Норд-Вест

6 декабря в клубе «Б2» пройдет мультимедиафестиваль современного искусства Финляндии

В ночь с 6 на 7 декабря обе сцены клуба «Б2» заполонят странные музыканты, кинорежиссеры, видеохудожники и диджеи из Финляндии – страны, переживающей сегодня невероятный творческий бум. В числе этих сверхэнергичных безумцев – муза Аки Каурисмяки Кирси Тюккюляйнен, группа elakelaiset и аккордеонист Киммо Похйонен. В преддверии фестиваля «Ночь независимости» Григорий Гольденцвайг рассказывает о главных талантах, увлечениях и чудачествах страны, скромно называющей себя Суоми – землей.

Аккордеон
Деревянная танцплощадка полагалась каждому уважающему себя финскому селу. Пляшущим – топать громко, аккордеонисту – играть все быстрей. Все вместе называлось хумппой. Пару лет назад урок хумппы в Москве преподнесло финское посольство, зажигая под родственницу летки-енки всем дипломатическим корпусом. Не то чтобы дипломаты были несерьезными людьми – просто в посольском садике играли ElКkelКiset. Главные, то есть, в стране специалисты по плясовым, предпочитающие в эти плясовые превращать то «Smoke on the Water», то «Final Countdown», то шизофреническую «No Limit». И не так важно, финская ли это на самом деле музыка (злые языки утверждают, что хумппу завезли из Германии). Важно, что от ElКkelКiset в связи с надвигающимся фестивалем было пожелание: не ограничивать в контракте время концерта. Менеджеры развели руками и сообщили, что снять артистов со сцены – буде те войдут в раж – решительно невозможно. В крайнем случае можно попробовать не доливать. Были случаи, когда помогало.

Аккордеонист Киммо Похйонен, который возвращается в Москву с проектом Kluster, услышав, что здесь же будут ElКkelКiset, внес в контракт дополнительный пункт: чтобы время выступления у Kluster и ElКkelКiset не пересекалось. Похйонен желает слушать их лично. Четверть века назад выходец из богом забытой деревни под Тампере точно так же играл хумппу в собственной группе, с папой, сестрой и участниками местного клуба аккордеонистов. Уезжал в столицу. Сбегал в Танзанию и Аргентину – слушать, впитывать, повторять. И все привыкли к тому, что Похйонена лично приглашает на Meltdown Festival Дэвид Боуи, а мистик Роберт Фрипп играет с ним вместе. В проекте Kalmuk Похйонен заставляет музыкантов симфонического оркестра играть то лежа, то нарезая круги по сцене. В Manipulator – терроризирует слушателя шесть часов подряд. В проекте Kluster Похйонен кроет сэмплом – и нет больше человечьего голоса, нет аккордеона, нет света. Есть ритуал. Два года назад Москва приняла Похйонена соло, год назад – проигнорировала: кластеровским изысканиям внимали от силы два десятка журналистов. Один из лучших концертов года город с позором проспал. Новое появление «Кластера» на фестивале – сродни оправдательному приговору.

Танго
Споры, откуда в Финляндии завелось танго, не утихают который десяток лет. Музыковеды утверждают, что танго завезли в Финляндию из Германии перед Второй мировой (так же как в Швецию, где им успешно пробавляются, например, New Tango Orquestra). Аки Каурисмяки считает, что танго, cобственно, возникло в Финляндии в XIX веке, было завезено отсюда в Аргентину, а уж оттуда вернулось в Европу: покупайте наших слонов. Как бы там ни было, каждый год в поселке городского типа Сейняйоки собираются десятки тысяч финнов – танцевать под депрессивные напевы Яри Силланпяя и Арьи Корисева, выбирать короля и королеву танго. В отличие от какого-нибудь фестиваля по бросанию мобильников на дальность, танго в Финляндии – не забава, сочиненная туриста ради. Национальный продукт.

Поп
Диджей Глухой Безрукий Стейк (Kuuro KКdetКn Paisti) вырос в часе ходьбы от русской границы. Перебирал родительские пластинки: некто Данни, Кирка и финская Пугачева – Катри-Хелена. Он не помнит, кто первым перепел «Italiano vero», превратив ее в «Olen suomalainen» («А я финн»). Не попадает в бит. Не поет сам, как его собрат-норвежец Эрленд Эй, и не ставит ни одной песни, не проверив, подсоединен ли караоке-аппарат. Консервативная финская эстрада, в которой принято переводить на язык родных осин решительно все – от «I Will Survive» до «Я играю на гармошке», – депрессивная, угловатая, прекрасно-провинциальная, переживает настоящий бум: пока в Ювяскюля студиозусы подпевают Глухому Безрукому, в Хельсинки банкиры падают в салат на шоу группы Jean S (Palast Orchester по-фински). Как утверждал 30 лет назад местный Паулс, композитор Тойво Кярки: «Мы, финны, просто так от своего не откажемся».

Рок
Перед клубом Tavastia разверзлась преисподняя. Напротив главного рок-клуба страны строят гигантский бизнес-центр: взрывают гранитную твердь. Арт-директор Юхани Меримаа подрагивает в кресле при каждом взрыве. За 30 лет из программ клуба можно бы было составить увесистую рок-энциклопедию («Вот только Кобейна я не успел привезти», – вздыхает Меримаа). Потрепанное в боях заведение (Горбушка по сравнению с ним – Кремлевский дворец) сегодня принимает Hanoi Rocks, завтра – HIM, послезавтра – «Текилуджаззз». Залог благополучия для Tavastia – вечный, непрекращающийся подъем на рок-сцене. Готические монстры Charon, которым на родине прочат славу вторых HIM, выступают в «Б2» сепаратно, на следующий день после «Ночи независимости». На самом фестивале рок-цех представляет команда The Flaming Sideburns – лучшая концертная группа в стране. Герои фестивалей Ruisrock и Provinssirock эксплуатируют гаражно-психоделическую эстетику, и это уже не новинка для кружка филателистов – это скандал в благородном семействе. Их нахваливают The Hives – в ответ на это солист Эдуардо Мартинез цедит сквозь зубы: «Финляндия всегда рождала гениальные бенды, а шведы подхватывали идею и снимали сливки. В 2000 году нас разогревали The Hives – через год они гремели в Британии. Нам просто лень было туда ехать: сколько дерьма вокруг этого – контракты, договоры. Мы послали всех на х… Остались дома. Мы финны – во-первых, по тому, как мы относимся к себе, во-вторых, по тому, как мы пьем, и в-третьих, по тому, как мы прямолинейны. На гастролях в Америке нас чуть не побили из-за песни «Save Rock’n’Roll» – они решили, что это мы себя провозгласили спасателями рок-н-ролла. А что нужно для спасения рок-н-ролла? Купи мне бутылку пива, и я спасен. А потом я куплю тебе бутылку».

Яцци
В стране с пятимиллионным населением прекрасно себя чувствуют 20 джазовых (яцци) фестивалей. Главный в столице джаз-клуб Storyville – место встречи министров и депутатов. На джазовом отделении Академии Сибелиуса – самый жесткий отбор студентов. В этом году хедлайнерaми ведущего фестиваля Pori Jazz оказались Jamiroquai и финны Don Johnson Big Band. Те самые DJBB, что поставили критиков в тупик: за хип-хоп-речитативом прыгучего МС Томми Линдгрена просматривалась крепкая джазовая школа с обилием духовых (сибелиусовцы в группе – перкуссионист Юусо Ханнукайнен и певица Эмма Салокоски). Cами DJBB, не слезавшие с первой строчки национального чарта, делали вид, что их поднявшийся шум не волнует: ну золотой диск, ну платиновый… мол, это мы случайно, между делом. В Москву ехать отказывались, мотивируя тем, что сессия, нужно сдавать экзамены, а не ерундой заниматься. Насилу уговорили.

Koneisto
Koneisto – в переводе «машинерия». Koneisto – крупнейший в Скандинавии фестиваль электронной музыки. Наконец, Koneisto – прецедент для учебников по туристическому бизнесу: город Турку, где в 2000 году фестиваль начинался, отказал ему в поддержке – и потерял во много раз больше. Koneisto немедленно переманили в Хельсинки, а вместе с ним и толпы туристов, прессы и звезд в диапазоне от Moloko до Pan Sonic. 150 артистов на 9 сценах – для Koneisto привычное дело. Каждое лето сюда отправляются за диковинами – вроде робота-диджея, играющего на шести вертушках; за полузабытыми финскими диско-хитами на фестивальном теплоходике или за невероятно популярным в стране трансом. Koneisto в «Б2» представляют DJ Эркко и некто Huoratron. Первый умудряется совмещать карьеру радиодиджея на национальной станции YleX c резидентством в главном клубе Хельсинки Kerma и с организаторской работой для Koneisto, а по ходу играет с родственными душами – Джеффом Миллзом, например, DMX Krew или Электроникэтом. Второй эксплуатирует эстетику игровых приставок – заставляя взрослых вроде бы людей выделывать коленца под засэмплированные звуки Gameboy Nintendo. C Хуоратроном есть еще проблема деликатного свойства – при всей его прогрессивности Huoratron с финского переводится как «Блядитрон». А на фестивале – посольство в полном составе. Это все-таки не Koneisto – как бы чего не вышло.

Kiasma
Центр современного искусства – самый посещаемый музей в Финляндии. Главный экспонат драконообразной Kiasma – самая причудливая постройка (архитектор – американец Стивен Холл), с белоснежными пандусами, уходящими в поднебесье, наклонными стенами и лабиринтами темных залов, где с шумом оживают видеоинсталляции и интерактивный арт на экране компьютеров. Здесь могут устроить на двух этажах выставку фаллосов, нарисованных на тетрадных листках в клетку и на оберточной бумаге. Граждан, выбегавших из Kiasma с проклятиями, здесь наблюдали. Равнодушных – пока нет.

За пять лет существования Kiasma в ней побывало 90% населения Финляндии. «Вы думаете, нас все любят?» – интересуется директор музея Туула Карьялайнен. Карьялайнен – интеллигентная дама без возраста. Перед выставкой сумасшедшего художника Калерво Палса (два этажа фаллосов) ее предупреждали, что будет катастрофа. «Я решила экспонировать все, что есть, – разводит руками Карьялайнен. – Потом сидела в парламенте и слушала, как депутаты требовали перерезать нам финансирование. Не прекратили, конечно, – финны ведь очень любопытные люди». Из директорского окна виден угол парламента. Напротив парламента – заброшенные железнодорожные склады, где в баре отмечает день рождения группа Laika and the Cosmonauts, а недавно играла на рейве немка Маруша. Еще один ориентир на местности рядом с Kiasma – памятник президенту Паасикиви, проводившему политику сближения с Советским Союзом: вытянутая каменная глыба и вторая, пошире (злые языки утверждают, что это тощий Паасикиви и его толстая жена). Ближе Паасикиви к музею только конная статуя Маннергейма. Вполне себе безобидная статуя. Совершенно зловещая тень падает на белесую стену музея. И это символ государственности. Ох.

«Что изменила Kiasma в этой стране? – Карьялайнен переводит взгляд с Маннергейма на каталог новой выставки и отрезает: – Все!»

Интересно поместить в гостиницу «Россия», например, центр «Дом» и посмотреть, что произойдет с городом.

Ахтила
Девочка играет в мяч во дворе: бросает-ловит, ловит-бросает – скучно-буднично рассказывает, как умирал ее дедушка.

Автовладелица подозревает, что ее машина живет своей жизнью и забирается к ней в дом в ее отсутствие.

Пациентка психиатрической предполагает, что врачи замышляют ее убийство, – прячется под кроватью, готовясь обороняться.

Прошлогодние выставки Эйи-Лиисы Ахтила в лондонской Tate Modern и в нью-йоркском Музее современного искусства наделали маленькую бурю. Ее букет страхов и сомнений магнетизирует против воли. Животная, ларсфонтриеровская шокотерапия застывает у Ахтила в мелких, точных нейрохирургических движениях. Она разбивает свои работы на несколько экранов (как в галерее Kontti в Kiasma) и снова собирает воедино. «В последние несколько лет Ахтила – самый известный в Финляндии…» – атташе по культуре Кирси Тюккюляйнен уверенно начинает фразу и вдруг останавливается. Самый известный – режиссер? фотограф? медиахудожник?

В стране Nokia не могло произойти иначе. Момент, когда художник – вот он, работает, но точного определения тому, что он делает, в языке уже не найти, – называется сменой эпох.

Прорубь
Промозглый, беспросветный ноябрь в Финляндии лучше всего подходит для двух вещей: суицида или фестиваля медиаискусства Avanto («Прорубь»). Avanto – шабаш авангардистов. Директором «Проруби» работает известный в России по проектам с Алексеем Борисовым Антон Никкиля. В этом году у него будет Пекка Айраксинен – тот, что, наслушавшись в 60-х Кейджа и Штокхаузена, организовал группу The Sperm и принялся сочинять дикую нойзовую музыку. Сыграет Helsinki Computer Orchestra: 20 музыкантов – 20 дисплеев. Приедут производительный японец К.К.Null, эфирная Мира Каликс и перформансисты Ultra-Red.

Кинопрограмму (под стать музыкальной) собирает для Avanto долговязый кинорежиссер Мика Таанила, один из главных документалистов в стране, что периодически балуется клипами для 22-Pistepirkko и Сircle. Появление в списке участников фестиваля в «Б2» Мики Таанила – одновременно удача и компромисс. Удача – потому что его фильм «Футуро» (рассказывающий, как в Финляндии в 1968 году затеяли строить дом – летающую тарелку) для скандинавской документалистики – что методическое пособие. Компромисс – потому что вместо утопичного «Футуро» в «Б2» собирались показывать новый фильм Таанила «Будущее не такое, как раньше», посвященный прародителю местной электроники композитору Эркки Куренниеми (Pan Sonic – его наследники). Споры о том, показывать ли «Будущее», продолжаются в клубе до сих пор: публике, пришедшей на ElКkelКiset, новый Таанила может оказаться не по зубам.

Идолы
Деревянные истуканы занимаются йогой. Один замер в асане, вытянув руки, другой сложился вдвое, третий зачем-то лезет четвертому на закорки. «Ой, елочка, ой, елочка» – пищит детский хор из радиорепродуктора, висящего на дереве. Не дай бог оказаться под этой елочкой ночью – меж застывших идолов. Так недолго головой подвинуться.

От дома Вейо Рёккёсена до железной дороги – десяток метров леса. Сорок лет назад Рёккёсен начал вырезать из дерева деревянных идолов – одного раскрашивал под Элвиса, другого – под далай-ламу. Постепенно заселил все пространство от дома до железной дороги. Репродуктор в лесу повесил. Платы за вход не берет: «Я не художник, – говорит, – это так, для себя». Сад у железной дороги, от которого кружит голову, – неглавный и необязательный для туриста – просто путешественнику из России до него рукой подать. Граница рядом. Наивное искусство в стране (Лапландия – отдельный разговор) требует нового Элиаса Леннрота, который объезжал бы хутора и деревни, обнаруживал новых идолов, пылящихся на заднем дворе, вел бы им учет и получал зарплату в Минкульте. Подойдет на эту роль, например, художник, журналист, режиссер Эркки Пиртола, чьими усилиями в Каустинене (Западная Финляндия, здесь же проходит крупнейший фолк-фестиваль) год назад открылся музей современного народного искусства «Ите» («Сам»). От названия попахивает кружком краеведов. Но деревянные скульптуры, которые здесь экспонируются, – будто с обложки диска Leningrad Cowboys. Но сам Пиртола на досуге компьютерным оркестром дирижирует.

Кирси
Аки Каурисмяки носится меж кафе Moskva, баром Corona и кинотеатром Andorra. Он строит там культурный центр. Три заведения, ему принадлежащие, находятся под одной крышей – бег получается по кругу. Каурисмяки жутко занят: разговаривать некогда, через два дня ему лететь в Португалию, где автор «Юхи» и «Человека без прошлого» проводит большую часть времени. В «Москве» в туалете висит советская памятка «Береги воду», на барной стойке – хохлома и олимпийский мишка. «Москва» с ее красным плюшем, календарем Interflug и панно на стенах – никакая не Москва, даже не СССР; заведение – образец интуристовской гостиницы семьдесят лохматого года. В «Москве», этажом выше над бегающим по подземелью Каурисмяки, сидит Кирси Тюккюляйнен. «Мне кажется, я уже сделала для финского кино все, что могла, – пора заняться чем-то новым», – Кирси объясняет, почему с поста председателя Госкино («Именно Госкино! – не надо говорить «кинофонда» – это неточно!») она ушла на дипломатическую работу. Год назад «Человек без прошлого» был выдвинут на «Оскар». Девятнадцать лет назад, к тому моменту, когда Кирси пришла в кинофонд-Госкино, главным в мире представителем финского кино была секретарша, которая тщетно рассылала копии фильмов на фестивали. Тогда же младшему брату Мики Каурисмяки вздумалось снимать «Преступление и наказание». Тюккюляйнен поняла: вот человек, который ей нужен.

«Я его не придумывала – он сам пришел, – Кирси переходит на язык «Бриллиантовой руки». – Просто мы с Аки прекрасно совпали – это было сочетание великой бюрократии и хулиганства». В процессе бюрократ организовала хулигану хор Советской армии – для организации шоу Leningrad Cowboys (Total Balalaika Show); поставила ирокез на своей собственной голове и сыграла Клаву из Алма-Аты в каурисмяковском фильме «Держи свою косынку, Татьяна».

К середине 90-х выяснилось, что кроме грубоватого, меланхоличного индивидуалиста Каурисмяки за пределами страны известен еще разве что его брат. Больше никого нет. «Есть», – утверждала Кирси и продвигала Олли Саарела и Аку Лоухимиеса, которых она собирается представить на фестивале в «Б2» («Неудачная любовь» и «По дороге в Эммаус» соответственно). «Эммаус» для фестиваля – испытание на прочность. Полнометражный роуд-муви, нашпигованный характерным деревенским юмором, опытный Музей кино принял на ура. Кинопрограмму «Ночи независимости» Кирси верстает лично. На первой строчке записывает короткометражный «Роки VI» Каурисмяки. Мэтр занимается реконструкцией этажом ниже и о планах Кирси не подозревает.

Вало
Вилле Вало держит глаз. Глаз моргает у него в руках на экране размером с грампластинку. Сейчас глаз закроется, экран сожмется в мячик для пинг-понга, Вилле Вало отбросит его в сторону, и мячик запрыгает по театральному заднику, на который проецируется зал ожидания вокзала. Вилле развернется и впрыгнет в картинку вслед за мячиком, а потом выпрыгнет из картинки обратно на сцену. Станет плясать в плаще; на полах плаща под нервическую музыку Киммо Похйонена задрожит проекция: летящий паровоз. Вилле погибнет – и настоящий игрушечный паровозик будет выписывать круги по рельсам-нимбу вокруг его головы. Представление называется «Зал ожидания». К группе HIM Вилле Вало не имеет ни малейшего отношения. Вало – жонглер, жонглер бросается под паровоз, паровоз ездит в музее современного искусства Kiasma, и удивление происходящее вызывает только у иностранцев, раскупивших билеты за месяц. Финны заглатывают «Зал ожидания» с сытым довольством – подумаешь тоже! Как объяснял лесник Кузьмич: у меня тут много разного. Вот в деревне под Ювяскюля старушка жила, никого не трогала, фигурки из дерева вырезала, так ее американские коллекционеры увидели – который год из Нью-Йорка бабулю не вытащить: шаманка, говорят.

Дорогой дневник
В 8.00, когда на пленке истощатся запасы каурисмяковщины, когда будут упакованы сушилки группы Cleaning Women, а диджей породнится с аккордеонистом, «Ночь независимости» кончится. В 8.00 всем нальют. И это вам не happy hour – культурный акт. Миф о давно несуществующем финском сухом законе неистребим. В Суоми источник вдохновения продается в сети магазинов «Алко», облагается нечеловеческими налогами и в следующем году грозит серьезно подешеветь из-за вступления в Евросоюз соседней Эстонии. Несколько лет назад человек по имени Юха Вуоринен решил эту жизнь задокументировать – ежедневно, то ли в шутку, то ли всерьез, публикуя в Сети «Дневник пропойцы»: страна жила от главы к главе. Суоми трясло от хохота, а сочинитель истории про забулдыгу с Ваасанкату (улица в Хельсинки с дешевыми кабаками, милая практически всем деятелям финского искусства) оказался популярнее Мики Хяккинена. Интернет-дневник издали книгой, книга превратилась в трилогию, Вуоринен – в народного героя, и остановить его теперь едва ли удастся. А все почему? Вот вам письмо его точь-в-точь.

«4.5.1998
Начал листать газеты с объявлениями о работе. О какой-то сраной работе. Почти во всех объявлениях на работе нужно присутствовать. В тех местах, которые меня сразу заинтересовали, требовалось академическое образование. Позвонил в университет, спросил, что такое академическое образование.

Нашел подходящую работу в «Нокиа» руководителем проекта по международным экономическим связям. Поскольку для должности требовалось наличие диплома, из университетского списка я выбрал несколько хорошо звучащих степеней и сварганил охрененное СV.
«30 лет.
Хорошо секущий специалист руководящего склада. Привык занимать ответственные посты.
Хобби – крепкие спиртные и т.д.
Образование – богослов, агроном, магистр права, магистр медицины и т.д. К сожалению, в гуманитарных науках пока только кандидат. В течение трех месяцев также обучался на автомеханика в ПТУ Валлила.
Семьи нет, готов путешествовать далеко и еще дальше.
Пожелания о зарплате – минимум четыре штуки в руки, чистыми.
С нетерпением жду от вас ответа. Если я не подхожу к телефону, значит, я пошел в магазин и скоро приду».
По-моему, бумага вышла столь подробной, что я пошел и снял с нее сотню копий. В тот же день послал ее еще в двадцать мест. Вдохновившись, начал прилаживать к шее единственный галстук, доставшийся по наследству. Чуть себя не задушил. Завязывать петлю пришлось позвать дворника».