«Йеллоуизм, вандализм и идиотизм слились воедино»

7 октября 2012 года художник Владимир Уманец попал во все международные новости. Уманец, живущий в Лондоне, пришел в музей Тейт-Модерн, поднялся на третий этаж в зал абстрактного экспрессиониста Марка Ротко, сел на лавочку и стал смотреть на картину «Черное на коричневом» (ее стоимость оценивается в 83,5 миллиона долларов), а затем размашисто написал на ней черным маркером «Владимир Уманец’12. Потенциальное произведение йеллоуизма» и спокойно вышел из музея.

Уманца поймали через сутки в городе Уортинг графства Западный Сассекс в 100 километрах от Лондона и посадили за вандализм. Манифест йеллоуизма обошел все мировые СМИ, партнер Уманца поляк Марцин Лодыга раздавал интервью и рассказывал, как они, два художника, решили перестать быть художниками и изобрели новый вид визуальной коммуникации, который после случая в Тейт будет только разрастаться. Два с половиной года спустя про йеллоуизм, кажется, никто не помнит, в самой Тейт о происшествии не любят вспоминать, и даже в тейтовской книге «Lost» про испорченное и потерянное искусство йеллоуизму не нашлось места.

В феврале этого года Владимир Уманец вышел из тюрьмы по УДО. Ему 28 лет, он родился в карельском городке Костомукша в семье инженера и работницы одной из химлабораторий местного горнообогатительного комбината. В возрасте 13 лет его семья переехала в Гродно, потом он поступил в Академию изящных искусств в польской Познани, где и познакомился со старшекурсником Лодыгой. Подававший надежды художник Уманец бросил учебу на втором курсе, жил и работал в Каире во время революции, думает на польском и английских языках, знает русский. Себя он называет наполовину успешным вандалом, иногда еще и художником или человеком, который занимается чем-то вроде искусства. Сейчас Уманец готовится в Лондоне к новой выставке и пытается вернуться к обычной жизни. Интервью «Воздуху» согласился дать после долгих переговоров.

• Парадная фотография художника
  Фотография: © Vladimir Umanets. All rights reservedКак вас поймали в октябре 2012-го?
  

• После Тейт я поехал к своей хорошей подруге за город. Потом мы позвонили в полицию. Через час или два к нам приехали ребята в униформе, надели на меня наручники и забрали с собой. В машине они признались, что думали, что вся эта история — это какой-то очередной разгон по телеку для рекламы.
  

• Вы когда-нибудь до этого вообще проблемы с законом имели, есть с чем сравнивать британскую систему наказаний?
  

• Нет, сравнивать британскую тюрьму мне не с чем, до этого никаких проблем с законом у меня никогда не было.
  Всего в Великобритании вроде бы есть четыре категории тюрем: A, B, C и D. А — это тюрьма с ужесточенными мерами наблюдения, там постоянно проверки. B — в основном для тех, кто ожидает приговор. C — тюрьма сo средними мерами наблюдениями, проверок не так много, как в В или А. D — это так называемая открытая тюрьма, туда все хотят попасть. В D ты можешь выходить на свободу вроде бы даже каждый день. Сначала я пробыл немного в B, как раз в новопостроенной тюрьме. Все камеры были оборудованы компьютерами, без интернета. Выбирать еду, делать покупки, записываться к врачу, на работу, в школу, библиотеку, на свиданки и так далее — все надо было делать через компьютер. В камере обычно по два человека, была двухъярусная кровать, душ, туалет, умывальник, телевизор, маленький чайник, шкафчики, стол, большое окно и телефон, по которому можно было звонить когда хочешь, если на счету есть деньги. 
  Потом меня вывезли в С для иностранцев около Лондона. Там почти все время я сидел уже один. Под конец срока благодаря моему адвокату я еле-еле отвоевал себе рекомендацию в категорию D — но меня, как я считаю, нарочно не успели перевести. Сейчас в Великобритании идет жесткая политика относительно иностранцев, даже тех, кто из ЕС. В стране очень много мигрантов, и от них стараются избавляться. Если ты приезжий и сидишь в тюрьме, то ты в списке первых на вылет. В связи с этим иностранцев в тюрьмах отделяют от местных и урезают на них бюджет. По-моему мнению, тюремным службам на иностранцев немного наплевать. Например, в той тюрьме, где я был, один мужик, вроде бы португалец, ходил и упрашивал охранников помочь ему, потому что чувствовал себя очень плохо. Это было в Рождество, и охранники на него забили. Никакая медицинская помощь ему не была оказана. На следующее утро, к сожалению, дядька умер.

• Чем вы занимались в заключении?
  

• Я думал обо всем, о плохом и хорошем. Рисовал, делал разные наброски, готовился к выставке, писал письма и делал записи на тему искусства и йеллоуизма. Успел закончить несколько учебных курсов, улучшил английский. Смотрел телевизор, чтобы узнать побольше о британской публике и поп-культуре. Читал книжки про современный этикет, бизнес и искусство. Регулярно занимался спортом, работал уборщиком, позже портным. Короче, делал все, что тюрьма предоставляла. Открыл для себя, что пока здоров и живешь на свободе в таком городе, как Лондон, все встречающиеся на пути проблемы — это просто мелочи. Начал читать немного про буддизм, и это тоже для меня было чем-то новым и интересным. И перестал верить в Бога.

• А почему вы бросили учебу в Академии изящных искусств? 
  

• Профессора считали, что своим мышлением и работами я забегаю далеко вперед. Они не знали, что со мной делать, потому что я был лишь на первом или втором курсе пятилетней системы. К тому же я учился на отделении графического дизайна, и сокурсникам, с которыми я чаще всего общался, современное искусство вместе с тем, что в нем происходило, было по барабану. Академия меня начала быстро тормозить, вместо того чтобы продвигать вперед. Я взял академический отпуск на один год, после чего окончательно решил бросить учебу. Это было правильное решение.

• Из Познани вы перебрались в Лондон, потом какое-то время жили в Каире. Чем вы там занимались?
  

• Марцин улетел жить в Каир со своей теперь уже бывшей девушкой, которая наполовину египтянка, наполовину полька. Они пригласили меня и еще одного нашего друга принять участие в совместной с ними выставке. Я подумал, что слетать в Египет будет неплохо. 
  В Townhouse я показывал скульптуру «OUCH». Это три стены, поставленные таким образом, что сверху вместе смотрелись как заглавная буква Т. Две стенки были сделаны из плит МДФ, а третья была из стекловаты и шла вдоль галереи, симметрично разделяя пространство на две половины. С левой стороны молодой мужчина-европеец, проходя вдоль стены, на уровне пожатия руки ладонью наносил на МДФ растительное масло. То же самое делала девушка арабского происхождения на противоположной стороне. Под конец выставки работа была разобрана и ее элементы были представлены отдельно: пропитанные маслом стены как картины, а скрученная и связанная шнуром стекловата — как скульптура. Я посвятил эту работу своей близкой подруге, она марокканка. «OUCH» — это по-прежнему моя последняя работа, выставленная в галерее искусства. После выставки я некоторое время работал продавцом в магазине духов. Это было совсем рядом со сфинксом и тремя пирамидами. Я видел их каждый день, приходя и уходя с работы, эти монументы производят огромное впечатление. Позже мне помогли устроиться главным дизайнером в Cleo, местном глянцевом журнале для женщин. Ну а потом разгорелась революция. Как раз в то время мы открывали вторую выставку в «Йеллоуистической камере имени Натальи Водяновой» вместе с нашим хорошим другом, музыкантом Збигневом Карковским, который, к сожалению, трагически скончался в декабре прошлого года.

• Я так понимаю, йеллоуизм зародился в Каире. Как это произошло?
  

• Я бы сказал, он появился сам собой. После выставки в Townhouse я и Марцин начали размышлять над тем, куда дальше двигаться в искусстве. Мы пришли к выводу, что в принципе некуда, разве что только назад. Обратно нам двигаться не хотелось. В своем творчестве я использовал желтую стекловату — тепло- и звукоизолятор, вызывающий раздражение при прикосновении и вдыхании. Визуальное представление и физические свойства стекловаты стали в моих работах самыми главными параметрами. В конце концов мне стало интересно попробовать представить этот материал не так, как в «OUCH», а исключительно как материал без деформации и добавления чего-то лишнего и одновременно как что-то необычное. Конечно, я знал, что в любой галерее простой блок или рулон стекловаты с ничего не объясняющим названием будет какой-то ерундой. Нужно было что-то менять, но не в самой работе, а вокруг нее. Не изнутри, а снаружи.
  Параллельно Мартин продолжал работать над своими фильмами и развивал идею слияния всех значений и смыслов, используемых им в видео, в желтый. Почему именно желтый? Это надо спросить у него. Он думал над тем, как сделать так, чтобы его многочасовые фильмы, переполненные различными фигуративными сценами, были лишены очевидной символики и выражали такое абстрактное понятие, как желтый цвет. В итоге заключительной частью его видеоцикла стал фильм, в котором зритель не мог увидеть ничего, кроме желтого цвета на протяжении нескольких часов. Но это было не то, что нужно.
  Сначала я хотел показывать свою желтую стекловату в специально сконструированных помещениях — камерах, но эта идея вскоре угасла. Мы заметили, что оба крутимся вокруг желтого цвета и что нас не интересуют конкретные значения, смысл и анализ, которыми современное искусство перегружено. Нам хотелось продолжать выставлять работы, избегая этого давления. Мы придавали желтому цвету все больше внимания и в то же время шаг за шагом приходили к выводу, что если мы хотим освободиться от общепринятой системы в современном искусстве, то нам нельзя показывать работы там, где показывают остальные художники. Это значило, что для таких, как мы, нет места в современной визуальной культуре.
  Как-то вечером мы стали выдумывать разные слова, происходящие от желтого. И именно это слово — «йеллоуизм»  (pyc. «желтизм») — застряло в наших головах. Мы поняли: контекст, который мы подразумевали раньше, и будет называться йеллоуизмом. Мы стали постоянно размышлять: является ли йеллоуизм искусством — и если нет, то почему. В конечных стадиях работы над манифестом и точным определением йеллоуизма мы оба увидели, насколько мы отвернулись — хотя бы на некоторое время — от искусства и что уже подразумеваем совсем другой метод презентации творчества. Такой метод, в котором любые работы смотрелись бы как результат отсутствия каких-либо творческих элементов.

• Так что это такое — йеллоуизм?Вы и Марцин настоятельно повторяете: это не искусство, не новое арт-движение и не антиискусство. А что тогда?
  

• Наверное, потому, что йеллоиуизм выглядит как искусство, подавляющее большинство журналистов, да и не только журналистов, говорит, что йеллоуизм — это новое искусство. Но мы утверждаем обратное: это автономный контекст — и к искусству он вовсе не принадлежит. В итоге получается два диаметрально разных высказывания. На мой взгляд, представление этих взаимнопротиворечащих точек зрения вводит читателя в еще большее заблуждение. Йеллоуизм — это йеллоуизм, так это и надо называть. Язык в нашем манифесте и в определении йеллоуизма для словарей и учебников краток и не содержит ни одного непонятного школьнику слова. Мы долго и старательно работали над тем, чтобы выразить главную суть йеллоуизма именно простыми словами. Во всяком случае пока большинство не станет понимать современное искусство как следует, йеллоуизм тем более будет оставаться никому непонятным. Так что, пожалуй, дело все-таки даже не в объяснении, а во времени. Потому что йеллоуизм сам по себе банально прост: это определенная среда, в которой все, что происходит и находится, является исключительно выражением и представлением желтого цвета. Некоторого рода абстракция. Ну а разве все, что происходит и находится в искусстве, является только выражением и представлением желтого цвета? Конечно, нет. Зачем тогда классифицировать йеллоуизм как искусство?

• И для чего йеллоуизм нужен?
  

• Я считаю, oн дополняет искусство, договаривает то, чем искусство является сегодня. Как плюс и минус. Йеллоуизм расширяет понятие свободы настолько, насколько искусство не в состоянии, так как оно идет в противоположном йеллоуизму направлении. В искусстве ты свободен. В йеллоуизме ты свободен от свободы. Это может не нравиться и казаться глупым, но в йеллоуизме все про желтый и всегда про желтый, там все сказано и думать не надо — любой объект будет там выражать и представлять желтый цвет. Просто иди и смотри. А тот, кто с этим не согласен, это тот, кто старается выпить всю воду из океана.

• А почему Ротко? Почему подпись? Для чего? Зачем вы это сделали?
  

• Ротко в моем представлении вызывает в искусстве, пожалуй, самое далекое отношение к выражению или объяснению желтого. Его картины известны совсем по другим причинам. Я старался показать, что даже самое далекое отношение к желтому в искусстве содержит в себе потенциал быть его прямым определением в йеллоуизме, что общепринятые смыслы и значения условны. Суть заключалась в том, чтобы из установленного объекта искусства сделать ready-made и придать ему невозможный прежде смысл. И чтобы не избегать отвественности за эксперимент, необходимо было подписаться под названием своим именем. С одной стороны, сегодня большинство смотрит на произошедшую ситуацию как на вандализм, и это, конечно же, понятно, но с другой — так происходит не потому, что я расписался, а потому, что я не купил драгоценное полотно.
  

• В одном из своих интервью в 2012-м вы сказали, что событие в Тейт — это художественная акция, но при этом говорите, что сам йеллоуизм — это не художественное явление. Как так?
  

• Очень просто. Контекст — среда, обстановка, атмосфера, как вам угодно, — придает значение и характер объектам, а не объекты контексту. Любить в церкви значит совсем другое, чем любить в постели. Не так ли? Йеллоуизм свое место имеет исключительно в йеллоуистических камерах — это железное правило. Подписывание картины в Тейт было стопроцентно художественной акцией, потому что полотно висело в Тейт — в галерее искусства, а не в йеллоуистической камере.

• Понимаете ли вы, что, вопреки вашим желаниям, мыслям и манифесту, йеллоуизм в общественном сознании навеки останется связан с вандализмом?
  

• Не думаю, что стоит забегать вперед аж на века. То, что было, для меня прошло. Я искренне сожалею, если кого-то оскорбил или ранил. Совершать очередное преступление я не собираюсь. Я живу в обществе, в настоящем, а не в прошлом, и мне невероятно интересно, как на сложившуюся ситуацию смотрят другие, и я уважаю их мнение. Однако я знаю свое и продолжаю заниматься тем, чем хочу, время от времени разделяю личные взгляды с остальными и прислушиваюсь к чужому мнению. Скрываться от вандализма и всей Тейт-Ротко-истории неправильно, поэтому я принимаю данную информацию к сведению и намерен ее использовать в своих новых работах. Я был готов к тому, что на йеллоуизм обрушится шквал критики. И тот факт, что до сих пор не все могут понять, с чем имеют дело, для меня, наоборот, очень интересен. Я вижу многое в том, что сегодня зритель уже вряд ли сможет посмотреть на мои работы точно так же, как он смотрел на них до происшествия в Тейт.
  

• Что сейчас происходит с йеллоуизмом?
  

• С ним все нормально. В принципе, я особо даже не задумываюсь над тем, что происходит с йеллоуизмом. В какой-то степени, йеллоуизм уже сказал, что должен был сказать, и сказал это довольно громко. Я и Марцин дали идее конкретное определение и двинули ее в публику, и то, как она используется, зависит теперь прежде всего от каждого индивидуально.
  

• Вы говорите, что делаете новые работы. Планируете выставку?
  

• Да, это будет моя первая индивидуальная выставка. Пройдет она в Лондоне, но где именно, пока неизвестно. К сожалению, я должен был пообещать своему менеджеру пока никому не говорить, что на ней будет показано. Могу только сказать, что я беру во внимание тот факт, что йеллоуизм по большому счету никому непонятен, и то, что для большинства «Владимир Уманец», «искусство», «йеллоуизм», «вандализм» и «идиотизм» слились в нечто одно. Сейчас лично мне интересно, что то, что я делаю, утратило свое настоящее лицо и в каком-то смысле стало для зрителя невидимым.