Павел Пепперштейн: «Конец света — главный товар при капитализме»
В галерее «Риджина» открылась первая за 5 лет выставка Павла Пепперштейна «Святая политика». Феликс Сандалов поговорил с художником о том, чем ядерное оружие лучше интернета.
- Вы давно не выставляли свои новые рисунки — это с чем связано?
- Рисунки я не бросал, меня самого удивило известие, что это первая за пять лет моя выставка с рисунками в Москве. Но все это время я рисовал, я вообще все время рисую. Просто выставки проходили не в Москве. А пять лет… пять лет — это, конечно, очень большой срок. Время вообще загадочная материя. Иногда 5 минут могут раздвинуться до размеров вечности, я уж не говорю про 45 минут. А 5 лет — это уже совсем абстрактно. В этих пяти годах уместилось столько вечности, и в то же время они прошли в одно мгновение. Состояние ума зависит от восприятия этого временного срока. А состояние ума, естественно, меняется каждую секунду.
- Ваша выставка имеет подчеркнуто политический акцент. Для вас важнее то, что происходит на локальном уровне — в России, Украине, или же какие-то общемировые тенденции?
- Если вы имеете в виду, как я реагирую на ситуацию, то я все-таки больше откликаюсь на глобальные поветрия. Практически все работы с этой выставки — это реакция на глобальную ситуацию, которая, как мне кажется, в целом близка к катастрофической, но вместе с тем умело припудривает и маскирует свою терминальную стадию.
Павел Пепперштейн, 2013
- Такой затаившийся апокалипсис?
- Да, ползучий затаившийся апокалипсис. Сколько это может продлиться, я не знаю, может быть, и долго. Сам по себе апокалипсис вполне может превратиться в форму существования. Это уже не обрыв существования, а такая специфическая ниша. Конец света, в целом, это главный товар такого явления, как капитализм. За счет него все продается и все покупается буржуинами. Буржуины — это такое старое советское словечко, но на самом деле того, что оно обозначало, этих прекрасных толстяков в цилиндрах, уже давно не существует. То, что пришло им на смену, намного-намного хуже любых толстяков с огромными зубами и знаками доллара в глазах.
- Например?
- Абсолютно безличные сущности. У современного капитализма совершенно нет лица. Нет никаких конкретных людей, несущих ответственность, все, кого выдают за образец, за каких-то застрельщиков, — это все декорация. Существуют безымянные структуры, по котором струятся какие-то деньги, обусловленные какими-то амбициями и обуславливающие какие-то силы, — именно эта механистичность и придает всему происходящему привкус катастрофы. Когда есть лидер, узурпатор, я не знаю, Тамерлан или Наполеон, то всегда можно надеяться, что он помрет и все будет по-другому. А тут нет никакой надежды. Все это напоминает гигантского спрута, в котором любые лидеры являются его клетками, даже нет, микроэлементами какими-то. Но даже спрут — это все равно образ, а правда в том, что и его тоже нет. Скорее что-то плесенеобразное или мох, например.
Политические последствия действий. Павел Пепперштейн, 2013
- А как художник видит этот апокалипсис?
- В каждом художнике по-разному, но даже и в одном художнике он может отразиться множеством путей. В зависимости от настроения, которое меняется каждую секунду. Иногда это все может показаться даже смешным и забавным, а иногда внушает бездонное, беспричинное, бесконечное отчаяние. Но и то и другое в порядке вещей. Хотя насчет второго не уверен, все-таки в православии отчаяние считается смертным грехом. Сам я иногда пребываю в этом смертном грехе и очень этого стыжусь.
- Раз мы заговорили про буржуинов: вы в рамках «Святой политики» обращаетесь к традиции политической карикатуры, в том числе Херлуфа Бидструпа, но она всегда имеет конкретного адресата и объект. Может ли таковым быть этот неокапиталистический мох? И существуют ли альтернативные ему модели?
- Если говорить об альтернативах — очень хотелось бы в это верить, но, конечно, все это произойдет не в результате чьих-то усилий, и уж тем более усилий художников, которые вообще не имеют никакого значения. И мою выставку тоже не стоит принимать за политическую акцию. Здесь есть определенная эстетическая проблема: все эти художники, начиная от Оскара Кокошки, включая Бидструпа, «Кукрыниксов», Ефимова, вся плеяда художников, работающих в рамках классического в смысле своих средств политического искусства — все они меня привлекали не своей политичностью, а тем, что они пришли на смену средневековому искусству, где изображались шуты, черти и другие аспекты мироздания. Эта структура миракля, средневекового постановочного чуда, она была восстановлена этими художниками. И именно этим они интересны. Что же до моего видения ситуации — это не мое дело, конечно, но я считаю, что категорически необходима контрглобализация. То есть пока в мире жива идея глобализации, ничего хорошего быть не может. А нам надо ориентироваться на такие редкие, но позитивные примеры, как Исландия или Бутан. Исландия просто обособилась от всего мира и поставила во главу экологические принципы, Бутан поступил так же, но с уклоном в буддизм, что, в общем-то, близко к экологической тематике.
Ну а теперь хватит! Павел Пепперштейн, 2013
- А как вы относитесь к тому, что приемы и методы концептуализма стали чем-то общепринятым и встречаются уже во всех слоях культуры, включая низовую? Если существуют рэперы-концептуалисты, значит, влияние концептуализма достигло самых донных слоев; как вы на все это смотрите?
- На этот счет есть основополагающее эссе Кабакова, которое называется «Концептуализм в России», где он говорит о том, что концептуализм — он в России в принципе был всегда и он вполне соприроден данной местности. Не как единственная, конечно, форма мышления, а как одна из. И знаете, я с ним согласен. Поэтому такая демократизация концептуализма — это вполне естественное явление. Все мы вышли из народа и немедленно уходим обратно.
- Судя по вашим последним работам, вы перешли из режима коллективного творчества в такой самостоятельный, оторванный полет. У вас нет потребности вернуться к совместным проектам с кем бы то ни было? Вам удобнее все делать самому?
- Я, безусловно, испытываю потребность в коллективном творчестве, как и вообще в коллективном существовании. Но в последнее время это реализуется несколько в иных областях: вот, например, уже почти год я отдавал все силы съемкам фильма, а кино — это, конечно, сугубо коллективная вещь. Это наш общий фильм будет с Наташей Норд, «Все умрут» называется, художественный фильм приключенческого содержания, о большем, к сожалению, пока рано говорить. Но там я работаю с целой группой людей, что приятно — и полезно.
Россия больше, чем мир. Павел Пепперштейн, 2013
- Вам не кажется, что развитие современного искусства в эпоху, условно говоря, YouTube сильно замедлилось? Что интернет как глобальная галерея с возможностью выставить все что угодно девальвировал художественный процесс? О какой художественности может идти речь, если всплывает такой пласт документального, что к нему сложно что-либо добавить?
- Я ненавижу интернет всей душой и с ним никак не общаюсь. И в принципе одной из задач искусства вижу борьбу с сетевой культурой. В «Святой политике» представлен рисунок, на котором написано весьма смелое изречение: «Ядерное оружие — это хорошо, а интернет — это плохо». Изречение намеренно сделано спорным, но при этом, осознавая всю комичность и фейковый характер этого высказывания, я, тем не менее, предлагаю над ним задуматься. Потому что в каком-то смысле, со всеми оговорками, но все-таки — я думаю, что так оно и есть. Действительно, ядерное оружие — это хорошо, а интернет — это плохо. Потому что ядерное оружие говорит нам одну правдивую вещь: единственное, что может быть еще у людей общего, это смерть. Все остальные имитации общности — это ложь. И ложь очень опасная. А интернет опаснее всех.
- Некоторое время назад вы записали замечательный, составленный из цитат трек «Recycle», у вас было совместное выступление с Качем, вы планировали как-то эту деятельность продолжить — но с тех пор об этом ничего не слышно. Вам это перестало быть интересно?
- Нет, мне очень интересно! Я хочу эту деятельность продолжить, но только уже дополнив ее деланием клипов. Я вообще очень люблю клипы — это мой любимый жанр. Часто бывает, что музыка мне не нравится, но сделанный под нее видеоряд просто шикарный. Сейчас, к сожалению, этот жанр немного пришел в упадок, по сравнению с 90-ми годами, например. Вообще, продолжая линию про ядерное оружие и интернет, я могу к этому прибавить еще одно заявление, которое всех возмутит еще больше: «Телевизор — это хорошо, а компьютер — это плохо». Пока клипы структурировались в телевизионной системе — я имею в виду интернациональное MTV прежде всего, — все это было очень интересно. Но когда эта структура пришла в упадок — в упадок во многом пришло и искусство клипа.
Я никогда не забуду свое путешествие в этот мир. Павел Пепперштейн, 2013
- А в чем проблема? Почему интернет пагубно повлиял на клипы?
- Интернет в целом плохо влияет на искусство — он убивает созерцательный момент, прячет правду, которая для искусства очень важна: что ничего изменить нельзя, что можно только наблюдать. А момент как бы интерактивности — он очень токсичен для сознания. Сейчас насаждается иллюзия, что человек как бы во всем участвует, но это просто такая форма порабощения — причем форма самая радикальная, пока люди просто наблюдают происходящее, они остаются всего лишь адресатами, пускай даже самой беспощадной пропаганды. А сейчас они становятся ее рупорами. Созерцательный момент, обязательно присущий искусству, всегда содержит в себе свободу.
- А в музыке — в отрыве от клипов — вы что-то нашли для себя интересное за последнее время?
- Пока делал выставку, очень увлекся творчеством Лагутенко, особенно проектами, которые он сделал после «Мумий Тролля», больше всего, конечно, «Кета», но и «Горностай» тоже. Я практически все время рисовал под его песни. Хотелось бы с ним познакомиться, конечно. Есть такая вещь, как интонирование, работа с модуляциями, с произношением, вообще с обращение с языком. Вот мне очень нравится, как он с этим работает — это очень древняя традиция: переход от слова «песня» к слову «песнь». То есть «песнь» — это некая другая форма, она более связана со скальдической поэзией, с какими-то формами речевого творчества, которые в состоянии транса возникают.
Ядерный (Атомный) взрыв. Павел Пепперштейн, 2013
- Раз мы заговорили про апокалипсис — а как вы лично к нему относитесь? Есть ли желание его приблизить или, наоборот, отдалить?
- Мне бы, конечно, прежде всего хотелось множественности миров. Когда возникает множественность миров, уже невозможно говорить о каком-то одном апокалипсисе. Ведь их тоже множество. И поэтому прежде всего, конечно, хотелось бы не жить в едином мире. И вообще никогда даже не слышать такого словосочетания, как «единый мир», потому что ничего более тошнотворного и клаустрофобического, внушающего отчаяние и безвыходное желание наложить на себя руки просто не существует. По-моему, единый мир — самое выдающееся в этом смысле достижение современности.
- Вам же тогда должны больше нравиться люди старшего поколения, которые сформировались еще тогда, когда мир не был столь единым. А современные подростки — уже продукт единого мира.
- Как ни парадоксально, почему-то мне больше нравятся подростки. Люди старшего поколения — они очень быстро предали все свои святыни и переметнулись на сторону нового. Абсолютно все причем. А подростки — у них этих святынь и не было никаких. Им только предстоит их найти или придумать. Поэтому они гораздо приятнее.
Избушка на ветвях дерева. Павел Пепперштейн, 2013
- То есть они лучше, потому что они tabula rasa?
- Они больше врубаются вообще в саму эту ситуацию. Несмотря на то что они выросли внутри интернета. А может быть, именно поэтому. У них нет неофитского к этому отношения. Они понимают, что это типа болезни, которой все болеют, к этому надо относиться нормально и нечего на это гнать. Но при этом отношение все равно более правильное.
- То есть взрослые в этом смысле — как люди, которые в сорок лет открыли для себя наркотики и пустились во все тяжкие, в отличии от тех, кто пришел к ним раньше и уже спокойно смотрит на вещи.
- Именно. Пожилые люди очень раболепны. У них такое сознание — что вот была одна власть, советская, и они были под ней, а сейчас другая власть, но принципиально ничего не изменилось. Как с политикой, так и с медиа: был вот телевизор — а теперь компьютер. И не... ... А подростки всегда будут .... Ничего с этим не сделаешь. И слава богу.
Текст