«Цивилизация» Наила Фергюсона: книга как App Store

Ниал Фергюсон — британский историк, специалист по истории экономики, давно перебравшийся в США, потому что именно там, по его собственным словам, сосредоточены основные предметы его академического интереса — деньги и власть. В университетской среде по обе стороны океана, по большей части леволиберальной, он пользуется сомнительной репутацией верхогляда и чуть ли не правого экстремиста. Первое обвинение основано на том, что плодовитый Фергюсон за последнее десятилетие написал пять больших книг, предназначенных скорее для широкой публики, чем для ученых коллег, причем большинство из них сопровождались одноименными документальными телесериалами; в дополнение к этому Фергюсон ведет постоянную колонку в Newsweek и часто выступает в роли эксперта на телевидении. Второе обвинение серьезнее — и тоже небезосновательно: Фергюсон исповедует немодный взгляд на имперское прошлое Европы и имперское настоящее Америки (который в двух словах сводится к тому, что империя — не такая уж плохая вещь), поддерживает активное вмешательство западных держав в международные кризисы типа войн в Ираке и Афганистане и, наконец, недвусмысленно и вслух говорит о том, что европейская цивилизация последних 500 лет (и США как ее прямое порождение — в общем, то, что в обиходе называется «Запад») превосходит по своим достоинствам и достижениям весь остальной мир. Рассмотрению именно этой проблемы и посвящена его последняя книга (вышедшая в Великобритании и США в 2011 году).

Фергюсон выпускает свои увесистые исследования с частотой, которая может вызвать уважение даже у Стивена Кинга. В данный момент он неотрывно работает над биографией Генри Киссинджера
Фотография: Beowulf Sheehan/PEN American CenterВопрос о том, что именно обеспечило Западу господство над всем остальным миром, занимает умы историков, философов и пикейных жилетов уже не первое поколение. Когда-то ответ на него был очень прост: мы лучше всех остальных (я вернусь к тому, насколько оправдано тут местоимение в первом лице), потому что мы лучше по природе (или по воле Божьей, что, в сущности, вариация той же темы). Несите бремя белых за тридевять земель, мы — нация господ, а они — нация рабов, или, как выразился британский историк Фелипе Фернандес-Арместо (которого Фергюсон цитирует в качестве эпиграфа к введению), «Все определения цивилизации сводятся к незамысловатому спряжению: я — цивилизованный человек, ты — культурный человек, он — варвар». Этот подход давно и безвозвратно вышел из моды (если не считать совсем уж маргинальных безумцев), и Фергюсон, которому по праву первородства, как состоятельному белому шотландцу средних лет, эта идея лет сто назад была бы вполне мила, сейчас, как историк, не осмеливается ее сформулировать. Впрочем, у такого объяснения есть и существенный внутренний пробел: оно ничего не объясняет, просто постулируя положение вещей: «так есть».

Подход, приемлемый для современной академической среды, можно назвать извиняющимся; его наиболее известное недавнее выражение — это книга американского ученого (физиолога, эколога, географа, антрополога) и популяризатора Джареда Даймонда «Ружья, микробы и сталь» (русский перевод — Corpus, 2012). Вкратце он сводится к тому, что цивилизационное преимущество Запада — стечение обстоятельств: так получилось, что европейские полезные ископаемые, европейская фауна (приручить лошадь намного проще, чем зебру) и европейские микробы и бактерии оказались удобнее в качестве инструментов развития и контроля — иногда осознанно, иногда, как в случае катастрофического воздействия европейских болезней на коренное население Америки — случайно. Это уже гораздо больше похоже на объяснение — неудовлетворительное, как любая опора на случайность, но внутренне непротиворечивое. Несмотря на колоссальный резонанс книги Даймонда, многие специалисты (как историки, так и представители естественных наук) весьма критично отнеслись к его концепции (например, палеонтолог, популяризатор и писатель-фантаст Кирилл Еськов счел «Ружья» гумилевщиной — тенденциозным подбором только тех фактов, которые укладывались в концепцию автора).

В «Цивилизации» Фергюсон предпринимает попытку пройти, лавируя, между Сциллой Божьего предназначения и Харибдой случайности. В качестве признаков, которые отличают Запад от остального мира и сообщают ему могущество, он выделяет шесть групп уникальных институтов («приложений-убийц» — в оригинале killer apps, что понятнее, но не элегантнее): это 1) конкуренция; 2) наука; 3) имущественные права; 4) медицина; 5) общество потребления и 6) трудовая этика. Книга состоит из шести глав, каждая из которых призвана подробно осветить каждое из «приложений».

Роль институтов в истории трудно переоценить; Фергюсон напоминает, что XX век поставил уникальный эксперимент, наложив разные типы общественно-экономических институтов на группы людей, культурно, этнически и цивилизационно практически одинаковых (в Германии и Корее); результат, в общем, доказал, что институты важнее «голоса крови» и прочих патриархальных ценностей. Большая часть книги — это лоскутное одеяло подобных исторических примеров, иногда коротких, иногда весьма развернутых, которые иллюстрируют каждое из шести «приложений». Логику примеров не всегда можно уловить: так, глава о медицине в основном посвящена истории колониального владения европейских держав в Африке и Юго-Восточной Азии — тема очень интересная и явно дорогая сердцу автора, но к медицине имеющая лишь опосредованное отношение. Остальные главы столь же лоскутны.

Еще одна проблема концепции Фергюсона, на которую уже обращали внимание его коллеги-историки — это почти полное пренебрежение тем, что происходило на Западе до 1500 года (сам Фергюсон походя упоминает «Запад версии 1.0», но больше к предмету не возвращается). Между тем роль институтов классической древности (не говоря о Египте и цивилизациях Ближнего Востока) для судьбы западной цивилизации, возможно, не менее важна, чем шесть фергюсоновских столпов. Основы науки, математики, географии, идеи прямой и представительной демократии, разделение властей, верховенство права, внешняя политика, военное дело, литература, изобразительное искусство, архитектура — все, без чего немыслима западная цивилизация — это не в меньшей, а то и в большей степени наследие Греции и Рима (высчитывать проценты, к сожалению, в истории намного сложнее, чем в естественных науках). Фергюсон упоминает о падении Римской империи как о возможной модели будущего краха западного мира — но и эти события в его передаче выглядят более внезапными и неожиданными, чем, как кажется, они были на самом деле.

Интересный для русского читателя аспект, недавно неожиданно активизировавшийся в публичном пространстве, — это вопрос о том, является ли Россия частью западной цивилизации (или «Европа ли Россия»). При том что Фергюсон отделяет Россию от Запада как такового, очевидно, что по большому счету он видит ее как часть общей цивилизации, с общей колониальной историей, с идеями и идеологиями (от христианства до марксизма), чье происхождение и «прописка» в конечном счете восходят к западному миру. Тезис довольно очевидный, но в свете нынешней слегка параноидальной российской неуверенности в собственной цивилизационной идентичности следует и на это обратить внимание.

Предупреждения Фергюсона о возможном крахе западного мира, причем крахе внезапном, связанном со спонтанной утратой доверия к его стабильности и институтам, кажутся не слишком убедительными — хотя бы потому, что такие пророчества звучат в каждом поколении. С другой стороны, рассказ про мощный рывок Китая к доминированию в современном мире очень интересен просто за счет того, что связно и внятно об этом мало кто у нас может рассказать.

В конечном счете версия Фергюсона вряд ли может считаться надежным ответом на поставленный вопрос. Практически за каждым из предложенных им «приложений» стоит вопрос: а почему? Почему именно европейская медицина спасает мир от оспы, сепсиса и малярии? Почему именно западная наука (кстати, разумно ли отделять медицину от науки?) смогла расщепить атом, создать средства межконтинентального перемещения и запустить человека на Луну? На вопрос о причинах западной конкуренции в сравнении с восточной (в первую очередь китайской) монолитностью Фергюсон, по крайней мере, предлагает ответ — и это ответ в духе Даймонда, географический: горные хребты и речные долины Европы способствовали появлению множества мелких, изолированных друг от друга политических образований, а бескрайние степи Азии — нет. Но все остальные институты никак не объясняются за пределами той плоскости, в которой они существуют. Вполне возможно, что современная историческая наука пока не способна подойти к ответу на этот вопрос (или боится его задавать). Но без попытки его поставить любые объяснения будут неизбежно складываться в порочный круг.