Инструмент господа

30 января в московский прокат выходит фильм Гаспара Ноэ «Необратимость»

В последний раз, когда мы ее видели, она была царицей. Моника Беллуччи играла Клеопатру в «Астериксе и Обеликсе-2». Фильм стал кассовым рекордсменом Франции, как другой фильм с Беллуччи – «Братство волка» – годом раньше. Еще раньше была дважды номинированная на «Оскар» трагическая история женщины по имени Малена, сыгранная одними движениями бедер.

Как Жанна Моро или Моника Витти, Беллуччи способна играть драму почти без слов, одним телом. А еще раньше Беллуччи была для мира и вовсе бессловесной: работала моделью на показах Армани, фотосессиях Аведона и в видеороликах Dolce & Gabbana, поставленных оскаровским лауреатом Джузеппе Торнаторе. Но на последнем Каннском фестивале царица кричала, когда ее грубо имели, как площадную девку: конкурсная «Необратимость» содержала сверхнатуралистичную 9-минутную сцену изнасилования Беллуччи и 15-минутную, где она играет голой. Можно кричать в ответ – ей все равно: она уже ангажирована Голливудом для двух сиквелов «Матрицы» и нового проекта Брюса Уиллиса. 30 января «Необратимость» выходит в Москве, а за несколько дней до этого Алексей Васильев набрал номер парижских апартаментов синьорины Беллуччи, чтобы разведать, потеряли ли мы ее навсегда.

– Во-первых, с Новым годом! Кстати, как вы его встретили?

– Развлекалась на Мальдивах. Вы ведь знаете, что такое Мальдивы? Я только что вернулась в Париж и уже завтра уезжаю в Рим. Мел Гибсон сейчас снимает там «Страсти» о последних 12 часах жизни Христа, а я – Мария Магдалина.

– Это не тот ли фильм, что снимается на мертвом языке?

– Да, на арамейском. Мне пришлось его выучить. После итальянского, французского и английского это четвертый язык, на котором я играю. Но зрителю не понадобится перевод – это фильм, где образы важнее слов, история рассказана при помощи изображений. Совсем как в немом кино.

– Все же лучше всего вы владеете языком тела. «Малена» сыграна одними движениями бедер…

– Да и в «Добермане» я сыграла почти без слов. Но нет, язык тела для меня – не самый любимый. Просто один из тех, какие я знаю и на которых играю.

– Какие выражения языка тела вам особенно нравятся?

– О, абсолютно все. Каждая часть моего тела равно важна, а все вместе они – мой набор инструментов, какой есть у столяра, слесаря или плотника. Каждое из пяти чувств в равной степени задействовано в игре.

– А как задействован нюх?

– Больше, чем вы предполагаете. Знаете, какой у меня метод работы над ролью? Я сперва решаю, какими духами могла бы пользоваться моя героиня, а затем начинаю учиться двигаться, смотреть, улыбаться в облачке того аромата, который ее сопровождает.

– И чем же пахнет Малена?

– Флердоранжем. Она рождена на Сицилии, и от нее пахнет апельсинами.

– А Алекс, героиня «Необратимости»?

– У нее ванильный запах, потому что она – сладкая. Это нормальная современная городская девушка с самыми ясными представлениями о счастье. Просто судьба ее оказывается ужасной: ее насилуют в подземном переходе, разбивают в кровь лицо, калечат в тот момент, когда она узнает, что ждет ребенка от любимого человека.

– Почему?

– Нипочему. Все происходит нипочему. Ничто не должно случаться. Но случается. Такова жизнь. Скажут, я не имею права говорить такое – мне-то везло. Но я уже видела, как умирали дорогие мне люди. Уродливые, отталкивающие вещи поджидают и меня – я знаю.

– Не говорите так. Никто на свете не желает вам зла.

– Вы не желаете, несколько приятных людей, которыми я ограничила круг своих знакомых, не желают. Но только на пару людей, которые вас любят, приходится дюжина ненавистников. Это одно из условий игры под названием жизнь. Нельзя строить планы. Жизнь – импровизация; в этом плане фильм «Необратимость» устроен как жизнь. Он состоит из нескольких длинных, заранее сымпровизированных сцен, снятых одним планом.

– Сцена изнасилования, снятая одним планом, длится 9 минут, и вам за нее попало от многих журналистов.

– За что?

– Ну как же – вы, уже признанная актриса, лежите во весь экран с голыми бедрами и грудью, а сверху на вас возится мужчина, обзывает по-матерному и кричит, что насилует вас, скажем так, в извращенной форме. Ситуация скандальная.

– Так и фильм скандальный. Вызывающе жестокий – как все, что снимает Гаспар Ноэ, как «Падаль», как «Один против всех». Он из тех режиссеров, кто черпает вдохновение в реальной жизни, а она, повторюсь, невиданно жестока. Кстати, фильм, в котором я сыграла недавно с Брюсом Уиллисом, «Слезы солнца», тоже очень жестокое кино. Тем не менее я как профессионал… А вам как эта сцена?

– Я не нахожу ваше поведение неприличным.

– Так вот я тоже. Я актриса. Часто я играю лирических героинь, реже – смешных, случается – женщин, которые оказываются жертвами насилия. Существуют разные типы кино, и ни одному я не отказываю в праве на существование. Когда тебя насилуют или когда дарят цветы – затраченная работа актрисы одинакова. Хотя «Необратимость» и была необычным фильмом, но не из-за этой сцены изнасилования, а из-за техники его создания. Подумайте, какая великая привилегия для киноактера: 15-20 минут подряд мы играли один эпизод! Такое могли себе позволить разве что актеры у Кассаветеса – не крошить роль на планы, а играть целый кусок жизни, все глубже погружаясь в состояние персонажа. Еще такое возможно в театре.

– Вы могли бы сыграть в театре?

– Да! Приглашений хоть отбавляй, но я отказываюсь. Последнее время в театре я скучаю. Пьесы пошли все больше паршивые. А спектакли играются месяцами. Нужно очень любить материал, который играешь, и считать его своим, чтобы полгода каждый вечер делать одно и то же.

– Клеопатра, которая недавно прибавила вам славы, – это ваш материал?

– Нет, на веки вечные это роль Элизабет Тейлор, которая была в ней великолепна. Если бы речь шла не об «Астериксе и Обеликсе», а о серьезном или мелодраматическом фильме про Клеопатру, я бы отказалась. Меня бы принялись сравнивать с Тейлор и в конце концов съели бы заживо. Тут я играла скорее в некую королеву комедии, чем в Клеопатру.

– А сами стали королевой кино, как Тейлор.

– Увольте – таких, как Тейлор, больше не делают. Статус кинозвезды не тот, что в 60-х. К тому же я итальянка, а страх берет: до чего же власть захватило американское кино!

– По-моему, ваш успех – свидетельство обратного. Впервые за 30 лет после Лорен и Кардинале итальянка становится звездой в США.

– Это другая ситуация. И Лорен, и Кардинале, и Джина Лоллобриджида становились звездами в США благодаря успеху своих итальянских фильмов. Потом их приглашали в Голливуд, но они неизменно возвращались на Cinecitta и все-таки именно здесь делали следующие фильмы, благодаря которым их помнят. Немудрено – какие режиссеры у них были: Росселлини, Висконти, Де Сика! Сейчас невозможно стать звездой, играя в итальянском кино. Здесь больше не снимают фильмов, которые путешествуют по странам, покоряя сердца. Мне повезло с «Маленой», но это не просто редкое, а великое исключение. Чтобы итальянке стать звездой сейчас, надо учить иностранные языки и путешествовать самой, может, тогда что-нибудь получится.

– У вас получилась «Матрица».

– Забавно, когда я посмотрела «Матрицу» в Париже в 1999 году, я вышла из зала с мыслью, что хотела бы сыграть в этом фильме. Это целая философия, и виртуальная реальность там на самом деле – только метафора, способ объяснить устройство той единственной реальности, в которой мы живем. Так вот, в это же самое время братья Вачовски посмотрели в Нью-Йорке «Малену» и вышли с мыслью: «Вот артистка, которая нам нужна: она не такая болтливая, как все». Так я попала в продолжение «Матрицы». Но вы, наверное, плохо представляете, кто я там. Главные герои остались прежними, я же изображаю часть машины, Матрицы, и… Пару недель назад в Нью-Йорке мне показали афишу «Матрицы»: по-моему, я на ней очень смешная.

– Вы живете между Римом, Парижем и Нью-Йорком. Одинаково ли вы себя чувствуете в каждом из городов?

– Нет. В Риме скучно, потому что ничего не происходит, но именно поэтому там получается расслабиться. Еще легче это сделать из-за того, что там мои самые старые друзья. Париж – двуликий: с одной стороны, густая международная толпа, которая делает его столицей вселенной, с другой – маленькие бары и рестораны, в которых все по-соседски, как в родной деревне. В Нью-Йорке люди не ходят, а бегают. Меня покоряет их энергия, но я хочу дышать ровно. А такое возможно только в моей родной Европе.

– А в Москве вы не были?

– Нет, но кто знает? Это действительно неплохая идея. Понимаете, я никогда не видела снега на Рождество.