Кто не был, тот будет

К 100-летию Музея истории города открывается после долгой реставрации тюрьма Трубецкого бастиона — история последних лет Российской империи в лицах. «Афиша» выбрала, может, не самые приятные

Припечатанный громкой славой «русской Бастилии», Трубецкой бастион в действительности тих и невиден. Его знаменитая, но небольшая двухэтажная тюрьма целиком прячется за крепостными стенами; на воротах ничего типа «Каждому свое» или «Труд есть дело чести, дело славы, дело доблести и ге­ройства» — упаси боже, в Трубецком все было устро­ено, именно чтобы вообще ничего не происходило. Как ведомственная гостиница, только удобств сильно меньше. Могила для живых, тюрьма Трубецкого бастиона никогда не отличалась реальным живодер­ством, однако же добилась, чтобы в предреволюционной России это имя стало нарицательным. Бездеятельность и молчание, которые узниками воспринимались как род пытки, от чего за месяцы и годы лезли на стенку и сходили с ума, — это нечаянное следствие стыдливости власти, желавшей скрыть ­неприятность: нет-нет, ничего такого у нас просто нет; тихо, тебе говорят! Россия за время пока Трубецкой был главной политической тюрьмой империи изменилась до неузнаваемости — а здесь, внутри, все было по-прежнему. Трубецкой не смогли ­закрыть, как обещали, весной 1918-го, он еще понадобился; его объявили музеем в 1924-м — чтобы показывать места знаменитых сидельцев из революционного патерика, умалчивая притом, кто еще из здешних узников мог бы удостоить автографом гостевую книгу Трубецкого, кабы она была. Без малого пять лет назад тюрьму-музей закрыли на рестраврацию и подновление экспозиции: теперь параши в камерах будут отличаться соответственно четырем этапам в истории тюрьмы — ну это нормально, главное, ничего больше.

Царевич Алексей

Петропавловка оказалась крепостью чисто декоративной, и бастионы ее, и куртины стали использоваться для обороны от врага больше внутреннего, чем внешнего. Первым известным узником Трубецкого бастиона был царевич Алексей Петрович, который здесь и умер 26 июня 1718 года, по официальной версии «от удара», по неофициальной — под пыткой.

Лев Троцкий

Александр Протопопов

Парвус

«Изменив своей родине — России, я изменил и тому классу, из которого вышел, — буржуазии. ­Тогда же я отошел и от русской интеллигенции», — сказано человеком, который под конец жизни оказался вообще непонятно где. Агент сразу нескольких разведок, леворадикальный журналист, Парвус печатал на дому первый номер ленинской «Искры», устраивал проплату большевистской революции немцами и обеспечивал проезд Ленина в том самом пресловутом пломбированном вагоне из Швейцарии через территорию Германии. Сидел одновременно с Троцким: приехав по подложному, как обычно, паспорту в момент первой русской революции, пытался руководить питерскими боевиками. Полицию предлагал разоружать с помощью брандспойтов — непонятно, что имел в виду. Приговоренный к ссылке, бежал из-под стражи; через год его книга «В русской Бастилии во время революции» имела бешеный успех.

Николай Морозов

Нежнейший, в очочках, тишайший Морозов относится к кровожаднейшим из террористов в мировой истории. Не попал на виселицу лишь потому, что взяли его еще до покушения на Александра II. Отбывать пожизненное заключение начал в ­Тру­бецком 25 июля 1881 года — и вышел из ­Шлиссель­бурга 28 октября 1905 года после общей амнистии. С ума не сошел, инвалидом не стал; в дальнейшем месяца не дотянул до 92-летия; отсидев четверть века, будто в отместку затем украл у России половину истории: нынешние ревизионисты Фоменко и Носовский происходят целиком из Морозова. Собственно в Трубецком был недолго — но тот зонтик, который у него изъяли при аресте и поместили в местный цейхгауз, после освобождения так и не забрал.

Андрей Желябов

Была у него кличка Борис — без мягкого знака; еще одна — Сен-Жюст, из-за пылкости до беснования и жажды первенства. «Его имя стало одно время нарицательным, стало синонимом крайнего, не останавливающегося ни перед чем разрушительного направления», — описывал его товарищ. ­Же­лябов, участник и организатор многих покушений, был арестован за два дня до цареубийства 1 марта 1881 года и мог бы отмазаться (дело довершила его барышня Перовская), но он все равно сознался в участии — то ли в надежде произнести речь на ­суде, то ли из ревности — и получил виселицу.

Александр Ульянов

В начале 1880-х террористический актив был разметан, но уже пошли метастазы. Старший брат известно кого был арестован 1 марта 1887 года, в день планируемого покушения на императора. Идею террора получил из книжек. Посвятил ­не­долгую жизнь изучению кольчатых червей и ­пла­ниру­емому смертоубийству; сам набивал заряды и объяснял метателям, что и как надо. Автор террористической программы так называемой «Террористической фракции «Народной воли», еще более жестокой и прямолинейной, чем сама «Народная воля».

Горький

Менее чем за месяц Горький настрочил в камере пьесу «Дети солнца», второе после «Что делать» произведение, написанное в Петропавловке. Где все та же, что и у Чернышевского, сексуально озабоченная интеллигенция («Когда я слушаю вас, мне хочется поцеловать вам руку. — Не советую, у меня руки редко бывают чистые. Знаете, возишь­ся со всякой всячиной») занимается небокоптительством («Я забыла, что такое гидатопироморфизм») на фоне простого народа («Является Роман. В ру­ках у него большой осколок доски. Не торопясь, он взмахивает ею и бьет по головам людей. Делает он это молча, сосредоточенно, без раздражения»). Пьеса была отправлена цензору, и по его первому отзыву, цензуру она не прошла бы — но времена ­были такие, что гусей решили не дразнить, и 12 октября того же года прошла премьера в Театре ­Комиссаржевской.

Петр Кропоткин и Сергей Синегуб

Анархист Кропоткин и герой первых «хождений в народ» поэт Синегуб сидели одновременно: одни из первых заключенных Трубецкого (даже перестукиваться было не с кем). Застали мягкий — Александра Освободителя — режим: заключенным предписывалось полное молчание, но Кропоткин пел во все горло, а Синегуб на свиданиях, сидя на диване, целовался с женой — и рот в рот полу­чал записки с воли. Кропоткину по личному ­раз­решению императора давали бумагу и чернила, здесь он написал два тома «Исследований о ­лед­никовом периоде».

Великие князья Георгий Михайлович, Дмитрий Константинович, Николай Михайлович, Павел Александрович

Неизвестно, сколько времени они вообще провели здесь, их только привезли сюда «на дело», или они успели «покантоваться»: в те годы правила Трубецкого бастиона херились, в камерах сиживало сколько влезет, учет велся так себе. Князей доставили из вологодской ссылки — последнего сына Александра Освободителя, Павла Александровича, ­нес­ли едва живым на носилках (зачем, изгнанный из России из-за морганатического брака, он вернулся в 1915-м?). Почетный председатель Русского общества охраны здоровья был расстрелян разом с родственниками — председателем Русского географического общества, директором Русского музея и главноуправляющим государственного коннозаводства — без суда и следствия не то 24, не то 29, не то 30 января (делопроизводство хромало) у стен баньки во дворе Трубецкого бастиона. Николай Михайлович, записной шутник, успел подмигнуть конвоиру: сапоги не забудь, царские.

Анна Вырубова

Фрейлина и конфидентка последней ­импе­ратрицы, неавтор «Дневников фрейлины», написанных от ее имени дедушкой известной ныне телеведущей Татьяны Толстой, — где внушается исключительная роль Распутина, при дворе происходят оргии с участием якобы фрейлины Вырубовой, императрицы и т.д., а в отношении первых лиц государства используются характеристики вроде «барбос», «старый барбос», «клоп поганый», «рухлядь проклятая». Использовать Вырубову, дабы унизить последнего самодержца, начал пробовать Керенский — тогда Анна Александровна и провела несколько месяцев в Петропавловке. Эмигрировала; свою физиологическую невинность доказала при медицинском освидетельствовании; постриглась; похоронена в Хельсинки.

Мария Ветрова

Начало царствования Николая Второго в жизни Трубецкого бастиона было отмечено затишьем; комендант крепости Эллис даже выступал с предложением вообще закрыть тюрьму. Тем больший ­ре­зонанс получил случай Марии Ветровой, второе после предателя-народовольца Гольденберга громкое самоубийство здесь. Убийца харьковского ­гу­бернатора Кропоткина — кстати, двоюродного бра­та анархиста, — Гольденберг так раскаялся в своей антигосударственной деятельности, что ухитрился повеситься на умывальнике. Самоубийство курсистки Ветровой, сироты и, по всему, крайне декомпенсированной личности, отличалось не меньшей изощренностью. Вечером 8 февраля 1897-го она, облив себя керосином из лампы, только что внесенной в ее камеру, подожгла себя и умерла в мучениях лишь на четвертые сутки, так и не сумев объяснить, что было причиной ее поступку, — все ссылалась на какие-то «голоса». На воле, однако, этот поступок истолковали однозначно, и так называемые ветровские демонстрации протеста состоялись на панихиде у Казанского собора, а также в Москве и Киеве. В тюрьме запретили пользоваться керосиновыми лампами, а только свечами, а потом провели и электричество.

Сухомлинов

Начинавший как блестящий, может, даже слиш­ком блестящий военный (в 26 лет окончил Академию Генштаба), Сухомлинов был назначен козлом отпущения за неудачи кампаний 1914–1915 годов: его обвиняли во всем сразу — от общего головотяпства до прямого срыва военных поставок, нехватке снарядов — вплоть до шпионажа. Тюрьму, где он расположился не без комфорта, ему в октябре заменили домашним арестом — но вернулся сюда вторично в сентябре 1917 года, когда делом занималось уже Временное правительство: во время одного из судебных заседаний явилась толпа солдат и потребовала выдать им Сухомлинова для их собственного суда в казарме; экс-министра отвезли в крепость ради его же безопасности. Он оказался здесь и в третий раз, уже как осужденный, отсюда был переведен в Кресты, в мае 1918 года амнистирован, после че­го уехал в Германию писать мемуары.