«Россия — это черная дыра краденого искусства»

В Нью-Йорке закончилась конференция «Преступления в сфере искусства и культурного наследия: фальшивки, подделки, трофейное и краденое искусство». По оценкам Департамента юстиции США, арт-преступления по объему заняли третье место среди других видов международных преступлений. Громадная индустрия растет из года в год, хотя может показаться, что на самом деле она не так велика: в год в федеральные и международные новостные ленты попадает лишь пара-тройка громких ограблений музеев — еще одного Пикассо и Шагала украли, вроде как и все.

На деле точную оценку краж и преступлений дать не может никто: только в одной Италии, единственной стране в мире, в которой есть регулярное полицейское арт-подразделение, в год регистрируют более 20 тысяч арт-преступлений. Специалисты утверждают, что урон от арт-преступлений гораздо серьезнее, чем мы привыкли думать: краденые картины меняют на наркотики, оружие и даже используют для спонсирования террористических группировок. Россия в этом плане традиционно остается мертвой зоной: мы поставляем на мировой рынок львиную долю живописи и искусства, но что у нас тут творится, откуда и куда уходят произведения — непонятно; правоохранительные органы по искусству практически не работают; ясности нет нигде. Взять тот же российский рынок подделок: по оценкам специалистов, порядка 50–60 процентов работ русских художников на нашем рынке — фальшивки.

На конференции в Нью-Йорке собрались музейные эксперты и специалисты аукционных домов, жертвы арт-преступлений, юристы, ученые, детективы и полицейские. Обсуждались музейные и галерейные кражи, награбленное и краденное во Вторую мировую, репатриацию, подделки, жульничество с страховками, тонкости изучения провенанса и прочее. Один из главных организаторов конференции — Кристофер Маринелло, глава компании Art Recovery International, самый известный в мире арт-детектив. Гражданин США и Италии, Маринелло 7 лет проработал в крупной лондонской компании Art Loss Register, а прошлой осенью забрал свою команду и создал собственную компанию, с еще более крупной базой данных краденых предметов искусства. Всего за свою карьеру Маринелло вернул краденого искусства на сумму больше 300 миллионов долларов и, кажется, не собирается останавливаться. Он нашел картину Фернана Леже «Синяя бутылка» спустя 24 года после кражи и «Сад» Матисса спустя 25 лет; вернул украденное 39 лет назад полотно Жоржа Брака; меньше чем за шесть месяцев вернул шкатулку из слоновой кости XIX века, находил медальоны, монеты, украшения и даже вернул тиару британской герцогине. Среди прочего Маринелло работает представителем еврейского коллекционера Поля Розенберга и добивается возвращения принадлежавшей ему картины из клада Корнелиуса Гурлитта. Маринелло говорит, что главная его проблема — это Россия и что следующую конференцию в 2015 году он намерен провести в Петербурге.

• Вас называют самым крутым в мире арт-детективом. Но это вообще правильное название? Кто такой арт-детектив? В чем состоит ваша работа?

• Я юрист по профессии, не детектив. Тем не менее то, чем мы занимаемся, во многом и правда детективная работа. Когда мы находим краденый предмет искусства, мы должны изучить его историю, его происхождение, историю кражи, узнать, кто эти люди, у которых увели картину, где они ее купили, и так далее. Это пазл, который должен быть собран. И когда мы сталкиваемся с людьми, которые не хотят с нами сотрудничать, мы начинаем разрабатывать разные стратегии. Иногда эти стратегии включают в себя спецоперации и операции под прикрытием, переговоры с теми, кто держит краденое искусство, и большое количество «легального давления». Мы не любим прибегать к судебным тяжбам, потому что это дорого, долго и портит как отношения сторон, так и ценность самой работы. Так что, отвечая на ваш вопрос: я юрист, но использую свои умения в правовой сфере и познания в ремесле переговоров в целях возвращения краденых предметов искусств.
  Я двадцать лет проработал в нью-йоркском суде и дел вел так много, что не мог проводить полноценные слушания по каждому делу, просто не мог себе этого позволить. Поэтому главной моей задачей было добиться решения спора в досудебном порядке. Я учился находить решение, которое бы всех устроило, — эта практика мне потом очень пригодилась. Ну и плюс у меня была собственная практика, целиком посвященная миру искусства.

• А сегодня ваша работа в чем заключается?

• У нас есть база данных краденых предметов искусств, и все, что крадут, попадает в эту базу — это может быть информация из правоохранительных органов или музеев, или музейной службы безопасности или откуда угодно. Потом мы обыскиваем все главные аукционные дома, ищем то, что есть в нашей базе. Если находим совпадение, дело доходит до меня, и я работаю с полицией и моей командой, чтобы вернуть работу — а это никогда не бывает легко.

• А как это выглядит? Вот ограбили музей. Дальше что?

• Сначала музей звонит в полицию. Шаг номер два: позвонить своей страховой компании. Шаг три: позвонить мне. Впрочем, я узнаю в любом случае — через полицию, Интерпол, страховые компании. Мы сразу же поместим все это в свои базы данных и начнем немедленно мониторить и искать. Иногда нас просят приехать на место преступления, иногда просят подождать информации от страховой компании, иногда просят подождать окончания полицейского расследования, иногда полиция нам сама звонит. Если мы находим какие-то зацепки, обязательно уведомляем полицию той страны, в которой краденое пытаются продать.

• Люди думают, что у вас дико романтичная работа — арт-детектив! Но на самом деле, наверное, полно рутины?

• Романтики, честно говоря, немного, сплошная работа с бумажками. Для всего нужно разрешение: полиции, страховщиков, жертва ограбления должна быть оповещена — и все это должно быть юридически безупречно сделано. Потом, заполнять нашу базу — процесс довольно трудоемкий. Там есть система распознавания изображений, поэтому мы можем загрузить в систему изображение краденого предмета, и если оно засветится на крупных аукционах, мы найдем ее гораздо быстрее. Но она не работает для старых дел, так что практически все делается вручную, целой командой — они проверяют, предмет за предметом, не краденое ли оно.  

• Объясните про базы данных. Вы работали в Art Loss Register, и у них есть база данных, которую называют одной из крупнейших в мире. Есть немецкая Artlost.de, где лежит коллекция Гурлитта. Есть российский Интерпол, и у них есть своя локальная база и международная. Есть российский МВД, и у них вроде тоже как есть база. Теперь вы создали новую компанию и говорите, что сделаете свою собственную базу. В чем смысл? Почему их так много? Почему нет одной?

• Было бы прекрасно, если бы была одна база на всех. Но, к сожалению, никто ее не собрал. Много лет самой крупной считалась база Art Loss Register, но практика их работы была довольно сомнительной: они платили преступникам, скрывали информацию от жертв Холокоста и прочее. Мы решили так не действовать, мы хотим работать вместе с правоохранительными органами, а не против них. Мы получаем огромное количество полицейских рапортов со всего мира, собираем информацию из других баз, я получаю сотни звонков от людей, обрадовавшихся, что теперь есть альтернатива. Теперь мне отовсюду присылают информацию — наша база пополняется каждый день.

• Расскажите, что из себя представляет мир арт-преступлений. Громкими — и нечастыми — музейными кражами дело ведь не ограничивается?

• На самом деле арт-преступлением может быть что угодно. Это может быть подделка коносамента (документ, выдаваемый перевозчиком груза грузовладельцу. — Прим. ред.), это может быть дилер, который не платит художнику за картину, которую он у него взял, это может быть подделка или фальшивка, которые продают как оригинал, это может быть ограбление музея, это может быть ограбление обычного дома, в который вломились и сняли картины со стен. Это многомиллиардная индустрия. ФБР говорит — шесть миллиардов долларов в год.

• Организация ARCA (Association for Research into Crimes against Art)  говорит, что в реальности, по-видимому, вдвое больше.

• Так это вообще очень сложно оценить. Кражи происходят каждый день, а определение стоимости картины — дело крайне субъективное. Особенно, если нужно оценить что-то бесценное. Не знаю, у вас украли картину вашей бабушки — в какую сумму вы оцените ущерб? Да в какую угодно. Может, стоила она и не так много, но тем не менее. Так что на самом деле проще сказать, что арт-преступления — это многомиллиардная индустрия.

• Воруют книги, иконы, из музеев, перелицовывают картины. Что еще?

• Крадут все редкое и уникальное — редкая монета, редкая книга, скульптура, книга, редкий Bentley или Ferrari.

• Ferrari-то тут причем? Это же обычная автомобильная кража.

• Вы еще скажите, что Ferrari не произведение искусства. Ferrari 250 GTO 1962 года — это шедевр. Можете мне поверить. Больше всего преступлений происходит с картинами; в нашей базе больше всего картин. Лидеры здесь — Пикассо и Шагал. Имена известные и на слуху, их даже уголовники знают. Пикассо — это вообще что-то вроде Макдоналдса для воров. Все о нем слышали. Гогена они могут не знать, зато Пикассо знают.

• Правда, что в мире 600 краденых Пикассо?

• Скорее всего, даже больше — много тех, которые нигде никогда не регистрировались, не записывались и не числились. Дальше идет Шагал, Дега — преступники тоже читают газеты, они видят, как цены на эти работы достигают астрономических высот, и, конечно же, хотят кусочек. И поэтому их крадут чаще, чем другие. Арт-преступления вообще — это преступления возможности, которую постоянно ищут преступники, чтобы что-нибудь перепродать, купить. Им плевать — Пикассо это или работа Кристофера Маринелло. Если они видят эту работу на стене, видят ценник, думают, что могут ее украсть и выйти в кэш, то они ее украдут. 

• Но ведь украсть картину — это вообще полдела. Продать ее практически невозможно, так?

• Это очень сложно, да. Иногда преступники просто не думают о том, что они будут делать потом. Они смотрят и говорят: ок, давай сопрем вот это, это легко. И думают, что смогут просто выставить картину на аукцион где угодно и все — но компания вроде нашей найдет ее немедленно. Когда они понимают, что на открытом рынке это не продать, они вынуждены обращаться к людям, которые заплатят меньше. Например, русские уголовники на юге Франции, которые хотят украсить свои виллы. Они покупают искусство со скидкой, зная, что у картины могут быть проблемы. Если и это не сработает, украденное отправится в путешествие на самое дно, в мир воров. Оно будет обменено на наркоту, оружие или станет разменной монетой, чтобы выбраться из тюрьмы. Уголовники, которые боятся, что их могут арестовать, крадут ценную картину или произведение искусства, чтобы, если их когда-нибудь прижмет полиция, они могли сказать: слушайте, я знаю, где этот краденый Моне лежит, я скажу, если вы мне скостите срок. Искусство — предмет для переговоров, и это работает. Мы видели произведения искусства, которые использовались в спонсировании международного терроризма.
  Сейчас в мире рецессия, музеи, и особенно маленькие музеи, тратят меньше денег на обеспечение собственной безопасности, а воры этим пользуются. Все больше арт-преступлений происходит в Испании, Греции, Португалии, везде, где проблемы с деньгами. Вообще, все только ухудшается: все больше подделок, жульничества с бумагами, недобросовестных дилеров, разоряющихся аукционных домов, которые вылетают из бизнеса, но продолжают держать чужие работы. Такие вот тренды.

• У людей, которые воруют картины, есть специализация? Их можно разделить на какие-то группы или типы?

• В основном арт-преступления — дело рук обычных уголовников. Типичный головорез, который вдруг натыкается на возможность, например, ворваться кому-нибудь в дом и что-нибудь украсть. Безусловно, есть преступники, которые специализируются на взламывании музеев, у которых есть отработанная сеть, к которой они идут с награбленным; есть целые организованные арт-группировки, это тоже правда. Но чаще всего это те же люди, которые подрежут ваш бумажник, украдут кредитку или ограбят банк.

• А безумные коллекционеры, которые готовы заказать ограбление, лишь бы картина висела у них в спальне, — они существуют?

• Я за свою карьеру только один раз подобное встречал. Уголовник из Чехословакии связался с покупателем, чтобы узнать, сколько тот будет готов заплатить за конкретную работу, и когда узнал, что цена будет хорошая, украл ее. Но тут нет ничего романтичного! Это просто алчность. В общем, его поймали. Мне потребовалось пятнадцать дней, чтобы вернуть украденное. Это была фотография ценой примерно полмиллиона долларов. В общем, я не верю, что вообще бывают случаи, когда картины крадут на заказ — как бы Голливуд не убеждал нас в обратном.

• Как же тогда на этом заработать? Выкуп, я так понимаю, не работает. А что делать тому, кто украл картину?

• Ему надо найти дилера, который будет готов купить произведения, зная, что у него проблемный провенанс. Они заплатят меньше денег и делают это потому, что надеются найти покупателя, у которого не будет вопросов. Русский, кто-нибудь из Саудовской Аравии, они будут задавать меньше вопросов, чем все остальные. Именно поэтому мы должны обучать рынок и в Азии, и России, и Саудовской Аравии и объяснять им: смотрите, искусство — это актив. И если вы будете продавать или покупать произведения, стоят они десять миллионов или один, вы же потеряете свои деньги в результате. У вас все равно заберут то, что не ваше. На самом деле Россия — наша самая большая проблема. Например, я точно знаю о полотне Каналетто в Москве, которое было изъято нацистами как трофей, и какой-то чувак в Москве пытается его продать. И он совсем не хочет сотрудничать. Они все время говорят: «Я в Москве. Приезжай и достань меня». Типа — что ты мне сделаешь-то? Понимаете? Для меня Россия — это здоровенная черная дыра краденого искусства. Русские покупают его, русские его продают, русские хранят его. И никому нет никакого дела до этого. И я собираюсь это изменить.

• Каким образом?

• Деньги, которые русские тратят на искусство, такие же, как и у всех остальных. Даже если они купили картину, чтобы повесить в своей вилле на Лазурке, рано или поздно они захотят ее продать. Если это краденая вещь, продать ее будет невозможно. Я хочу, чтобы русские привыкли сверяться с нашей базой еще до покупки, а также хочу научить их разрешать споры о правовом статусе, которые у них могут возникнуть во время купли-продажи.

• Что такое споры о правовом статусе?

• Скажем, вы купили картину. Взяли ее домой, повесили на стену. Год спустя вы решаете ее продать, но оказывается, что кто-то утверждает, что картина его, что ее забрали у него нацисты. Аукционный дом не будет продавать работу до тех пор, пока не будет разрешен спор о правовом титуле. И тут прихожу я и работаю над тем, чтобы этот спор разрешить между всеми участниками.
  Я надеюсь рано или поздно выступить, скажем, в Эрмитаже и сказать русским: послушайте, вы не можете так делать. Вы не можете тратить деньги на предметы искусства, не проверяя его провенанс! Это делается на Западе, это должно делаться в Китае, это должно делаться в России, Японии и во всем мире. Это же очень просто. Ты не покупаешь дом, не проверив документы, да? Ты не купишь у меня поддержанный Ferrari, не отвезя его в гараж и не посмотрев, все ли с ним хорошо, работает ли движок. Люди ведь правда ни-че-го не делают, когда дело доходит до покупки искусства!

• Опасно бывает? Вы же с уголовниками работаете.

• Бывает некомфортно, но я бы не сказал, что бывает прямо очень опасно. Мы стараемся себя под удар не подставлять. Ну то есть, понятно, что нам часто приходится иметь дело с людьми с криминальным прошлым. Но мы очень тесно работаем с правоохранительными органами, так что сюрпризы случаются редко.

• А в спецоперациях и операциях под прикрытием принимаете участие?

• В прошлом принимал, думаю, и в будущем буду.

• Но как это возможно? Вы же довольно известны.

• Я же очень скучный парень. Но да, я помогал полиции с большим количеством спецопераций по всему миру. Но вдаваться в подробности я бы не хотел: люди попали за решетку, ну и хватит об этом.

• Хорошо. Тогда давайте напоследок обсудим дело Гурлитта. Разговоры, что первые картины будут вот-вот возвращены настоящим владельцам, идут последние пару месяцев. Вы представляете потомков Поля Розенберга — когда уже что-то сдвинется с мертвой точки?

• Нам приходится ждать. Есть соглашение между баварским министерством юстиции и Гурлиттом, которое остается в силе. Посмотрим, что будет делать Музей Берна, унаследовавший всю коллекцию. Так что очень рано говорить — еще непонятно, с кем, собственно, мы будем подписывать договор. Но мы уверены, что картину Матисса вернут семье. Мы ждем результатов в ближайшие же недели.

• Для людей само дело Гурлитта кажется чем-то невероятным: война-то когда закончилось, а отголоски все еще здесь.

• В мире еще много трофейного искусства. И большая его часть находится на постсоветской территории — в частности, в России. Русские, очевидно, забрали много предметов искусств у немцев в качестве трофейного искусства. Безусловно, они потеряли двенадцать миллионов мужчин и женщин в этой войне, никто об этом не забывает. Но факт остается фактом — эти краденые и изъятые предметы искусства принадлежат другим людям и институциям, и их надо вернуть обратно. Все знают, что сделали нацисты, и поэтому у многих возникает вопрос: нормально ли красть то, что уже было у кого-то украдено? Должны ли такие предметы искусства быть возвращены?
  Мы говорим: должны. И этот вопрос никуда не денется. В России много трофейных работ, многие выставляются публично. Мы считаем, что российские власти и органы должны в этом помогать и работать с теми, кто настаивает на том, что это их работа, чтобы они могли прийти и подать свои жалобы. 
  Я знаю так много краденого искусства, которое прямо сейчас находится в России! В частных коллекциях, у дилеров, в музеях, спрятано. Это страшно распространенная ситуация. У вас много важных коллекционеров, дилеров, Россия — один из центров арт-мира. Очень много работ крадут и привозят в Россию. Это ведь все практически на виду! И ни власти, ни полиция, никто ничего с этим не делает — а могли бы.