Сюзанна Бир «На свете нет ничего обаятельнее мужской слабости»

— Все ваши фильмы исследуют природу жестокости и то, как ведут себя люди, сталкиваясь с разными видами насилия. Почему вы всегда возвращаетесь к этим темам?
— Не могу сказать, что меня интересуют жестокость и насилие — мои фильмы скорее о том, как часто маленькое недопонимание ведет к большой катастрофе. Мне интересно, как люди ведут себя в сложных ситуациях, как взаимодействуют друг с другом и насколько по-разному все живут. Возможно, кому-то мои фильмы могут показаться мелодраматичными — и «Братьев», и «После свадьбы», и «Месть» в этом обвиняли. Но для меня мелодрама — это когда люди делают вид, что нечто вызывает у них сложные чувства, а на самом деле это не так. В драме же действие — результат психологических процессов, которые происходят у людей в головах. Поэтому мы с Андерсом (Томас Андерс Йенсен, постоянный сценарист Бир. — Прим. ред.) всегда придумываем такие обстоятельства, в которых никому не надо притворяться, но надо много думать.

— А у вас с Андерсом правда какой-то особый подход к написанию сценариев?
— Ну, в общем, да. Когда мы начинаем работать, то просто встречаемся и долго разговариваем о каких-то волнующих нас вещах — обсуждаем последние новости, наши личные проблемы. Потом Андерс пишет первые 10 страниц. У нас никогда нет синопсиса, синопсис мешает развитию личности в фильме — персонажам приходится делать что-то, им совсем несвойственное, просто потому, что сценарист эти действия прописал. А я всегда требую от сценария максимальной аутентичности — сначала придумываю характеры, а потом уже, исходя из них, моделирую подходящие ситуации. И еще важно, чтобы герои разговаривали нормальным, человеческим языком — в жизни же люди разговаривают с долей иронии, но без вот этого натужного искрометного юмора. И в диалоге, и в кино вообще важен баланс — чтобы все время было одновременно весело и больно.

— Ну, героям «Мести» как раз не очень весело.
— Вообще, «Месть» началась с нашего разговора с Томасом про то, как в мире воспринимают датчан. Всем кажется, датчане — милые голубоглазые блондины, живут в дивном мире белых стен и красивых закатов, им всегда комфортно и спокойно. Как будто никто не видел фильмов Ларса фон Триера! Это же совсем не так, и у датчан тоже есть проблемы; мы, как и все, мечтаем о лучшем мире, в котором все всегда веселые и счастливые, вода — прозрачная, а дети — белокурые. Уровень жизни может быть выше, но если брать любую отдельно взятую личность — я ни разу не видела человека, который бы не страдал. Мне нравится находить в людях уязвимость, давить на слабые места. И поскольку я женщина-режиссер, большинство моих героев — мужчины. В каждом мужчине есть женская сторона — я всегда стремлюсь ее обнаружить и раскрыть по максимуму. На свете нет ничего обаятельнее мужской слабости.

— В «Мести» мужчины вообще не способны не только справиться с детьми, творящими беспредел, но и решить какие-то банальные бытовые проблемы — даже найти еду в холодильнике. Зато как раз с детьми все в порядке.
— Вопрос скорее в том, насколько по-разному взрослые и дети понимают зло. Ребенок может не понимать, что он делает больно — поэтому в школах столько жестокости и насилия. Не потому, что детей неправильно воспитывают, а потому что они еще не осознают, что их поступки имеют последствия. Взрослый Антон видел ужасы в Африке, и, кроме того, он — идеалист. Ему кажется, что все должны по умолчанию понимать, что хорошо, а что плохо. У двенадцатилетнего Кристиана же обостренное чувство справедливости и весьма своеобразный кодекс чести. И в силу отсутствия жизненного опыта он пока не понимает, что проблемы можно решить словами.

— И поэтому мальчик идет и бьет врага велосипедным насосом.
— Ну, этому поступку тоже сложно дать какую-то определенную моральную оценку. Вы же не можете так категорично судить людей... Мне вот кажется, что Кристиан абсолютно прав. То есть, правда, наверное, можно было найти какое-то другое решение этой проблемы, без насоса. Грань между добром и злом же вообще очень тонкая. Но заметьте, радикальный подход Кристиана работает в жизни гораздо лучше, чем гуманистический, который использует Антон.

— В Кристиане вообще чувствуется какая-то демоническая сила, он последовательно превращается в абсолютное исчадие ада.
— Просто у него другое восприятие морали. Это и важно было показать — что происходит, когда сталкиваются разные системы ценностей, насколько по-разному они работают у взрослых и детей. Но вы правы — в мировосприятии Кристиана есть что-то демоническое, я даже просила мальчика к съемкам пересмотреть «Омена», но так, один раз, без фанатизма. В его персонаже должна была чувствоваться эта злая энергия, которая пугает окружающих и так привлекает его друга — Элиаса. Мы привыкли к тому, что дети — милые, добрые эльфы, но если воспринимать это как данность, то они внезапно могут превратиться в абсолютное зло. И главный контраст тут как раз не между взрослыми и детьми, а между ангелоголовым ребенком и тем злом, которое в нем живет. Никогда еще зло не было таким привлекательным.

— При этом вы не делаете никаких моральных выводов. Вы разрешаете ситуацию, но не решаете проблемы.
— В этом и суть. Я не морализатор — зритель должен всегда сам делать выводы. Моя задача — просто моделировать ситуацию, а не решать моральные вопросы и не пропагандировать добро. Кино не должно давать ответы, задача кино — задавать вопросы. Как мы меняемся, когда встречаемся с насилием? Стоит ли отвечать насилием на насилие? Можно ли осуждать такой подход? А если по-другому не получается? Вы можете с ходу ответить на эти вопросы? Вот поэтому мне и не кажется, что я имею право делать какие-то выводы.