«Любой человек — это космос, главное, до него докопаться»
В Музее Москвы открылась выставка «С чего начинается Родина?»: фотопроект о подлинной жизни России, созданный силами 36 фотографов. Куратор выставки (и первый фоторедактор «Афиши») Ирина Меглинская рассказала «Воздуху», почему страна любит Путина и как вернуть в нашу жизнь гуманизм.
Как появился этот проект? Почему о России?
- Год назад ко мне пришли два человека, Игорь Суханов и Александр Смирнов, и говорят: фонд «Урал» и первый президент Башкирии Муртаза Рахимов хотят сделать большую выставку и большую книгу о России. Мы тут посоветовались с кое-какими фотографами, только вы, Ирина, такую историю можете поднять. Я говорю: наверное, для президента я не смогу ничего сделать, потому что наверняка нужны будут поля, леса, стройки, а я такие корпоративные заказы на себя не беру, я же понимаю, что фотография — она не врет. Они мне сказали: что вы, это совершенно не корпоративный заказ, мы идем к вам как к куратору. Я покапризничала, навела справки и легкомысленно (как выяснилось позже) согласилась. Теперь могу сказать точно: это был самый трудный проект в моей жизни. Справедливости ради, меня уже полгода до этой встречи терзало желание сделать выставку, в которой я хотела решить, с одной стороны, чисто профессиональные задачи, в первую очередь, восстановить понятие «классическая очеркистика» — когда есть один человек, вокруг которого рассказывается история. А с другой стороны, как-то не влипнуть в отражения куполов в лужах и не навести фокус на свинцовые мерзости. Единственный способ, который мне пришел в голову, — это развернуть проект в сторону отдельно взятого человека. Мы будем делать выставку о России через людей. Мы сделаем 40 очерков о людях из разных точек нашей необъятной Родины, как говорили при совке. Фонд согласился. Мы год работали над этим проектом, потому что надо было распределить все по карте, составить матрицу архетипов с точки зрения возрастов, количества мужчин и женщин. В какой-то момент, к середине проекта, у меня началась паника, потому что на фотографиях были одни мужчины. У нас не так много женских профессий — врач, учитель, балерина. Хотела крановщицу на высоком кране; оказалось, что уже давно есть на это запрет: нельзя быть женщинам высотницами.
- Как в Средние века — тогда тоже было мало женских профессий.
- Я, работая над этим проектом, огромное количество всего открыла для себя с точки зрения профессий: почему эта профессия мужская, почему женская. У меня даже какая-то внутренняя статистика появилась, очень любопытная. Я вообще с детства страшно люблю всякие классификации завиральные. Мне было интересно, сколько тополей на аллее, сколько шагов до моря от забора пионерского лагеря ну и все такое. И вот когда мне задают вопрос, почему вы решили сделать такую выставку, я не нахожусь сразу что ответить. Я же не могу на полном серьезе рассказывать о моей завиральной идее, что люди делятся на производителей, дистрибьюторов и потребителей. И что в меня с детства заложено быть производителем. Вот я и произвожу все подряд: борщ, цветники, смыслы свои собственные, красивые формы, как я это понимаю, — и произвожу неутомимо. И это как бы выше меня. Не знаю, что я произвела на этот раз. Когда я получала эти съемки ребят, я порой рыдала просто, потому что было очень много человеческих историй, которые рассказывали фотографы о своих героях. И герои ведь очень разные там. От начальника арктической метеостанции до тренера по вольной борьбе в Дагестане. Есть тетенька, начальница железнодорожной станции в оренбуржской степи. Приезжали такие истории, которые я бы никогда в жизни не услышала и не увидела.
- Как вы этих людей искали?
- Я в какой-то момент сама себе сказала, что не буду делать библиотеку из людей и дам возможность этому проекту жить своей жизнью. Какие-то фотографы своих героев предлагали. Я поворачивала оглобли постоянно, тут сняли — повернула сюда, потом сняли, я посмотрела на карту, тут у меня точка пустая, мне нужно попробовать понять, кого бы мне сюда найти, кто туда поедет, что там может быть за герой. Если ты снимаешь Бурятию, то, понятное дело, хочется снять ламу, и, слава Богу, я нашла готовую историю с ламой из Бурятии, который был учителем физкультуры, такой лама спортивный, веселый, вокруг которого все время какие-то бурятские бои идут. Соединяя героя с фотографом, я понимала, что я могу получить от этого фотографа. Я же понимаю, каким фотографическим языком он владеет, чтобы история звучала интересно.
- Правда ли, что на эту выставку вас как-то вдохновили 60-е? Что именно — фильмы, музыка, настроение? В чем это проявлялось?
- Когда я взяла это провокационное название «С чего начинается Родина?», я понимала, что мне тут же начнут вопросы про Путина задавать. Я специально так сделала. Хотя при чем тут Путин, это песня принадлежит культуре страны, культуре «оттепели» 60-х. Я сама родилась в 60-е, в меня наверно это как-то заложилось — твист, мамины платья-колокол и каблуки, веселье, пикники, фильмы, которые я видела в маленьком телевизоре. Мы не видели фильмов про Сталина, про то, как все целуют его руки, на мое детство пришлась как раз плеяда замечательных фильмов, в которых все время какой-то обычный человек на первом плане, — «Баллада о солдате», «Доживем до понедельника», «Я шагаю по Москве». Мне казалось, что искусство, рассказывающее про отдельного маленького человека с его микрокосмосом, — это норма. Потом выяснилось, что это не норма. «Оттепель» сменилась идеологической стагнацией. Но в моих кодах заложены 60-е с какой-то трогательностью и попыткой гуманизировать советское общество. Я совершенно случайно обнаружила, что в 60-е годы появилась идея Могилы Неизвестного Солдата. Когда я была у себя на родине, по радио крутили передачу про то, как какой-то член бюро ЦК КПСС с либеральными взглядами пробивал устройство Могилы Неизвестного Солдата. Это был невероятный прорыв, когда вдруг после победы над фашизмом имени Сталина нация обратилась к погибшему неизвестному солдату. Я не хочу сказать, что мне захотелось повторить эту попытку, сделать еще один виток гуманизации. Мне кажется, что это все равно тренд: мы пытаемся обращаться к человеку, мы не равнодушны к боли, мы становимся более внимательны к ближнему. Референсами этой выставки были фильмы 60-х, даже логотип проекта исполнен в стилистике 60-х. Это моя человеческая связка.
- А нет такого ощущения, что, если взять любого человека, он будет достоин отдельной интересной фотоистории?
- Да, так и есть. Любой человек — это космос. Главное — как до него докопаться. Когда я посылала фотографа в Оренбург к начальнице станции, я ему говорила: Женя, ты же читал Платонова, вот оттуда мне нужно привезти сокровенного человека. Но судьба дает совершенно потрясающую вещь: оказывается, у этой начальницы станции муж занимается голубями, и фотограф привозит совершенно невероятный портрет, где она с этими голубями. Очень хорошая история про племянника Тарковского приехала из Красноярского края. У меня невероятная любовь к этим людям возникает. Когда эта выставка открывалась в Башкирии, и я по ней прошла, у меня мурашки бежали по спине. Я этих мурашек и добивалась.
- Если подумать об этом проекте как о фильме, у которого есть герои и сюжет, какой это был бы фильм?
- Если кино, то как в «Небе над Берлином», ангел бы прилетел и просто наблюдал — над нашей огромной-огромной страной. Нашу страну нельзя классифицировать, она же невероятно сложная. У меня есть лама, мусульманин и православный батюшка, но почему-то нет раввина. Я не знаю почему, у меня нет ответа на этот вопрос. Это же действительно не библиотека, не демонстрация, где все национальности должны пройти по площади, все профессии, все географические точки, все субъекты федерации. Я же не про это делала проект. Я всю историю так старалась выстраивать, всю книжку — как что-то подсмотренное, подслушанное у жизни людей. У меня там есть и известные люди, есть Владимир Толстой и Чулпан Хаматова. Этот замес нужен, чтобы мой кураторский замысел не считывался сразу.
- А есть ли все-таки ответ на вопрос, с чего начинается родина?
- Я не знаю, кто может взять на себя такую смелость и ответить на этот вопрос. Это огромная, как лоскутное одеяло, страна, для человека в Мурманске это одно, а для меня, из Анапы, это другое — по всем понятиям: по климату, по традиции, по тому, как солнце ходит зимой и летом. Для меня в детстве березы и рябины были экзотикой. Но любая попытка получить ответ на этот вопрос — уже идеология. Что мне действительно хотелось, чтобы увидели в этой выставке, — ценность отдельно взятой человеческой души. Если мы примем эту ценность, с ее трудностями, с ее поэзией, может, мы сможем как-то договориться, как сосуществовать в этом огромном пространстве.
- Почему так получается, что мысль о ценности отдельно взятой человеческой жизни в 2014 году нужно как-то специально проговаривать и объяснять?
- Получается, что после катаклизма 20-летней давности мы еще не пришли к этому. Какая-то часть общества готова рассуждать не только о своем конкретно благополучии, а о благополучии подъезда, города, коллективной безопасности — это наша новая буржуазия. А страна живет по-другому. Нет этого благополучия. Государство еще не сделалось удобным для жизни за 20 лет. Не потому что мы такие калеки и уроды моральные, просто диалектически не пришел еще тотальный запрос от нашего общества. А возникнет он только тогда, когда плюс-минус благополучным будет все общество, с точки зрения социальных гарантий, возможности зарабатывать деньги и кормить семью, учить детей, лечить стариков. Почему Болотная была в Москве — потому что Москва самая благополучная часть общества на сегодняшний день, она наелась, напилась и стала думать чуть дальше своего своего собственного забора. «Главное — начать», как говорил Горбачев. Я думаю, что все еще впереди.
- Так получилось, что вы все это задумали год назад, а открывается выставка в совершенно другой ситуации.
- Действительно, она немножко невовремя. Сейчас всех волнует вопрос не про конкретного человека, а про то — наш Крым, не наш. Но это не мой вопрос. Есть какая-то общность, которая объединяет и футбольного фаната, и некоторых представителей благополучной буржуазии, которые переживают всплеск восторга по поводу укрупнения территории. Я к этому процессу отношусь философически, мне не важно, Крым наш или не наш, мне важно, чтобы людям в Крыму стало от этого лучше. У меня все очень просто. Если человек в Крыму мне скажет, что ему стало хуже, то я этот исторический поворот не приму. Притом что я государственник по сути, и по происхождению я казак, я за то, чтобы государство было крепким, независимым, могло за себя постоять, это тоже часть коллективной безопасности. Но этот наш этап конфликтный, если честно, у меня не сформировал пока суждений. Драка за понимание сути вещей — вещь бесполезная, на мой вкус. Диалог — да, драка — нет, даже информационная. Любое суждение на фоне этой глобальной информационной войны надо осторожнее выдавать, чтобы не подливать топливо в этот хор конфликта. Специфика этого конфликта заключается в том, что с помощью социальных сетей разрушаются души людей. А мне на это больно смотреть.
- А вот интересно, как бы выступали ваши герои, будь они участниками этой информационной войны?
- Вы имеете в виду, что моя любимая тетенька, которая печет по 500 плюшек за ночь, стала бы говорить, что Крым наш, и она перестала бы быть вам симпатичной?
- Не факт что мне, но кому-то.
- Мы построим нормальное цивилизованное общество, когда любое мнение будет без агрессии приниматься оппонентом. Да, большая часть населения считает, что Крым наш. Если я с этим не согласна, исходить желчью по этому поводу — так же плохо для меня. Нужно принять все мнения и пробовать свою точку зрения продавать, условно говоря. Разговаривать, убеждать, размножать себя, размножать свое мнение. А когда ты достаешь дубину и начинаешь ей размахивать и оскорблять людей, что из этого получится? Ничего из этого не получится.
- Некоторые считают, что размножение мнения возможно вот таким условно силовым методом.
- Ну как можно размножить свое мнение, сказав: «Ну ты, слышь, …, быдло, стой в стойле»? Так мнение не размножается.
- Почему так получается, почему люди не могут разговаривать?
- У меня есть версия, что у нас возможность разговаривать для народа была закупорена 70 лет, причем абсолютно исскусственно. И вот в 1991 году как прорвало, и до сих пор эта плотина и не восстановлена. Это канализация агрессии, накопленной народом за несколько десятилетий молчания, невозможности говорить то, о чем думаешь. Это тоже должно как-то иссякнуть, наверное. А экзальтированные клоуны останутся на территории условности, сродни искусству. Какие еще варианты? По-другому ничего не выйдет. Хотя не знаю, какое это все имеет отношение к выставке.
- Прямое, потому что это выставка о том, что нужно любить людей, с которыми ты рядом живешь.
- Хотя бы принимать, пытаться понять, почему он так думает, попробовать с ним разговаривать, выстроить правильный тон дискуссии, уметь найти слова. Путин же находит слова. Почему за него голосуют? Он самый умный, что ли? Почему, когда он говорит, его слушают, а когда говорит какой-нибудь либеральный жандарм — все отвечают: «Ты печенек объелся»? Потому что телевизор зазомбировал? Нет, потому что они слов не могут найти, на мой вкус. Надо учиться разговаривать с людьми. Не надо произносить слово «народ», потому что нет отдельно «нас» и «народа», мы — тоже народ.
- В истории России, возможно, никто и не ставил себе такой задачи. Все эти громадные территории были собраны в какой-то момент не силой убеждения. Потом уже люди начали друг с другом сживаться и притираться.
- Да, все верно. Наша страна прошла вот такой исторический путь. Нас высадили вот сюда, в эту конкретную географическую точку, в которой вот такие исторические обстоятельства. Сопротивление бесполезно, ты уже здесь — твои действия? Ты должен смириться с этими обстоятельствами и делать что-то лучше, чем было вчера, и все. Точка. Что еще может сделать человек, я не знаю. Я как-то так — проснулась. Ну да, здесь какая-то херня, здесь что-то не так, тут троечники все испортили, здесь сидит человек, книжек не читал, ну а что делать — просто пошел, почистил зубы и что-нибудь сделал.
- В последней книге Сорокина Россия в будущем разбивается на маленькие государства, наступает такая феодальная раздробленность. Да и сейчас многие города и сообщества в России мало что связывает. Вы не почувствовали этого, готовя выставку?
- Нет, выставка как раз о том, что мы все одинаковые, мы все любим детей, варим варенье, когда дети приходят, мы им напихиваем каких-то соленых огурцов с собой, вот про это выставка. Про дерево, дом, сына. Вне зависимости от того, где мы родились, мы должны оставаться людьми и все, в любых обстоятельствах. Если нам Бог дал интеллект и возможности души, мы должны их как-то использовать для улучшения жизни себя и окружающих. Нет разве? А как оно будет через 10 лет, фиг его знает. Будут обстоятельства — будем обсуждать. Россию еще будет колбасить, она находится на таком цивилизационном этапе, когда предстоят еще перетряски. Будут — значит, будут, ну что теперь делать. Это отменить нельзя, это законы глобального свойства. Их можно подтолкнуть в сторону плохого — а ты возьми и подтолкни в сторону хорошего.
- Где Музей Москвы
- Когда до 8 июня
- Билеты 100 р., для студентов и пенсионеров — 50 р.