«Публика измучена Суперменом» Пол Верхувен о закате Голливуда, новой холодной войне, «Азазеле» и Иисусе Христе

— О вас не было ничего слышно со времен «Черной книги», только недавно на Московском фестивале показали ваш экспериментальный проект «Одураченный». Почему так долго?

— Я хотел найти что-то действительно стоящее, а это сейчас непросто. В 1970–1990-е было полегче, но в нулевых американское кино пре­вратилось в один сплошной сай-фай и комикс.

— Вы сами много снимали научной фантас­тики.

— Да, но точно не собирался делать это всю жизнь. Я ищу в Америке и Европе проекты, ко­торые могут появиться по моей воле, а не по распоряжению других. Это роскошь, но я могу себе позволить. Есть неплохие варианты, но «неплохой вариант» для меня уже маловато. Возраст — больше нет времени на необязательные вещи. Иногда что-то нахожу, но, как правило, что-то не срастается, чаще всего по экономическим причинам. Но я все еще надеюсь, что хотя бы один проект будет закончен.

— «Одураченный» — это вызов профессиональному кино, вы писали сценарий с любите­лями по методу краудсорсинга…

— Это был эксперимент. Что у молодежи на уме? Как работает съемочная группа, которая разбирается во всех этих цифровых штуках? Я кое-что знаю про спецэффекты, конечно, но на цифровую камеру никогда не снимал. Это было интенсивное погружение в молодую голландскую околокиношную тусовку. Кое с кем я еще поработаю.

— Фильм получился очень смешной, с залихватским сюжетом, но вы, насколько я знаю, были скорее разочарованы экспериментом.

— Не думаю, что буду еще что-то делать при помощи краудсорсинга, — слишком много времени отнимает. Толпа не может дать много, но что-то она дает. Толпа не может создать структуру, не может прописать развитие персонажей. Она может шуметь и фонтанировать, а я хотел кино про отношения, про промискуитет, про секреты в шкафу и про то, как они внезапно вываливаются на пол в гостиной. Когда мы получили сценарий, написанный добровольцами, нам пришлось порядком попотеть, чтобы слепить из него удобоваримый нарратив.

— Собственно кино о семейных тайнах предваряют полчаса «фильма о фильме», в котором участники проекта говорят, какой Верхувен великий. Зачем это было нужно?

— Ой, это не я. Пока мы работали, нас постоянно снимали, четыре телекамеры, каждый наш шаг. Постоянно брали у меня интервью, а потом смонтировали из этого документальный фильм.

— И что вы теперь думаете о кино, снятом на цифру?

— Для такой вот истории — про людей — она подходит. Быстро, удобно, дешево. Вуди Аллен или Бергман могли бы снимать свои фильмы на цифру, и они ничего бы не потеряли. Но «Доктора Живаго» на цифру не снимешь, «Лоуренса Аравийского» на цифру не снимешь: в таком панорамном кино слишком важны маленькие детали, нюансы, а цифра их размывает и скрадывает.

— И тем не менее пленка изымается из оборота, исчезают специалисты. Скоро индустриальное производство «Доктора Живаго» и «Лоуренса Аравийского» будет невозможно.

— Kodak сейчас пытается конкурировать с цифрой, начали продавать пленку по сниженным ценам. Не знаю, что у них получится, может, прогорят — и мы вообще останемся без пленки. Или так: проблема пикселей через несколько лет разрешится. Какая там у нас сейчас разрешающая способность — 4K? Наверное, скоро будет больше, и мы перестанем замечать разницу, но пока это точно слишком заметно. Новые технологии всегда уничтожают старые, но если пленка исчезнет, кинематограф не умрет. Пусть даже это будет кинематограф, который нам не нравится.

— Всегда есть аспект ностальгии. Достаточ­но кинематографистов и синефилов, которые из принципа не откажутся от пленочного кино.

— Ну да, здорово также прокатиться на поезде, который тащит паровой локомотив, но далеко на нем не уедешь. Я вот жалею, что люди книг не покупают. За то время, что я живу в Лос-Анджелесе, 90% книжных магазинов в городе просто исчезли. Потом пропали видеопрокаты и магазины DVD. Знаете, почему это плохо? В интернете, чтобы найти что-то, ты должен сформулировать запрос. А в магазине можно найти книги на темы, о существовании которых ты даже не задумывался. И вот эта возможность внезапного открытия, расширяющего границы наших представлений о мире, исчезает.

— Возвращаясь к Голливуду. Что там, по-­вашему, случилось в нулевых? Куда делись все провокационные фильмы? Почему вместо «Основного инстинкта» нам показывают одни комиксы?

— Наступила диктатура посредственности. Все расчеты делаются по нижней линии восприятия, принимается только то, что «сработает». Фильмы, которые говорили о том, что нас действительно интересует, — о политике, о сексе, об отношениях — были заменены… на что? Давайте называть это переводом комиксов Marvel на язык кино. Все началось раньше, с «Супермена», потом был «Спайдермен», «Черт-знает-кто-мен» и так далее… Началась охота на книги Marvel — если одна сработала, почему бы не экранизировать еще двести? Киноверсии комиксов превратились в снежный ком, который катится с горы, и его уже не оста­новить. Слышали, что сказали Стив Спилберг и Джордж Лукас несколько месяцев назад? Они предрекают катастрофу. Производство подорожало астрономически — 100–200 миллионов бюджета уже считаются нормой. Как это кино про зомби называлось? «Война миров Z»? Он миллионов четыреста стоил, и в результате получилось… ну так: о’кей. Фильм как фильм. За четыреста миллионов. А что дальше? За последние месяцы несколько таких колоссов грохнулось в прокате. Студиям пора включать мозги, потому что конвейерная обработка комиксов Marvel никуда не ведет. Публика измучена Суперменом. Это началось не вчера, но если Лукас и Спилберг правы, то в ближайшие два-три года мы увидим, что вселенная Marvel посыпалась как карточный домик. Может, пора от фантастических миров, на которые под­сажена Америка, снова обратиться к реальному миру?

— Что вы думаете о возможном ремейке ­«Робокопа»?

— Они снимают. Не успевают к прежней, ­февральской дате релиза, но снимают. И ремейк «Вспомнить все» сняли, и даже ремейк «Звездного десанта». Ну то есть или Marvel, или ремейк, других вариантов не бывает. Современная киноиндустрия исключает фантазию. Но я не думаю, что это навсегда, это не воля Божья, надо просто поискать другое направление. Лет пять уйдет на то, чтобы понять, что Marvel больше не работает, а потом должно наступить оздоровление ситуации.

— У одного моего коллеги есть теория, что в середине «Звездного десанта» все герои по­гибают, а все, что дальше, — пропагандистский фильм.

— Это все конспирология. Как работает это кино? Оно втягивает зрителя в себя, заставляет его сначала симпатизировать персонажам, потом идентифицироваться с ними, а потом, когда слияние становится полным, — бац! — оказывается, что герои-то — фашисты. Я использовал много цитат из «Триумфа воли» Лени Рифеншталь, у героев была отчетливо нацистская форма. Конечно, многие зрители этого просто не заметили, но их поставили перед выбором: или вы начинаете сомневаться, или следуете за логикой героев дальше и начинаете убивать. Это фильм о том, что не­которые аспекты американского империализма могут привести к новой разновидности фашизма. Так что ваш друг неправ, если считает, что сначала мы имеем дело с реальностью, а потом начинается пропаганда, — это пропаганда с самого начала.

— Интересно, кстати, что сразу несколько европейских режиссеров послевоенного поколения в 1980–1990-х приехали в Голливуд и начали критиковать США при помощи блокбастеров.

— К тому моменту, как я снял «Звездный ­десант», я жил в Штатах 15 лет. Приехал я туда, конечно, не для того, чтобы «критиковать Аме­рику». Я приехал, потому что в Голландии мне было нечего делать. Не получалось снимать кино, которое я хотел снимать, — оно же все там на госдотациях. Думал ехать в Германию или в США и в результате оказался в Лос-Анджелесе. По факту я был экономическим беженцем! Приехал с открытым сознанием, был в восторге и точно не собирался ничего критиковать. Потом, лет через 10–15, стал задумываться, приглядываться к американской внешней и внутренней политике, к тому, что делает Верховный суд, к империалистическим тенденциям, к тому, что они творят за пределами страны… Я же сам приехал из аполитичной страны. В Голландии нет политической повестки, если не считать борьбу за права гомосексуалистов и подобные штуки, безусловно, важные, но все же… Почему решение президента одной страны име­ет влияние на весь мир? Есть перекос, но, чтобы это заметить, наивному голландцу потребова­лось время. Мои наблюдения нашли отражение в «Звездном десанте», но я об этом не думал ни во время «Основного инстинкта», ни во время «Вспомнить все», ни во время «Робокопа», который посвящен скорее проблемам муниципаль­ной политики. А вот «Звездный десант» — кино о политике внешней.

— Киноиндустрия сейчас проявляет интерес к библейским историям, а вы написали книгу об Иисусе, о которой в России почти ничего не знают.

— Да, проявляет интерес, но делают все максимально банально — это почти невозможно смотреть. Я изучал Иисуса не с религиозной точки зрения. Это история не Бога, человека — человека, существование которого замалчивалось на протяжении столетий. С трудом удалось избежать аналогий с Че Геварой, но они, конечно, напрашивались. Это было революционное время, и Иисус ждал наступления Царствия Божьего, причем очень скоро, на днях (оно, как известно, так никогда и не пришло). В книге я исследую исторический контекст, в котором появится этот революционер, стертый из истории и возведенный пропагандой в ранг бога.

— Почему так и не был снят ваш фильм по Акунину? Мы его так ждали.

— Я тоже ждал! Но мы уже потеряли права на книгу. Нам не повезло с американским продюсером — он хотел снять кино за идиотически малую сумму. Потом беременность Миллы Йовович, которая должна была играть главную роль, — это была катастрофа. Я очень много времени потратил на проект, выбрал все места для съемок в Петербурге. Думал, фильм будет очень ярким. Мы были сосредоточены на поисках реальных декораций, они бы создали в фильме особое измерение, визуальный тур-де-форс. Я видел, что с «Азазелем» сделали на русском телевидении, — большим кино это не назовешь.

— Пока готовились, узнали что-то новое о России, о чем не подозревали?

— Нет, я же только места успел выбрать, глубокими исследованиями общества не занимался. Про Россию в основном узнаю из газет.

— Ругают?

— Американские — да. Такое ощущение, что опять началась холодная война. Ожили все штампы.

— Пропаганда вернулась.

— Да. Пропаганда — всегда преувеличенная версия событий. Газеты пишут, читатель верит. Никто не может быть прав абсолютно и неправ абсолютно. У всех свой бэкграунд. В американском образовании существует диспропорция между информацией об истории США и истории остального мира. Они, например, не имеют ни малейшего представления о потерях России во Второй мировой войне. Я специально проверял: многие люди на Западе действительно думают, что войну выиграла Америка.

— Ну то есть, как и в киноиндустрии, постоянное упрощение.

— Недостаток внимания и недостаток желания понимать друг друга. Иногда людям нравится быть в состоянии антагонизма. Нравится быть на войне.

Ретроспектива Пола Верхувена, 11–15 сентября, в летнем «Пионере»