«Елизавета Бам» Коршуноваса: еще один спектакль, который не приедет в Россию

В прошлом сезоне Роберт Уилсон гениально поставил «Старуху» Хармса с Уиллемом Дефо и Михаилом Барышниковым. По причине принципиальности выдающегося русского эмигранта спектакль этот, разумеется, здешним подмосткам не видать. Тем временем один из литовских хедлайнеров актуального театра Оскарас Коршуновас сотворил вещь менее заметную, но не менее значительную — его «Елизавета Бам» (по единственной пьесе Хармса) оказалась редчайшей успешной попыткой вскрытия театральной стихии обэриутов. В Россию этот спектакль тоже не приедет, хоть и по весьма прозаическим причинам: его гастроль невозможна в силу специфики пространства и крайней нерентабельности. Психоделическое неистовство, выпущенное под логотипом авторского театра Коршуноваса ОКТ, играется непосредственно под главной сценой Литовского национального театра, в придавленной тесноте, для небольшой кучки оторопевших зрителей.

Пьеса Хармса антисюжетна, но внятно структурирована. Начинается она появлением двух нерасторопных полицейских в комнате главной героини, заканчивается тем же самым — обвиненную неизвестно в чем Елизавету Бам уводят. А все остальное — нечто вроде одной секунды, растянутой на час, в которой пробегают всяческие образы и ассоциации, разумеется, не подчиняющиеся житейской логике. Там фокусы сменяются сражением богатырей, нытье и ворчание — пением романсов и лишенными смысла сентенциями, хохот — заиканием, а сирена с барабаном заглушают каскады зауми и гекзаметров. В этом потоке все друг к другу весьма нежны, что, впрочем, не мешает им периодически обвинять друг друга в убийстве кого угодно.

Такая модель оказалась идеальным вместилищем для тотального немотивированного буйства, которое Коршуновас будто бы в последнее время сдерживал в себе, сочиняя аскетичные психологические «На дне» и «Чайку» (оба спектакля приезжали в Россию); а теперь оно накопилось и шандарахнуло. Получился, в общем, такой развеселый ад, спрессованный давящим планшетом сцены, который здесь на месте потолка. Дионисийская, щекотливая, изнаночная сущность театра будто спрятана в подполе от почтенной публики, привычной к степенным официальным зрелищам на самой сцене. Похотливая нимфетка Елизавета Бам (Грета Петровските), пока ее полоумные папаша с мамашей играют на пиле и терменвоксе, все не может решить, кому из придурочных мимов отдаться — Петру Николаевичу или Ивану Ивановичу (Мартинас Недзинскас и Мариус Репшис), плюющихся корицей и черными шарами и общающихся голосами Еника и Власа из «Улицы Сезам». В безумный, напряженный, как сдавленная пружина, абсурдный дивертисмент норовят вмешаться сваливающиеся в это загроможденное подземелье из люка в низком потолке: Эйнштейн, гигантский плюшевый мишка, тучная балерина, группа огромных угрюмых младенцев, а также толпа безликих людей в черном. В какой-то момент, когда над головой раздается грохот марширующих по сцене батальонов, начинает моргать тусклая лампа и сотрясаются вековые подпорки трюма, инстинкт самосохранения робко сообщает, что это конец. Согласно ремарке Хармса, примерно здесь гасится свет и звучит сирена с барабаном.

Теперь флешбэк. Группа никому не известных юных левых поэтов, назвавшись «Объединением реального искусства» (ОБЭРИУ), в 1928 году манифестировала новейшие принципы художественного творчества. По такому случаю состоялся масштабный театрализованный вечер «Три левых часа» в Ленинградском доме печати, центральным событием которого стал как раз спектакль «Елизавета Бам», иллюстрирующий театральную идеологию ОБЭРИУ. Сочиняли этот вечер Николай Заболоцкий, Александр Введенский, Борис Левин и Игорь Бахтерев, пьесу по ходу репетиций писал Хармс. В поисках такого сюжета, «который может дать только театр», самый эксцентричный обэриут сконструировал бессюжетное представление из 19 фрагментов, пародирующих все существующие театральные жанры по очереди — от реалистического детектива и пасторали к бытовому натурализму и биомеханике. На сцене были установлены фанерные зубастые ширмы, способные поглощать и выплевывать персонажей, и необходимый реквизит (обо всем этом мы знаем из поздних исторических реконструкций того вечера). Впрочем, по итогам, цитируя единственную имеющуюся рецензию, «никто ни черта не понял». А режиссерский экземпляр пьесы, который с ремарками и пометками, в широком доступе ни разу не издавался, тогда как известная всем версия «Елизаветы Бам» (которую традиционно прочитывают как кафкианский триллер, предвестие сталинского террора) — не что иное, как черновик адаптации для журнальной публикации, свет так и не увидевшей.

Спектакль Коршуноваса — интуитивное, в равной степени случайное и закономерное попадание в суть. Случайное, поскольку, разумеется, литовский мастер крепких форм в данном случае совершенно в открытую поставил не Хармса, а себя самого. То есть буквально — половина масок, костюмов и реквизита в «Елизавету Бам» перекочевала из прежних его спектаклей разных лет. Литовские коллеги убеждены, что приходить на эту премьеру, не посмотрев «Гамлета», то же, что начинать знакомство с фильмографией Лео Каракса с «Корпорации «Святые моторы». А закономерен этот унисон с обэриутской вселенной, поскольку Коршуновас в конце 90-х со студенческой скамьи вступил на сцену с тогда только появившимися изданиями текстов Хармса и Введенского — так появились программный «Там быть тут» и космогоническая «Hello Sonya New Year» (второй, кстати, основанный на пьесе Введенского «Елка у Ивановых», можно посмотреть целиком вот тут). Так вышло, что, обращая зрительский взор в сердцевину собственного авторского мира, режиссер обнаружил, что этот мир создан при прямом участии вышеозначенных обэриутов. Закрывая глаза на неуемный фрейдизм спектакля и чрезмерную его насыщенность эффектами типа «дым-машина» и «стробоскоп», можно сказать, что обэриутская концепция театрального искусства получила наконец нестыдное воплощение.

Есть такая традиция: ставя спектакль по обэриутам, главной темой внезапно вывести трагическую биографию того или иного участника объединения; что, впрочем, понятно — их «взрослые» сочинения впервые публиковались уже вместе с шокирующими биографическими очерками и воспринимались изначально как «вырванный позвонок русской культуры» (формулировка Владимира Мартынова). На отечественной сцене апофеозом в этом смысле стал спектакль «Идите и остановите прогресс» (2004) Юрия Любимова в Театре на Таганке, использующий фатальный абсурд обэриутских образов в качестве болезненного напоминания о том, как бесчеловечно расправилась страна с феноменальными наследниками Серебряного века. И если Уилсон в финале «Старухи» многозначительно показывает зрителю документальные анфас-профиль заключенного Хармса, то Коршуновас в своем насквозь фантазийном опусе поступает тоньше и оттого куда мощнее: упоминая автора лишь на афише спектакля, он попросту отменяет аплодисменты. Молча, с вещами на выход.