Киберфеминизм в России: от техно до паяльника

Что такое киберфеминизм

Алла Митрофанова: Киберфеминизм возник в технокультуре 90-х как производное от киберпанка. В ту пору, в начале 90-х, в узких кругах была популярна австралийская арт-группа VNS Matrix. Они выпустили на CD-ROM игру, в которой действовала воинственная вагина, уничтожающая различных мачо, а еще они поддерживали через сети (сейчас уже не помню, через интернет или нет) связь с Субкоманданте Маркосом, являясь фактически его рупором за пределами Мексики. Эти девушки называли себя киберфеминистками, поскольку занимались сетевым активизмом.

Ирина Актуганова: Позже, в 1996 году, мы нашли возможность привезти одну из VNS Matrix, Франческу да Римини, в Петербург, где мы организовали ей встречу с молодежью в клубе «Порт». При личной встрече мы обнаружили между нами некоторую идеологическую разницу. Мы были не совсем такими феминистками, как австралийки. Мы вообще отличались от западных феминисток. Наши европейские подруги прошли через жесткую муштру католических школ и патриархальный уклад своих семей. Их матери занимались домашним хозяйством. У наших западных подруг не было детей. Их феминизм был — я бы не сказала «выстрадан», но в нем было очень много мучительного протеста. У нас был другой феминизм, подаренный большевиками и потому мало ценимый в постсоветском обществе. Но мы помнили, что за нами были Коллонтай и гендерная политика первых лет советской власти, образованные и социально активные матери и бабушки. Кроме того, в отличие от наших зарубежных подруг-феминисток, у нас были любимые дети, которые крутились тут же под ногами и ездили с нами на феминистские слеты, у нас и мужья были, с которыми складывались творческие отношения. Мы пребывали в полноте, в которой ничего ничему не противоречило. Нам было чуть за 30, и мы делали что хотели. Из-за нашей многодетности даже появился такой термин, как киберматеризм.

Материнство нами рассматривалось не в гендерном аспекте, а скорее в психоделическом, как экстремальное расширение опыта телесности: проекты Пифия «Фабрики найденных одежд» (мультимедийное исследование беременности), «Тантраграмм» Беттины Майер (телесные симбиозы детского и материнского), «Twins» TV Кости Митенева (мир глазами детей), «Тачанка» Андрея Хлобыстина (технологии сосуществования и передвижения с детьми). 

В 90-е нас не интересовала политика, мы также никогда ни с чем не боролись, кроме как с собой. Мы видели свою задачу в расширении сознания (тогда, в 1970-е и 1990-е, сознание расширяли все более разнообразными способами), в преодолении гендерных стереотипов. Поэтому мы издавали сетевой журнал, делали художественные медиапроекты. Мы считали, что если нежно вовлекать женщин в работу с интернет-технологиями, то женщины начнут постепенно меняться, пересматривать свою идентичность, избавляться от гендерной зависимости. Звучит на первый взгляд наивно, но если пристально подумать — то вы поймете, что такое возможно. Человек создает технологии, а технологии формируют человека.

Нас бесконечно интриговал интернет — и не только как пространство для культурного и социального активизма, но и как технология, безусловно ставшая воплощением или проявлением человеческого бессознательного. Ведь реальность раскрывается перед нами как бутон, лепесток за лепестком, и интернет стал еще одним таким лепестком. Его ризомное устройство, его явная схожесть с нейронными сетями, его принципиальная неиерархичность и самоорганизованность — разве это не квинтэссенция всего развития науки и общества в XX веке? Вообще, это был для нас образ другого будущего — вне бинарных оппозиций, вне жестких дефиниций.

Интернет реализовывался как технология в унисон с актуальной феминистской теорией, как бы иллюстрируя ее — гендерный номадизм и бестелесность, микрополитики и политика различий. Ну и поскольку гендер по нашим понятиям множественен и блуждающ, а идентичностей у человека много, каждое мгновение — новая, то в «Кибер-фемин-клуб» мы принимали и мужчин, если они разделяли наши убеждения. В конце концов, от стереотипов страдают все.

Нужно заметить, что в 1994–1995 годах русскоязычного сегмента интернета еще практически не существовало — он был очень скуден, а мировой интернет был совсем невелик. Интернет был чистой потенцией. Также важно понимать, что он мог бы быть каким угодно, но он становился и продолжает свое становление по матрице, заложенной в эту технологию тем же новым мирочувствованием, что породило и феминистскую теорию и практику.

 «Кибер-фемин-клуб»

Ирина Актуганова: В начале 1994 года я открыла галерею новых медиа, названную по номеру квартиры в сквоте Пушкинская, 10, — «Галерею 21» (СПб) и сразу же познакомилась с Аллой Митрофановой, теоретиком новых медиа, которая в то время курировала международные медийные проекты. Первым нашим совместным проектом стал «Штюбниц — корабль-искусство». Мы стали принимающей стороной корабля, бывшего траулера, который был плотно набит самым высокотехнологичным на тот момент европейским искусством. С этой начинкой и ее авторами он двигался вдоль берегов Балтийского моря, останавливаясь в крупных портах, где происходило слияние корабельных проектов с местными, тоже по возможности высокотехнологичным. Мы принимали этот корабль в Петербурге. Это был типичный размашистый проект начала 90-х, когда не жалели средств на самое актуальное искусство. Работая над этим проектом, мы увидели, что именно девушки-художницы наиболее отзывчивы к искусству новых медиа: видеоарт, нет-арт, медиаперформансы, теория новых медиа — всем этим в Петербурге занимались преимущественно девушки: Митрофанова, Тобрелутс, Глюкля, Цапля, Олеся Туркина. И мы стали обсуждать возможность создания феминистской творческой организации. 

Чем занимались в «Кибер-фемин-клубе»

Ирина Актуганова: С 1995 по 1998 год мы занимались изданием журнала и других сетевых ресурсов, делали разные арт-проекты (видео, художественные CD-ROM), программу петербургского медиаарта в Нью-Йорке, а потом в Роттердаме, участвовали в конференциях V-2 network и феминистском нетворке Faces, участвовали в фестивалях типа ISEA, «Арс-электроника», в квадринале «Документа». Дружили с киберфеминистками всего мира — в 1997 году в Любляне мы с девушками из Германии, США, Австрии, Британии, Нидерландов, Венгрии и Словении основали Киберфеминистический интернационал. Первый слет его состоялся в 1997 году в Касселе на «Документе», а второй Cyberfeminist International прошел у нас в Петербурге в нашем новом пространстве на Пушкинской, 10, в 1998 году. К нам слетелись киберфеминистки со всей Европы и из Канады (движение ширилось), кто-то подъехал из Москвы, ну и подошли наши петербургские феминистки и лесбиянки. Было невероятно интересно наблюдать, как сталкиваются различные практики феминистского мышления.

С 1998 года «Кибер-фемин-клуб» стал точкой сборки для многих петербургских феминисток разного толка, мы дружили с гендерным центром Ольги Липовской и с объединением «Лабрис». Сторонницы и активистки клуба приходили к нам с улицы. Так вот однажды просто позвонила по телефону, пришла в клуб и осталась на годы Оля Левина — системный администратор и автор многих проектов. Сама пришла к нам и Лена Иванова, наш бессменный веб-дизайнер.

В те годы еще не преподавали гендерную теорию в вузах, и мы регулярно проводили лекции по теории гендера и выставляли женщин-художниц. Не женское искусство, но феминистское искусство.

У нас была среда, также как она есть сейчас у современных феминисток. Деятельность наша была разнообразна: при клубе в разное время работали «Магазин путешествующих вещей» Ольги Цапли (сейчас группа «Что делать?») и «Фабрика найденных одежд» Натальи Глюкли, мы делали «Конкурс внутренней красоты» и многое другое — концерты, перформансы, видеофесты, конференции.

Границы гендера искали тогда все — художники, философы, простые люди. Одна известная нынче, а тогда молодая московская художница, монтировавшая свою выставку в нашем выставочном зале, после нескольких часов безуспешных попыток построить своими руками домик из фанеры задалась вопросом, позволительно ли ей, феминистке, обратиться за помощью к мужчине?

Нефеминистки спрашивали иначе: нужно ли мне осваивать «мужскую» работу, если у меня есть муж/сын? Не испорчу ли я его, лишив привычной зоны ответственности?

Вся наша деятельность тогда носила гибридный характер, это была такая странная жизнь, в которой личные, художественные и социальные практики были неразрывно связаны.

Тогда же мы запустили программу «Интернет-центр для женских НКО Питера». Это не были курсы компьютерной грамотности — мы их приобщали к технологии через совместное делание. Тогда было создано довольно много сайтов, мы им всем завели почтовые ящики, показали, как проводить телеконференции.

Уже в начале 2000-х этот проект перерос в курсы практической независимости для женщин «Сделай сама». Мы перешли от софта к железу. Четыре преподавателя учили женщин чинить компы, обжимать провода, пилить, строгать, пользоваться дрелью, паять и тому подобное. Курсы были очень популярны. Курсантов мы набирали через объявления в газете «Мой район». Задача была снять у женщин табу на мужскую работу, дать почувствовать, что границы гендера размыты. Важным было то, что преподавали у нас девушки. Все было очень стильно.

Мы вообще воспринимали эти курсы как арт-проект, думали, проведем один цикл из десяти занятий, задокументируем, заанкетируем и будем выставлять.

Но все повернулось иначе. Нам пришлось три года вести эти курсы, поскольку поток желающих не иссякал. Курсантками были студентки и замужние дамы, разведенки и пенсионерки. Они пилили на каблуках и паяли в маникюре, меняли зимой колеса у автомобиля в тонких колготках и приносили чинить любимые чайники и фены. Они все знали, что ходят на курсы к феминисткам, и считали своим долгом при всякой возможности выражать солидарность — обзывать мужчин. Видимо, им казалось, что здесь так принято. Расставание с курсами было мучительным. Звонки продолжались еще много лет после их закрытия.

Алла Митрофанова: В клубе традиционно показывали много феминистского видеоарта и компьютерной анимации. Проводили телеконференции с киберфеминистками разных стран. Движение сразу стало интернациональным, поскольку началось с большой программы «Штюбниц — корабль-искусство» в 1994 году. Это был обустроенный киберпанками Ростока старый рыболовный корабль со студиями, технолабораториями и танцтрюмом. Он стоял на Неве, стихийно возникали проекты и чередовались панк-рок и техно-вечеринки.

Кэти Рей Хофман, калифорнийская киберфеминистка, создала Mailing List Faces, который существует и сейчас и объединяет художниц, работающих в сфере технологического искусства. Также активно движение и группа в фейсбуке FemTechNet.

Реакция прессы и общества

Ирина Актуганова: СМИ были в гибельном восторге — телевидение нас не покидало, то они к нам, то мы к ним. От нас ждали кастрации, насилия и зомбирования. О нас также писал тогдашний глянец и газеты. Им нравилось все: картинка была выразительная, ну и тема им казалась жгучей — поскольку у слова «феминизм» были неприятные коннотации, такие же как у слов «марксизм», «ленинизм», «социализм» и «коммунизм».

Друзья в основном посмеивались и шутили по-доброму. Легко сотрудничали. Им казалось это весело. Было и правда весело. 

Алла Митрофанова: Художники в городе связывали новое технологическое искусство с феминизмом, мы пропагандировали квир-феминизм, рефлексия которого тогда только начиналась, что реализовывал Влад Монро в «Пиратском телевидении». Нам тогда трудно было представить, что интернет, став массовым, окажется мизогинным.

Возможен ли киберфеминизм сегодня

Алла Митрофанова: Сегодня появляется множество феминистских групп и мест, что, на мой взгляд, связано с необходимостью выработки более детальной феминистской речи и художественных стратегий, где сложно переплетаются равенство и различие. Первая сексуальная революция равенства произошла в России 1920-х годов, вторая сексуальная революция 1960-х заставила признать женское удовольствие и анализировала различия, женское письмо, насилие против женщин. Третья сексуальная революция, в которой мы участвуем, происходит в условиях стертого гендерного порядка и утверждения разнообразия сексуальных отношений, что, конечно, вызывает гомофобную панику и очередную гендерную истерию. Но паника и истерия, как показывает история, проходят, а новые типы отношений остаются.

Ирина Актуганова: Ну пусть теперь уж будет не киберфеминизм. Пусть будет какой-то следующий феминизм. Назовите его как-нибудь. Важно, чтоб это было следующее поколение идей, чтоб благодаря мышлению реальность продолжала разворачиваться лепесток за лепестком. Нужны сообщества, которые могут не только распространять идеи, но еще и самостоятельно мыслить и двигать вперед феминистскую теорию. Без этого любая активность бессмысленна, а может быть, и вредна.