«Просто Советский Союз так прощается с нами» Авторы фильма «Интимные места» — о том, как кино спасло их отношения, и о кампании за нравственность

— Вряд ли вы расстроились, когда вчера на премьере в кинотеатре дважды вырубали электричество — зал настойчиво требовал продолжения.

Меркулова: Наш продюсер, Бакур Бакурадзе, сразу сказал, что надо быть готовым к техническим проблемам и не обращать на них внимания. Мы не бегали по потолку, просто сидели, но то, что происходило в зале — это было очень круто.

Чупов: Вырубания электричества очень сильно действовали на актеров. Когда свет выключился второй раз, Юрий Колокольников и Никита Тарасов были готовы наперегонки бежать на сцену, успокаивать зрителей, рассказывать, что дальше.

Меркулова: А то и показывать. Это и есть счастье режиссера: сидеть тихонечко на стуле, чтобы вокруг толпа кричала: «Покажите до конца!»

— Как возник этот сценарий? И почему режиссеров двое?

Меркулова: Скажи, сто раз рассказывал одно и то же.

Чупов: Наташа закончила Высшие курсы сценаристов и режиссеров, училась на режиссера. А я был сценаристом обычных российских телесериалов и пообещал, что напишу ей сценарий. Учеба закончилась, и она пришла за должком, а у меня не было даже идеи. Шли месяцы, Наташа впала в депрессию.

Меркулова: Естественно. 

Чупов: «Зачем я закончила ВКСР? Надо работать, а снимать нечего». Таким образом — пинками и щепками — она сподвигла меня на то, чтобы работа над сценарием продолжилась, и сама приняла в ней активное участие. Чтобы создать стимул, она взяла меня с собой в мир режиссуры. Возник определенного рода симбиоз, но основной режиссер — все равно Наташа.

Как родился именно этот замысел? Когда Наташа поставила меня перед фактом, что надо писать сценарий, у нас были не самые лучшие отношения. Скорее, они были на грани полного краха, и, работая над сценарием, мы устроили себе такую самотерапию: каждый высказал какие-то вещи, которые у него на душе. Не то чтобы сценарий автобиографический, но с его помощью каждому удалось что-то излить. Работа над текстом, а потом и над фильмом, привела к еще более серьезным конфликтами и столкновениям между нами, но в конечном итоге, когда все закончилось, как будто — раз — солнце взошло, отношения нормализовались. 

— Наташа, вы когда поступали на курсы, вы какое кино хотели снимать? 

Меркулова: Я была ориентирована на коммерческое кино. Хотелось делать то, что смогут увидеть люди. Фильм, на который может прийти вся семья.

— Сложно было найти для такого сценария продюсера?

Меркулова: Здесь тоже существует свой путь — с одной стороны, сложный, с другой — иначе как чудом я это назвать не могу. Вообще, выпускникам и студентам трудно добраться до непосредственного производства. Хотя мы вчера обсуждали это с Александром Роднянским, он говорит: «Слушайте, да это какой-то стереотип. Работы много, welcome». И я поняла, в чем проблема-то. Действительно, работы много и выпускников много, но между ними нет мостика. Как одним дойти до другого? Неспроста при Советском Союзе существовало распределение — оно было канатом, по которому, как-то балансируя, можно было куда-то перебраться. Отсутствие коммуникации — довольно сложная проблема. Но звезды сошлись: у Леши был друг…

Чупов: Он сказал, что может помочь нам с частичным финансированием.

Меркулова: Знаете, когда у человека есть мечта, и пространство начинает транслировать всем, что вот, блин, мечта без дела лежит. Возникла какая-то обратная связь. Мы пришли к продюсеру Юлии Мишкинене со сценарием и частичным финансированием. Она сказала, что всю ночь читала наш сценарий и мы ее свели с ума. Было непонятно, хорошо это или плохо. 

— Еще один продюсер фильма — Бакур Бакурадзе. Вчера многие удивлялись, что он спродюсировал кино, которое совершенно не похоже на него. 

Чупов: Может, он этого хотел?

Меркулова: У нас тоже был стереотип… Я не знаю, из чего сделан Бакур, но там есть все, и наш фильм тоже туда помещается.

Чупов: Бакур обращался с нами очень бережно. Он и Юля дали нам возможность монтировать фильм полгода, с перерывами. Может быть, здесь и сказался его метод, он сам так делает свои фильмы: смонтировали все, разошлись на месяц и забыли, потом вернулись. 

Меркулова: Это правильный способ отстраниться от материала, перестать его сильно любить как только что отснятый — когда ты просто не можешь избавиться ни от одной сцены. 

— В принципе, ваш фильм не очень похож на то, что обычно снимают режиссеры Высших курсов. 

Чупов: Там разные режиссеры вообще.

— Тем не менее все аналогии — скорее с западными фильмами. Вспоминают «Песни со второго этажа» Роя Андерссона, я вспомнила «Любовь втроем» Тыквера…

Чупов: Роя Андерссона мы даже не смотрели, очень хотим теперь посмотреть. Тыквера этот фильм тоже пока не видели.

Меркулова: Нам очень льстит сравнение с Тоддом Солондзем — режиссером с уникальной, парадоксальной, непостижимой интонацией. Мы посмотрели «Счастье», переглянулись с Лешей и сказали друг другу, что никогда не преодолеем этот рубеж — он слишком высок. Решили как-то бочком-бочком идти своим путем.

— Кстати, об интонации. В России нет культуры разговора о сексе, известно, что секс еще не научились показывать в кино. Как вам удалось выдержать нужную интонацию?

Меркулова: У нас в начале у самих была фобия. Мы понимали, что если мы беремся за такую тему, то должны быть к этому готовы. Должны знать, что у нас будет в кадре. Я всегда очень хотела поработать с Мартом Таниэлем (эстонский оператор, работавший над фильмами «Осенний бал» и «Искушение святого Тыну» Вейко Ыунпуу. — Прим. ред.).

Чупов: И мы, и продюсеры хотели, чтобы оператор-постановщик был иностранец. Чтобы он не варился здесь и увидел наше пространство другими глазами. Мы делали фильм не о России — эти истории могли произойти где угодно.

— При этом есть дискурс, который в вашем фильме представлен героиней Юлии Ауг — руководительницей комитета по борьбе за нравственность, которая все время думает о сексе.

Меркулова: Значит так. Наш фильм — не политическая сатира. Честно говоря, этот персонаж больше на меня похож, чем на кого-либо еще. С точки зрения психологии про нее линия? Про абсолютный контроль, от которого человек страдает. Я страдаю. Так сложились обстоятельства: я в 15 лет начала самостоятельную жизнь, уехала в город из деревни, и если я все не держу под контролем, то у меня развивается тревожность. То же самое с героиней Юлии Ауг. Это глубоко несчастный человек, который просто хочет любви, черт возьми. Ну не знает она, как ее получать. Опять — отсутствие коммуникации. И я была такой. В какой-то момент жизнь меня так пуганула, что я забыла, как любить. Когда мы с Лешей встретились, мы друг дружку учили это принимать. 

Чупов: Учили друг дружку принимать тебя. 

Меркулова: А что — есть проблема с принятием себя. У Леши, наверное, другая проблема. Какая у тебя проблема?

Чупов: Да у меня нет проблем. Я что хочу сказать? Такой персонаж может жить в любой стране — консервативные женщины, выступающие за нравственность и мораль. Они есть в Германии, в Америке — везде. Нам продюсеры сказали: «Как-то она выглядит слишком карикатурно. У нас нет таких. Это осколок старого времени». И тогда я им показал в интернете, что подобные комитеты есть где-то в Воронежской области, в Тульской. И вот мы готовимся к фильму — происходят события на Болотной. Приступаем к съемкам — начинается борьба за мораль и нравственность. Когда через полгода мы показывали фильм первой фокус-группе, люди говорят: «Конъюнктурненько. Как это вы так подсуетились?»

— Но вы же не можете не отдавать себе отчета, что ваш такой раскрепощенный фильм выходит в момент удушения свобод в первую очередь в сексуальной сфере. 

Чупов: Эта кампания... Просто Советский Союз таким образом прощается с нами. Это его прощальный поклон. 

Меркулова: Если говорить о кинематографе, мы все понимаем, что отрицать советскую школу категорически нельзя. Мы же все на ней выросли так или иначе. Эти люди нам преподавали. Нужно шагать дальше — с мудростью этих людей, но уже с каким-то своим самостоятельным взглядом. 

— Это вы сейчас описываете нормальную связь поколений, которая у нас оборвалась.

Меркулова: Она оборвалась, потому что что перемены были очень жесткими, во всех сферах. Это и вызвало такую реакцию. Вот, человек болеет, и ему говорят: «У вас болезнь так запущена, что мы через год вам ногу ампутируем». И у тебя есть год подготовиться к этому. А тут — бац! — две ноги отрезали циркуляркой без обезболивания.

Чупов: И гуляй. 

Меркулова: Мы не склонны говорить о том, что люди вроде персонажа Юлии Ауг выжили из ума. 

Чупов: Это наши люди.

Меркулова: Да, но с ними произошла какая-то сложная и физическая, и психическая травма. Мы переживаем то же самое. То, что мы попытались показать в фильме — реакция персонажей на все психотравмы, которые они получили по дороге под громким названием «жизнь». 

— Интересно, что сейчас в медиа большим успехом пользуются неглупые психологические тексты с критическим взглядом на отношения людей. Постсоветские люди готовы услышать, что им никто ничего не должен. Мне кажется, общество взрослеет.

Меркулова: Взросление начинается, правда же, через конфликт? Надо пережить свои 13 лет. И русское кино, на мой взгляд, переживает их сейчас. Я прямо вижу, как на моих глазах люди учатся, учатся его делать. От фильма к фильму — видно: тут научились, туда попали, здесь поняли. Еще немножко… Мы в шаге сейчас на самом деле от профессионального отношения. От профессии мы в шаге. Я думаю, что все будет очень хорошо. 

Чупов: Очень хотелось снять взрослое кино. Для взрослых. Слишком много инфантильных картин. Не в профессионально плане, а в плане посылов, диалогов. Все, что казалось инфантилизмом, заигрыванием с публикой, мы отсекали.

— Я хотела сказать про «взрослое кино», но постеснялась. 

Меркулова: В фильме-то мы показываем, что на самом деле взрослых нет. Наши герои — такие же дети и такие же психи, как мы с Лешей.