Сергей Соловьев «Непростое дело — орать: «Перемен!», не зная, чего именно ты хочешь»

— «Каренина» и «2-АССА-2» сейчас идут в каком-то странном, полуподпольном прокате. Почему так вышло?
— Когда я заканчивал картину, то показывал ее на кинорынке. К нам в подвал приходили руководители каких-то компаний, смотрели, качали головами, цокали языками, потом говорили: «К сожалению, мы не сможем прокатать вашу картину так, как она того заслуживает». Я говорю — да хрен с ним, прокатывайте как можете, мне все равно. А они — мы никак не можем, никто сейчас не знает, кто такая Анна Каренина.

— Интересная формулировка.
— Да, это печально и смешно — все равно что в Англии обнаружат, что никто не знает, кто такой Гамлет. И нужна, говорят, большая рекламная кампания по поводу того, кто такая Анна Каренина. А потом началась совершенно другая история. У нас была премьера в Доме кино, и на нее как-то немыслимо попер народ. Таня Друбич тогда хорошо сказала: «Так совестно мне, что такое количество народу пришло». Я говорю: «Чего совестно-то, Тань?» — «Ну как же! Все знают, чем там дело кончится, а такое впечатление, что они чего-то другого ждут». Потом был миллион показов по всему миру, и я заметил, что, несмотря на полное отсутствие рекламы и менеджеровских усилий, везде битком народу. Как-то само по себе складывалось. И у меня такое странное спокойствие было по этому поводу — казалось, что всему свое время, с картиной ничего не случится. Я всегда старался снимать не какие-то сиюминутные вещи, а такие, которые не будут устаревать. Может, только «Асса», но это в связи со странным стечением обстоятельств. 

— Загадочная история: залы-то в итоге полные — почему их было не сделать вместо двух хотя бы десять?
— Я не обижаюсь и не чувствую себя отверженным художником в конфронтации с пошлым миром. У «Анны» и «Ассы» вообще какая-то магическая судьба. Например, в критический момент, когда у нас было очень много отснятого материала, который катастрофически некуда было девать, материализовался Костя Эрнст и попросил сделать из этого пятисерийный вариант для телевидения. Потом все устаканилось, но Эрнст не стал возникать, а сказал, что его вложение остается в силе и через год после широкого проката он покажет сериал. Сериал существует, я от него открещиваться не собираюсь; только любая экранизация — это процесс перевода. И в фильме роман переведен свободным белым стихом, а в пятисерийном варианте — изобразительной прозой.

— Вы же «Анну Каренину», по-моему, лет десять пытались снять.
— Ну да. Но сняли, на самом деле, за два месяца. А десять лет была муть с финансированием. Не то чтобы мы хотели ее снять, а злой рок и низкий социальный уровень нашей родины не давали нам этого сделать, но дефолтов было — как грязи, и мы попадали в любую финансовую лажу. «Анна Каренина» была первой картиной, которую постоянно закрывали, поэтому и чувство такое, что все это происки высших сил. С этого и началась вторая «Асса» — в какой-то бесчисленный раз закрыли «Каренину», а было уже много снято. Мне не хотелось, чтобы материал пропал, и я сел писать другой сценарий, чтобы спасти Каренину.

— И «Асса» получилась мрачнейшиим высказыванием на тему того, что ничему светлому и простому — такому, как «Анна Каренина», — на самом деле жизни нет.
— Это очень важно — в «Анне Карениной» тоже ужасная история: всех она продала, под поезд бросилась, детей оставила, кошмар. А ощущение жутко светлое. Потому что это люди, а не уроды. А во второй «Ассе» — абсолютная, тотальная победа Крымова. Когда мы планировали премьеру первой «Ассы» в «Лужниках», я хотел поставить на выходе из зала его золотой гроб и всем желающим дать гвоздь, чтобы они его вбивали на выходе. Слава богу, мы так не сделали. Это был бы ничем не оправданный романтизм, потому что все получилось прямо наоборот.

— То есть двадцать лет назад вы все-таки надеялись, что Крымов не победит?
— Я не надеялся, я твердо знал, что у Крымова никаких шансов на победу нет и быть не может. Я ему всячески внутренне симпатизировал, вечерний самовар там, Пушкин, Онегин. Он не злодей, но урло с интонацией победителя. Но вот что сделаешь. К тому же жизнь показала, что с песней «Хочу перемен» очень подозрительная история. Потому что я сам махал руками в той десятитысячной толпе в парке Горького. И вот в этой толпе — я готов дать расписку кровью — ни один не знал, каких именно перемен он хочет, и ни один по-настоящему их не хотел. Получилось так, что я с первой «Ассой», верьте или нет, послужил таким козлом-провокатором. То есть непростое, конечно, дело — орать: «Перемен!», не зная, чего именно ты хочешь. Тем более что перемены в итоге произошли, но они — всецело достояние Кадышевой.

— Какая-то совсем неутешительная картина складывается.
— Ну не совсем. Вот недавно мне из Питера звонит художник, который на «Ассе-2» работал. «Я сейчас хочу пойти в «Аврору» на «Ассу». Я говорю: «Ты что, сдурел?» — «Ну, я собрал приятелей, хочу с ними пойти. У вас никаких просьб нет?» — «Какие просьбы? Хотя скажи, что «Асса» должна обязательно идти не на стандарте, а раздражающе громко, чтобы возникло ощущение рок-концерта и звукового хаоса». Потом он опять звонит. «Ну чего, громко?» — «Я не знаю...» — «Я же просил узнать!» — «Я не знаю, я так плакал...» — «Что ты мелешь? Чего ты плакал?» — «Так их жалко всех...» — «Слышь, старик, ты давай, у меня есть в Питере хорошие знакомые психиатры, это раздрызганность нервной системы называется». — «Всех жалко, ужасно. И всего». — «Ну хоть громко было?» — «По-моему, нет».

— Там же, наоборот, как раз про то, что никого и ничего не жалко.
— Вот именно, а возникают и такие случаи, и объяснения у меня им нет. Только одно объяснение — победе Крымовых, проблемам с прокатом, всему вообще, что в мире происходит. Позавчера ночью позвонил Сережа Шнуров в четыре часа утра. «Хочешь, прочитаю свое последнее стихотворение?» — «Ну давай». Четыре часа утра! Я вообще не понимаю, что происходит. И он мне читает:

«Стас Михайлов, Жанна Фриске,
В манной каше две сосиски.
В «жигулях» — литые диски.
Очень любит наш народ
Всякое говно».

— Так это у «Гражданской обороны» уже, кажется, было.
— Да? Но даже если так, Шнуров все равно гениальный поэт, и совсем не такой, как Летов, или Боря Гребенщиков, или Цой. Это божественная поэзия, она объединяет Чуковского и японские хокку. И если кто-то плачет оттого, что наш народ очень любит говно, значит, не все еще пропало.

— Вы сами не думали, как так получилось, что ваш фильм с героями двадцатилетней давности говорит о современности больше, чем то, что сейчас снимают молодые режиссеры?
— Вот у меня есть история. Ходил в гости к Тане Друбич. Смотрю, в кустах стоит какой-то памятник. Захожу в кусты, оказывается, памятник — Блоку. В его основании — куб. Два часа ночи, зима, золотой снег, волшебная картина. А за Блоком стоит молодой парень, мочится на куб и свистит. И мне даже легче стало — вот они какие, твари! И забыл про это. Недавно еду опять мимо, смотрю, человек 25 гужуются у Блока. Я остановился, вылез, подхожу туда. Сидят, как во ВГИКе на перерыве, и какой-то человек читает Блока, а все слушают. Я тоже присел, и тут до меня доперло, что рядом с нашей жизнью всегда есть другая, нормальная, параллельная жизнь. Она очень сильная, там никто не мочится на Блока, нет категорий «жизнь ужасна, жизнь прекрасна» и не надо никому объяснять, что происходит вокруг. И вторая история. Мой бывший студент однажды принес мне авоську, а в ней два здоровенных тома. Написано: «Антология русского стиха XX века». Я так перепугался, говорю, не буду это читать, чего я там не знаю. И вот, выставляя эти книги на полку, я их пролистал. Никого не знаю. Год — 1972-й. Как же так? Я жил в 1972-м, все знаю, что было. Эти два тома — стенограммы параллельной жизни. Она была тогда, она есть сейчас, она будет всегда, только мы о ней не знаем.

— То есть надежда есть?
— Нет никакой надежды. Я не верю ни в какие движения общественной жизни, мне все равно, кого завтра выберут, хоть нашего охранника из кооператива. Потому что вся настоящая жизнь проистекает среди очень малого количества людей. Самая совершенная общественная организация — семья, менее совершенная — отношения мужчины и женщины. Вы в каком союзе кинематографистов? Я — в том, в котором были Феллини с Джульеттой Мазиной и Антониони с Моникой Витти. И у нас-то как раз все нормально.