Смерть Ахиллесу
Пол Верхувен, режиссер «Основного инстинкта» и «Шоу-герлз», летом начинает-таки снимать «Азазеля» по Б.Акунину. Обозреватели «Афиши» встретились с ним в Петербурге, где Верхувен выбирал натуру
Зельвенский: Ну как, нашли натуру?
Верхувен: Есть кое-что. Вот Академия наук, Дом архитектора. В Петергофе дворцы смотрел, еще что-то. Нам же, например, нужна больница, нужен морг. В Военно-медицинскую академию ходили.
Волобуев: А чья идея была — перенести действие из Москвы в Петербург?
Верхувен: Моя. В Москве весь этот сталинский стиль, здания огромные… Акунин провел для меня экскурсию, и что оказалось: домик здесь, два домика там. А так почти все — 1920–1930-е. Физически невозможно делать фильм про старую Москву с натурными съемками. Разве что строить все набело, как в «Докторе Живаго». Я предложил Акунину Петербург, и он согласился. В итоге Бриллинг, который в книжке питерский, теперь, наоборот, из Москвы. Такая вот рокировочка.
Волобуев: А чей сценарий?
Верхувен: Человека, который написал все мои голландские фильмы, Герард Соутеман его зовут…
Волобуев: Мы его знаем, знаем, но как-то не уверены были, как он правильно произносится.
Верхувен: Соу-те-ман. То есть по-голландски он Шутеман. Shoot-a-man буквально-таки… Поэтому в англоязычных странах, чтобы люди не вздрагивали, он произносится «Соутеман». Но а я-то его, естественно, называю Шутеман. Так же, как сам себя я называю, разумеется, Верхувен — но в Штатах им сложно, так что я представляюсь «Верховен». Иначе начинается: «А?.. Кто?..» Так вот Герард — он сценарист, я с ним работал с 1968 по 1985 год. Потом переехал в Штаты, но мы постоянно общались по поводу «Черной книги». Это такой военный фильм, действие происходит…
Волобуев: Я его четыре раза смотрел.
Верхувен: О, прекрасно, прекрасно. И где вы его смотрели, прямо здесь, что ли?
Волобуев: Да, он тут в прокате был недавно.
Верхувен: Уже? Ничего себе. Мне, знаете, ничего не говорят. Берут фильм, и все.
Зельвенский: Вы же «Азазеля» собирались лет пять назад снимать — что случилось?
Верхувен: Денег не нашли. Его же нет смысла делать дешево, надо хотя бы как «Черную книгу» — чтобы нормально показать все, а не выезжать на искусстве монтажа.
Волобуев: «Черная книга» выглядит дорого.
Верхувен: Ну пришлось попотеть. Они тут в Европе жмутся, конечно. Мне много-то не надо было — «Книга» стоила шестнадцать с половиной миллионов евро, то есть двадцать один миллион долларов. «Азазель» будет дороже, но ненамного. Думаю, 25–30 миллионов. Тут дорожает все последние год-два. Евро вверх идет, доллар вниз.
Зельвенский: Кто будет играть Фандорина?
Верхувен: Не знаю. Точнее, не уверен, что мы его получим. Не очень известный человек. Англичанин.
Волобуев: Имя, конечно, не скажете.
Верхувен: Как-то глупо будет, если я вам скажу, а потом не сложится. Подпишем контракт, могу набрать вам и рассказать. Я искал совсем молодого актера, Фандорин же по книжке школьник вчерашний. Так что известные артисты, которым всем по 28–30, отпадают.
Зельвенский: А Милла Йовович в роли Амалии — это уже решено?
Верхувен: Да, там уже все точно.
Волобуев: А объясните, чем вас изначально «Азазель» тронул — тем, что он о сексе и лжи, наверное?
Верхувен: Ну секса-то там, допустим, не очень много. Мне его, вообще, дочка посоветовала, она работала в Москве, писала диссертацию про русский террор, про Каракозова и так далее. Позвонила и сказала, что вот, прочла повесть «Азазель», такая чудесная. Тут как раз вышел первый европейский перевод Акунина, французский, я прочел, и это было как… Я улыбался все время, пока читал. В книге столько шарма. Разумеется, там большое значение играет язык — я прочел «Азазеля» по-французски, по-голландски и по-немецки, и все три перевода пытаются как-то соответствовать стилю Акунина, я это чувствую. А мне как режиссеру нужно перевести книгу на язык визуального, и это непросто.
Волобуев: Да, тут есть проблема. У нас сделали три фильма по акунинским книгам, и все чудовищные.
Верхувен: Знаю. «Турецкий гамбит» не смотрел, но смотрел «Статского советника» и телевизионный «Азазель». Ну… думаю, мне есть что добавить. Хотя «Гамбит», я слышал, был очень успешным?
Волобуев: «Советник» тоже. И чудовищным.
Верхувен: Угу… Там, я думаю, как раз не решена проблема перевода акунинского стиля на язык кино. А это главное. Вот я читаю его строчку, и у нее есть какой-то прямой смысл, а еще какой-то дополнительный… Я очень хорошо его почувствовал.
Зельвенский: Вообще, странно. Такой мягкий юмор — это не то чтобы ваш фирменный стиль.
Верхувен: Ну да. Но я не всегда же был таким. Давным-давно у меня был мини-сериал с Рутгером Хауэром, где он играл такого голландского Айвенго. Назывался «Флорис», его, кстати, Соутеман написал, наша первая работа. Предполагалось, что это для детей… Да нет, ну что вы смеетесь, это правда было для детей! Он был очень популярным. Мы сняли его в 1968-м, а его до сих пор повторяют. Он черно-белый, и по стилю — очень похоже на Акунина, такой ироничный, легковесный. Притом там пытают и все такое… Короче, да, я давно отошел от этого стиля, но для меня это как возвращение в детство. Не знаю, вам известны такие комиксы знаменитые 1940–1950-х, бельгийские, про Тантана? Когда я читал Акунина — это было как Тантан для взрослых. Последний раз я так радовался чтению лет в 12. Есть такой термин, его придумал голландский лингвист, — «шок узнавания» — когда вам кажется, что автор специально сочинил это для вас и только для вас. В общем, я нашел e-mail Акунина, написал ему...
Зельвенский: А Акунин не закричал: «О, какое совпадение, вы мой любимый режиссер?»
Верхувен: Ну… Возможно, он так и сказал. Вопрос в том, правда ли это. Он, как и я, имеет склонность к гиперболизации. Так или иначе ему, кажется, было приятно. А мне страшно хочется этот проект сделать. Таких фильмов уже лет 15 не делали. Там же сюжет — как луковица: сперва про самоубийство, потом про убийство, потом про терроризм, потом про мировой заговор.
Зельвенский: А есть теория заговора, в которую вы сами верите?
Верхувен: Я не верю в заговоры. Я думаю, Кеннеди убил Освальд. А американцы правда были на Луне.
Зельвенский: Ну а масоны?
Верхувен: Масоны — это несерьезно. У них нет реальной власти. Вот неоконсерваторы — другое дело.
Волобуев: К слову, о неоконсерваторах. Все эти репортажи из Ирака — это же в точности «Звездный десант». Вы прямо пророк какой-то, даже страшно.
Верхувен: Страшно, да. Угадал. Ну тут нечему радоваться, правда? Когда мы снимали фильм, уже было ясно, что такие настроения витают в американском обществе, хотя они еще не были доминирующими. Неоконсерватизм рос уже при Клинтоне, «Десант» — это проекции наших предчувствий о грядущем фашизме в США. Фашизоидности, точнее, — до фашизма пока еще не дошло. Но я бы не называл это пророчеством. Я ж тогда получаюсь пророк, да? Что-то типа Ильи или Моисея… Много ответственности. К тому же мы не думали: а сделаем-ка мы мощное политическое заявление. Мы ржали всю дорогу. В конце концов, это фильм про войну с огромными жуками… У Акунина, кстати, тоже идут постоянные параллели с нынешней ситуацией.
Зельвенский: Да, у него в романах много либеральной идеологии.
Верхувен: Да-да. Я все пока не прочел, только что достал новую книгу, двойную, — «Любовники смерти». Никогда так раньше не делал, но тут подумал: получится с «Азазелем», я бы, может, с другой попробовал.
Волобуев: А какую, какую еще?
Верхувен: Наверное, «Смерть Ахиллеса». Или, может, «Коронацию».
Зельвенский: Еще про внука Фандорина есть.
Верхувен: Да-да, я читал. И еще купил сейчас по-французски две, про монахиню. Он так быстро пишет — быстрее, чем я читаю. Поразительный парень.
Зельвенский: А почему вы на роль Амалии взяли Йовович? Она не вполне femme fatale, кажется.
Верхувен: Думаю, что сделаю из нее femme fatale. Из Шарон Стоун же сделал. Я с ней поужинал, и мне показалось, там есть с чем работать. Что-то, знаете, в глазах есть такое. И потом — финансовая сторона. Миллу высоко ценят дистрибьюторы по всему миру…
Зельвенский: Да нет, она лучшая, без вопросов. В книге, как я помню, Амалия просто исчезает в какой-то момент. Вы это изменили, наверное?
Верхувен: Да. Она слишком хороша, чтобы просто так исчезнуть — или чтобы умереть. Акунин-то, конечно, это сделал специально…
Зельвенский: Да ладно, он про нее забыл просто.
Верхувен: Нет-нет, это очень современный подход. Она не нужна больше — хоп, на выход. Зуров? Грушин? Хоп, на выход. Такая модернизация драмы. Но Акунин согласился с тем, что я ее вернул. Думаю, зритель бы по ней скучал. Многие же обижались, что во «Вспомнить все» Шарон Стоун так рано убивают.
Зельвенский: Это же лучший момент в фильме!
Верхувен: О, да! Бац! «Считай это разводом». Хорошая сцена, правда.
Зельвенский: А что это за история про нереализованный проект со Шварценеггером?
Верхувен: «Крестовый поход»? Его запускала компания Carolco, но у них было два стомиллионных проекта — наш и «Остров головорезов» Ренни Харлина. Они не могли делать сразу оба и решили начать с «Острова». Потому что думали, что у них есть Майкл Дуглас. Но Ренни тогда женился на Джине Дэвис, и та постепенно заняла собой весь фильм. Дуглас сделал им ручкой, все пошло наперекосяк, «Остров» страшно провалился — и все, конец истории, конец Carolco. Надо было наш фильм делать. А контракт с Арнольдом был составлен по принципу pay or play — они ему в любом случае должны были 10 миллионов. Они заплатили ему два и отдали права на сценарий. Мы пару раз возвращались к этой истории, но не сложилось. И сейчас, после «Царства небесного», которое, на мой вкус, ничего, но финансово не слишком удачно прошло, Крестовые походы не то чтобы на диком топе. Нужно лет 6–7, чтобы конъюнктура поменялась, — но я тогда буду уже совсем старый, Арнольд — губернатор…
Зельвенский: Он уже президентом будет.
Верхувен: Это технически невозможно, как вы знаете…
Волобуев: Так они конституцию поменяют.
Верхувен: Ну это может быть. Он очень умный парень, Арнольд. Разнообразных талантов человек, недаром губернатором стал. Но он разочарован в кино. Когда мы в последний раз говорили, он сказал: «Знаешь, не понимаю, что происходит, так трудно найти интересный проект».
Зельвенский: Вы в хороших отношениях сейчас?
Верхувен: Я его несколько лет не видел. Он уехал в Сакраменто, сомневаюсь, что будет еще сниматься. Не знаю, что будет с тем сценарием, продаст небось.
Зельвенский: А про что была история?
Верхувен: Арнольд вначале вор и, чтобы спасти свою жизнь, присоединяется к Крестовому походу. Фильм вряд ли бы католикам понравился. Идея в том, что христиане хотели убить по пути в Иерусалим как можно больше людей. Желательно евреев. Там был, конечно, политический месседж, но подан он был так, знаете, по-арнольдовски. Сценарий написал Уэйлон Грин — автор «Дикой банды». Жаль, что все так вышло.
Волобуев: А вы ведь еще планировали делать фильм про Иисуса?
Верхувен: И, видимо, сниму.
Зельвенский: А это не для Арнольда роль?
Верхувен: Нет, Арнольд не подойдет. Соутеман мне сказал: сделаешь это кино в Америке, и тебя убьют. Поэтому я сперва пишу книгу. Как пробный шар.
Волобуев: Посмотреть, не убьют ли вас за книгу?
Верхувен: Это вряд ли, книги не имеют такого влияния.
Зельвенский: А вот Салман Рушди.
Верхувен: Э… Ну… Тоже верно. Но, я надеюсь, в Штатах ситуация еще не настолько экстремальная. В общем, я ее пишу — думаю, за год управлюсь.
Зельвенский: И Гибсон вам почву подготовил.
Верхувен: Да. Но мы по разные стороны баррикад. Я написал несколько научных работ для организации под названием «Семинар по Иисусу», это группа либеральных теологов, изучающих феномен «исторического Иисуса». Что он на самом деле сказал и что сделал. Что я хочу — делать реалистический фильм про Иисуса, не религиозный, а как все было на самом деле.
Зельвенский: Просто человеческая история?
Верхувен: Да, про человека по имени Иешуа. И про политику, естественно. Римская оккупация, все дела. Он был партизаном. Че Геварой. Террористом.
Волобуев: Вы, вообще, часто играете с двойной реальностью.
Верхувен: Для меня важно не говорить впрямую, не указывать зрителю, что думать. Как во «Вспомнить все» — неясно, сон это или явь. Или в «Основном инстинкте» — кто все-таки убил? В «Черной книге» тоже отчасти используется этот прием.
Волобуев: «Книга» как раз более традиционно сделана.
Верхувен: Ну это потому, что сейчас у нас постпостмодернизм. И реальность уже иногда снова может быть реальной. Все, что случается в фильме, — еврейская девушка спит с немецким офицером, влюбляется в него — возможно только потому, что нечто подобное произошло в действительности.
Волобуев: А была такая девушка?
Верхувен: Там три реальных прототипа. Ни одна не выжила. Я хватаюсь за реальность, чтобы не было соблазна перегнуть палку, описывая некие крайние проявления человека. Наверное, подсознательно, это моя реакция на «Невидимку», который не вполне удался.
Волобуев: Да ладно, нормальный фильм.
Верхувен: Нормальный, но он не удался в том дьявольском духе, в котором был задуман. Там студия наседала, чтоб этот… как его… Кевин Бейкон оставался симпатичным как можно дольше. Я хотел показать процесс его соблазнения злом, и у меня не вышло. И после этого мне захотелось притормозить с фантастикой. Не случайно мои голландские фильмы — реалистические, а почти все голливудские — фантастика.
Зельвенский: Кроме «Шоу-герлз».
Верхувен: Рад, что вы это сказали. В Америке картину, знаете… трудно принимали.
Зельвенский: Это наш любимый фильм!
Верхувен: Да? «Шоу-герлз», конечно, немаленькая глава в моей жизни. На меня за него столько дерьма вылили… Страшно было: все тебя обходят стороной, ты как прокаженный. И они убили девочку (актрису Элизабет Беркли. — Прим. ред.), по сути, для нее все кончилось тогда. Грустная история. Я-то думал: о’кей, пойду немного дальше, чем другие, делов-то. Так бывает: идешь на провокацию — кажется, люди принимают твою игру, а потом вдруг идет атака по всем фронтам. Мне попроще было, потому что со мной такое уже случалось — в Голландии, после «Лихачей».
Волобуев: Это про мотогонщиков? Их-то за что?
Верхувен: В Голландии, в либеральной Голландии, был жуткий скандал. Месяцами фильм топтали — газеты, телевидение, радио, все. Писали, что его сделали идиоты, люди без мозгов… Почему? Смешно сказать — потому, что мы сделали кино не про средний класс, а про синих воротничков. Они не хотят быть министрами и адвокатами, они хотят стать хорошими мотогонщиками. То же самое — стать хорошей стриптизершей. Это же нормально? Оказывается, нет. Вы бы видели, сколько голландских фильмов в то время выходило про юристов, докторов, ветеринаров, прости господи, — редко-редко про какого-нибудь мойщика окон. Их оскорбило уже то, что я два часа показывал людей без образования… Ох, ну вот. Я вам, кажется, всю свою жизнь рассказал.