы». (Речь на вручении Нобелевской премии по литературе 9 декабря 1999 года.)
«Я всегда сталкиваюсь с вопросом: должен ли я стать толстокожим и игнорировать [критику] — или отдать себя на растерзание? Я решил не закрываться, потому что, став толстокожим, я не смог бы почувствовать много других вещей».