Незабвенная
6 марта – премьера фильма «Небо. Самолет. Девушка» с Ренатой Литвиновой
В 1991 году вышел фильм «Нелюбовь». Здесь актриса Качалина впервые произнесла с экрана болезненно-выспренные слова, сочиненные молодой выпускницей сценарного факультета ВГИКа Ренатой Литвиновой.
Затем Литвинова писала с братьями Алейниковыми сценарий «Трактористов» и играла в триллер-новеллах Киры Муратовой. Потом Валерий Тодоровский экранизировал книгу Литвиновой «Обладать и принадлежать» – получилась «Страна глухих». Потом Литвинова стала режиссером-документалистом и сняла фильм «Нет смерти для меня» об артистках тоталитарной эпохи – Самойловой, Окуневской, Мордюковой. Потом сыграла в военно-патриотическом телесериале «Граница» – и удостоилась Государственной премии. Потом судила фильмы Озона, Иоселиани и Тыквера в составе жюри Берлинского кинофестиваля. Снялась в новом фильме Питера Гринуэя «Чемодан Тульса Люпера» в роли русской аристократки. А теперь – стала продюсером. Купила права на сценарий Эдварда Радзинского «Сто четыре страницы про любовь» для фильма «Еще раз про любовь» и переписала роль, которую играла Татьяна Доронина в 1968 году, под себя. Сыграла. Фильм называется «Небо. Самолет. Девушка». Это нежное, бескровное и совершенно немаргинальное кино. Его премьера состоялась на Венецианском кинофестивале, а в Москве его выход приурочен к празднику Международный женский день. Фотодиректор «Афиши» Ирина Меглинская, пока смотрела фильм, пару раз всплакнула, пару – всхохотнула сквозь слезы, получила, по ее словам, физиологическое удовольствие, объявила картину первым правильным фильмом о природе женской любви и отправилась делиться впечатлениями прямиком домой к Ренате Литвиновой.
– После твоего «Неба» у меня странное последствие: я стала припоминать «Еще раз про любовь» и сопереживать доронинской героине по-другому. Это как взрослая дочь, которой пришло время чувствовать: вдруг начинаешь понимать, что стояло за мамиными слезами тогда, давно… А у тебя есть сентиментальные отношения с той старой картиной?
– Да, я обожаю Доронину. Ты знаешь, я же посвятила ей этот фильм. Она же мой вдохновитель. Я себя воспринимаю как продолжателя ее.
– Почему ты тогда не сняла ее в «Нет смерти для меня» – своей картине об актрисах?
– Потому что поначалу задумывался рассказ о дивах тоталитарного кино, потом… все сломалось случайно.
– А вот ты говоришь «дивы». А что это для тебя такое – дива?
– Это что-то всегда с красными губами, белой кожей, диким обаянием, шлейфом духов… Представляешь, мне один раз Андрей Сергеевич Кончаловский говорит: «Рената, почему от вас всегда так сильно пахнет духами?» А я спрашиваю: «А чем же еще должно пахнуть от женщины?» А он отвечает: «Мылом». Ужас! А еще дивы не всегда знамениты. Вот у меня была одна такая знакомая в Одессе. Ей было 70 лет. Все время ходила в странных шляпках, сверкающих одеяниях, в бриллиантах, хоть и фальшивых, но на всех пальцах, ресницы, конечно, приклеенные. Я, помню, ей весь свой красный лак подарила, она так радовалась.
– Мне кажется, это можно проверять трансвеститами. Если можно себе представить трансвестита, повторяющего образ женщины, значит, эта женщина – дива. Ведь правда, сложно представить себе трансвестита, изображающего Мадлен Олбрайт. А вот Гурченко, например, легко. И Ренату Литвинову легко.
– Меня тут недавно изображал Максим Галкин. У него был концерт какой-то. Я вышла на сцену, сказала одну фразу и зал страшно рассмеялся. Я сказала еще одну фразу, а зал – еще больше. Я подумала тогда, может, мне уже выступать как Степаненко.
– Рената, а как Радзинский дал согласие на такое вольное обращение со своим сценарием?
– Когда я принесла ему свой сценарий, он прочитал и, верно, ужаснулся поначалу; по телефону стал давать уклончивые ответы. А через несколько дней он сам позвонил и сказал, что согласен, но только при условии, что я буду играть главную роль. Я везде это подчеркиваю, потому что… это же честь какая. Ведь эту роль он написал для Дорониной, которую любил.
– Он хороший и умный: понял, что ты дала этому сценарию то, что он сам никогда не смог бы дать, – женские-преженские реплики. Но, кстати, мужские реплики в твоем сценарии менее убедительны: они всего лишь дают возможность красиво ответить.
– Ну да, наверное, лучше бы они молчали. Я, конечно, отдаю себе отчет, что они лишь повод. Это не про них. Это про женщин, которые влюбленно смотрят на мужчину. Это грустная тема, правда? Когда хочется сказать: «Я так люблю тебя». И некому сказать. А может, я как-то, сама того не ведая, расправилась с некоторыми из них. И неважно, что они там говорят. Вообще, я на мужчин смотрю как на загадочные существа. Я их не знаю, но я их изучаю, особенно тех, которые только что народились, вот которым только что за двадцать лет.
– Моя подруга Дуня Смирнова назвала бы этот фильм вагиноцентричным. Она меня все время убеждает в том, что в жизни женщины есть много чего интересного и помимо любви. Может, и впрямь осмотреться по сторонам, подумала я после фильма. Женщина, так желающая любви, может быть и опасна для окружающих.
– Не знаю, мне кажется, такие женщины украшают жизнь своей удивительностью. Они – как ценные птицы, которые касаются тебя крылом и улетают. Они вызывают дикое подозрение, недоверие, в них все кажется искусственным, преувеличенным. Во мне есть грусть по этим женщинам. Они есть в каждой из нас. Просто нам делают больно, и мы покрываемся броней и перестаем выпускать их наружу.
– Кино именно про таких?
– По-моему, да. И женщины, в быту забитые ногами, потом в старости мстят. Я видела таких женщин. Прожили всю жизнь. И вот он лежит где-нибудь там, уже ему плохо, и она мстит, мстит ему за обиды, за любовницу. Периодически напоминает: «Помнишь ли ты?» Ну вот, к примеру: «А помнишь ли ты, как в таком-то году я гналась по такому-то шоссе за тобой на такси, дала таксисту сто рублей, а твоя машина была забита арбузами, и они так перекатывались, а около тебя сидела эта Кузьмина. Я вас догнала и выкинула ее из машины. А она говорит: «Неужели ты меня здесь оставишь?» А я ей говорю: «Полезай на арбузы». Помнишь, Лелик?» Лелик: «Ну Валечка!» И лежит такой раздавленный. Вот она умерла эта женщина, и через полгода он умер за ней. Забрала его с собой. Не разрешила дальше жить.
– Ты везде говоришь, что это твой дебют?
– Ну как продюсера. Лена Яцура – мой партнер. У нас же компания с красивым закодированным, приносящим волшебные прорывы названием «БОГВУД-КИНО». Не спрашивай, как расшифровывается. Это тайна, иначе сила названия ослабнет.
– Как ты действовала в качестве продюсера?
– Была пьеса Эдварда, нужно было купить права. Потом достаешь всякие деньги, выбираешь режиссеров. Лена Яцура появилась, когда уже был сценарий и Вера Сторожева – режиссер. Дальше мы были вместе. Две такие дамочки, представляешь нас вместе? Я еще в период доставания денег была ужасно беременная, но с красными губами и ногтями, и Лена вся в прозрачном, ведь ей всегда жарко, даже зимой. Вот приходили на пару куда-нибудь в кабинеты – никто не мог нам отказать. Потом запуск, съемки, когда и по четырнадцать часов. Не скажу, что нам было легко. Мы и сейчас – как воины.
– Скажи, а взять Мишу Ефремова на роль, которую в старой картине играет его отец, – это спецэффект такой?
– Нет, просто Миша хороший актер и мы с ним играли вместе в телесериале «Граница». Мне тут звонят и говорят: «Вы получили Государственную премию за фильм «Граница», приезжайте в Кремль».
– Ты Путина видела?
– А что он тебе сказал?
– Он сказал: «Поздравляю» – и подарил букет. А потом мы пили шампанское. Я была в прозрачном платье с большим вырезом сзади. И вдруг кто-то с разбегу поцеловал меня в голую спину.
– Путин?!
– Нет. Это была Нонна Викторовна Мордюкова. Мне даже фотографию из Администрации Президента прислали.
– Ты знаешь, я читала твои тексты и поняла, что они теряют половину своего обаяния, если не слышишь твой голос за ними. Тебе нельзя отпускать свои тексты от себя. Я, например, очень легко представляю тебя сидящей на сцене на высоком табурете на фоне бордовой бархатной занавески в круге света – читающей свои монологи.
– Ну да, ну да…
– Мне нравится, как ты одеваешься. Ты выбираешь каких-то дизайнеров или это шьют тебе?
– Больше всего я люблю винтаж. Я с удовольствием выбирала бы материю и шила бы в ателье, но на это же нужно так много времени, примерки всякие.
– Скажи, а есть люди, которые тебя пытаются корректировать?
– Да, например, Рустам Хамдамов. Он прижизненный гений. Он научил меня носить камеи как ордена. Еще он говорит, что когда к тебе не приходит решение, то нужно прикоснуться лбом к стене – и оно обязательно придет.
– Практическим советом это сложно назвать.
– Зато как это красиво. А однажды, когда мне предложили сниматься в рекламе за деньги, он мне сказал: «Рената, вы не должны зарабатывать, вы должны тратить».
– Кстати, о великих режиссерах. Гринуэй?
– Да, он позвал меня играть аристократку Констанцию. Там тоже были огромные тексты, но совсем не как у меня, а такие теоретические, шокирующие рассказы о вынужденном сексе с нелюбимым мужчиной. Совсем новый для меня опыт. Гринуэй спросил у меня: «Вы будете это делать?» Я говорю: «Только говорить или…» – «О нет, только говорить». У него я впервые снялась полуобнаженной. Но это было красиво, как в живописи.
– Что тебе в детстве читала мама?
– Ох! Моя мама мне перед сном читала «Под насыпью во рву некошеном лежит и смотрит как живая, в цветном платке, на косы брошенном, красивая и молодая». Я говорю: «Мам, вот что подбивало тебя читать такие страсти ребенку?» Она говорит: «Ха-ха-ха-ха». Еще она читала мне вот что: «Не любишь, не хочешь смотреть. О, как ты красив, проклятый! И я не могу взлететь, а с детства была крылатой». Ужас!
– А потом?
– Потом я читала медицинскую энци-клопедию. Моя мама хирург.
– Беременности в разрезе?
– Там все болезни. Особенно мне запомнились какие-то язвы, и еще там были такие голубые пластинки, я их слушала. Там живой человек бредил, какая-то типичная шизофрения.
– Расскажи мне о Кире Муратовой.
– Когда я первый раз увидела Киру Муратову, был салют. Она зашла в фойе гостиницы с чемоданами под салют, который был по случаю в городе. Они с мужем назначили мне встречу в баре. Я, пока ее ждала, выпила. Какой-то коньяк отравленный.
– Отравленный?
– Щеки стали красными – как с мороза, и когда зашла Кира с мужем Женечкой, я все время закрывала их руками. Они сидели напротив и рассматривали меня. Потом сказали: «Вы нам понравились». Такую оценку они мне поставили. А потом прошел год, и как-то утром раздается звонок, Кира назначает мне встречу, и я засыпаю обратно. Потом встаю и думаю: «Какой сон странный мне приснился, что Кира назначила мне встречу». Так бы и пропустила, если бы не обнаружила записку с телефоном.
– А твои тексты приходят к тебе изнутри или извне? Вот откуда про Офелию в «Трех историях»?
– Не знаю, вот меня мама же не бросала, и истории я такой не знала. Мама мне даже сказала после одного просмотра, что на нее с такой жалостью посмотрел один знакомый, вот, мол, дочка-то какие страсти думает про мать! Я на самом деле много написала, а Кира выбрала «Офелию». Тогда она мне сказала торжественные слова: «Вы не обижайтесь. Но вы лучше уже ничего не напишете, так это гениально».
– А ты читаешь женские журналы?
– Женские журналы у меня вызывают отвращение. Они заражают женщин ложным оптимизмом, советами к захвату. Они побуждают отчаявшихся женщин к идиотским телодвижениям. Женщина не должна действовать. К женщине должен сам прийти близкий, нужный ей человек. Она должна быть нужна мужчине больше, чем он ей, тогда он никуда не исчезнет. Ей только нужно сформулировать своим ангелам, что ей нужно, чтобы они знали, что ей присылать.
– Феминисток вырвет. Ты вообще к феминизму как относишься?
– Ой, я даже не знаю, я же его не изучала. Все на равных у них?
– Ну да. Это когда женщины хотят быть капитанами дальнего плавания или летчицами-истребительницами. Хочешь быть летчицей-истребительницей?
– Истребительницей я быть не хочу. Это же война. Я не хочу летать по войне…
– А ты как видишь себя в старости? И вообще – видишь?
– Вижу. Я сижу на дне высохшего бассейна на улице, он весь зарос вьюном, в разводах, довольно глубокий. Мозаичное дно, былая роскошь. Я вижу свою старую худую руку, правда, всю в бриллиантах и браслетах. Я беру горячую чашку с чаем. Здесь, на дне, нет ветра, стоит круглый стол, кресла, даже лампа горит, и непонятно, откуда питается электричеством. Вот ко мне спускается мой муж, на плечах плед. Несет две книги и кофейник. Когда смеркается на дне, мы выпиваем. Собаки свешивают свои морды к нам сверху, машут хвостами, но боятся спрыгнуть – высоко. А где-то в доме все время звонят телефоны, не прекращая, наверное. Дети звонят, хотят узнать, как мы там живы. До ночи сидим болтаем, молчим – пока не начнется дождь или гроза. Тогда, все бросив, поднимаемся. На земле – дом, весь скрипит, но есть горячая вода и ванная. Везде горят низкие лампы, и нет телевизора. Послушай, говорят, скоро изобретут лекарство от старости, и люди будут жить триста лет. Я хочу жить двести пятьдесят.
– Кстати о руке в бриллиантах. Ходят легенды о том, как ты, когда была в жюри Берлинского кинофестиваля, потеряла какой-то огромный бриллиант. Это правда?
– Я так хлопала фильму Озона «8 женщин» после всех этих снятых дрожащей камерой под Ларса (фон Триера. – Прим. ред.) картин, где все мелькало, было нехорошо видно, был грязный секс (там один иранец сказал, что десять лет после этого секса не сможет заниматься любовью) между всякими уродами. Кстати, я одна в жюри защищала «8 женщин». Я так кричала. А один мне там сказал: «Зачем мы будем давать ему приз, если он и так имеет успех, его купили во многих странах и он заработал много денег?» И дали японскому мультику («Унесенные призраками». – Прим. ред.). В общем, я так хлопала, так хлопала, что камень вывалился из кольца. И представляешь, его нашла не охрана, а зрительница в зале, и вернула его мне. Я тогда еще подумала: «Как дорого я заплатила за свою любовь к этой картине». Но камень ко мне вернулся – значит, любит меня.
– Что ты собираешься в ближайшее время писать, снимать, терять, находить?
– За этот год я хочу снять сразу три фильма. Издать книгу. Написать три обещанных сценария. Сняться у Киры в роли мошенницы. Я надеюсь, там будет играть моя любимая артистка Алла Демидова. Я так хотела, чтобы она сыграла мою маму в «Офелии»! А потом я хочу родить еще одного ребенка. Дети – это такая роскошь, такое удовольствие.
– Говорят, ты пригласила в какой-то свой фильм Такеши Китано?
– Ну да. Я познакомилась с ним в Венеции, он такой мощный. Помню свое первое письмо ему, ну с синопсисом. Иногда сама на себя смеюсь. Оно начиналось «Дорогой Такеши».