Старый солдат
В Театре имени Моссовета – премьера «Венецианского купца» Шекспира. Поставил спектакль Андрей Житинкин, а Шейлока играет Михаил Козаков. Злодея в «Венецианском купце» Шекспир сделал евреем в память о христопродавце Иуде. Но Шекспира не поняли. До революции в России комедию ставили как пролог к стихийным погромам, а после не ставили вовсе – погромы стали плановыми. Михаилу Козакову, чтобы сыграть Шейлока, пришлось жизнь прожить, и часть ее – среди сплошных евреев. Еще в Израиле Михаил Козаков организовал театр «Русская антреприза», который теперь работает в Москве. О жизни, антрепризе и о Шейлоке Михаил Козаков беседует с Еленой Ковальской. Фото Сергея Дандуряна
Как вы считаете, актеры вашего поколения – какую нишу они заняли сегодня?
Мое поколение. А где его рамки? Абдулов или Янковский – это уже следующее за моим поколение. Табаков, Гафт, я, Волчек, Кваша, Ширвиндт, Державин – мы почти ровесники. А Ульянов или Борисова на шесть лет раньше стали работать. Но в вашем сознании мы все – одно поколение, те, кто еще из коммунизма к вам прихиляли.
Как вы понимаете, кто это – ваше поколение?
Кто-то сказал: поколения делятся не по горизонтали, а по вертикали. В этом смысле я иду вслед за Юрием Эрнестовичем Кольцовым, был такой актер. А кто-то идет за мной. Возможно, при всей нашей разнице, это Меньшиков. Вот вертикаль: за умным идет умный, за дураком – дурак, за подлецом – подлец, а за порядочным человеком – порядочный. Но есть и приметы горизонтали. Мы жили в определенных предлагаемых обстоятельствах: активно играли на сцене, в кино, в это время снималось до 120 фильмов в год, ставились телеспектакли, и еще публика ценила художественное слово. Нас объединяет то, что нам уродовали мозги и мы должны были сопротивляться. Или не сопротивляться. Лановой был и остался членом партии. А я не был диссидентом, но был религиозным человеком. Это не значит, что мы враги с Васей, но мы разные, хотя принадлежим к одному поколению. Так что я могу отвечать только за себя: я пытаюсь остаться самим собой.
Что мешает?
Не могу снимать телефильмы – у телевидения нет денег. Но я хочу функционировать на ТВ. Тогда я снимаю монопрограмму, 12 передач, почти бесплатно, где читаю стихи гениальных поэтов. Сейчас снял телефильм по пьесе «Возможная встреча» Пауля Барца – про Баха и Генделя. В «Русской антрепризе» играем ее со Стебловым и Грачевым. Я пошел на то, чтобы снять телефильм всего за 30 тысяч долларов и всего за 6 дней. Снять – и не схалтурить. Теперь вот Шейлок. Я не могу позволить себе в «Русской антрепризе» поставить такой масштабный спектакль – это стоит денег, поэтому иду в Театр Моссовета.
А что остается для антрепризы?
У нас репертуар более демократичный – играем комедию. В антрепризе я должен играть так, чтобы тетя Маня или тетя Сара это поняли.
Не чувствуете себя ущемленным?
Ущемлен я в средствах. Все известные актеры моего поколения – Юрский, Чурикова, Басилашвили – играют в антрепризах. С другой стороны, когда бы прежде я мог взять труппу и поехать на Бродвей. И играть в «Таун-Холле», где 1500 мест и билеты по 100 долларов. Или в Германию. Или в Израиль. Получаешь кайф: 10 минут оваций на Бродвее, и то же в Барнауле – приятно. Поэтому «Венецианского купца» надо играть так, чтобы публика заполняла зал. Ведь мне нужно детей растить. А моей младшей дочери всего 4 года и 3 месяца. А у меня даже дачи нет.
Если бы дача у вас была, в каком бы театре вы работали?
Сегодня нет театра, где бы я мечтал работать. Даже когда был «тот» «Современник», «тот» Театр на Малой Бронной, с Эфросом, «та» Таганка, я и тогда кочевал. Из МХАТа – к Охлопкову, через три года – в «Современник». Одиннадцать лет работал в «Современнике» и ушел на вольные хлеба, телевидением занимался. Вернулся во МХАТ и пробыл там три года. Не понравилось – ушел на Бронную, потом в «Ленком», сыграл Полония в «Гамлете» Панфилова. Уехал в Израиль и работал в Камерном театре, затем организовал «Русскую антрепризу» и вернулся в Россию. Да, я всегда был волком-одиночкой. Поэтому я легко адаптируюсь. Кто еще? Да вот Олег Меньшиков легко адаптируется. Мы вчера с ним встречались, я его очень люблю, и я ему говорю: «Есть способ выжить, Олег, – жить в одиночку. Со всеми – и одному».
Каков будет ваш волк-одиночка Шейлок? Если бы не сюжет, отрезал бы ваш Шейлок кусок плоти у христианина Антонио?
Один человек рассказывал: «Я видел в Грузии спектакль, там Шейлок был такой светлый!» Я говорю ему: «Окстись! Что угодно, только не просветленный, не добрый». Сыграть Шейлока светлым, положительным, это как Гамлета сыграть гадким. Зачем? Шейлок ненавидит христиан исступленно, главное в пьесе – проблема ненависти, порождающей ненависть. А что было в начале: антисемитизм, а потом коварство еврея – или наоборот, это уже второй вопрос. Пушкин, сравнивая Мольера с Шекспиром, сказал, что у Мольера Скупой скуп да и только, а у Шекспира Шейлок и скуп, и чадолюбив, и коварен. Это емкий образ, и мне чисто профессионально интересно его сыграть. Сыграть ограниченность философии в очень умном человеке. Ограниченность, порождающую фанатизм.
Шекспир назвал «Венецианского купца» комедией, но смешного в ней, согласитесь, мало.
Да, я представляю, какие чувства пьеса вызовет и у евреев, и у неевреев. Тут можно нажить себе врагов. Станислав Рассадин сказал: «Тебя, Миша, обвинят и в сионизме, и в антисемитизме». Я понимаю, на какой риск иду, но я очень давно – лет тридцать уже – хочу сыграть эту роль. Ведь я – актер характерный. Недавно прочитал об одном немецком актере: «Актер с тысячью лиц». Лоренс Оливье был таким. Он – мой идеал. Я тоже всегда стремился не роли играть, а создавать образы, по возможности, разнообразные. Сейчас в «Русской антрепризе» играю «Невероятный сеанс», фарс, где у меня характерная роль. Ношу белый паричок, картавлю. В «Цветке смеющемся» Коуарда я совершенно иной, Гендель – третий: распадающийся старик, чудный, наивный ребенок, петух со слепыми глазами. Я всегда настаивал, что я – характерный актер. Не люблю играть от себя. От себя я стихи читаю, от себя можно играть Гамлета. И в Шейлоке я иду от формы. Форма – она, знаете, и есть содержание. Важно найти образ Шейлока и сыграть этот тип мышления.
Шейлока в России не играли 80 лет. Сейчас наступило время шейлоков?
У нас и место, и время – сегодняшние. Мой Шейлок – бизнесмен в современном костюме, с мобильным телефоном. Временами он говорит на иврите, молится на иврите. Я нашел псалом Давида, где он говорит: «Господь, продал ты народ и не попросил большой цены за него. Ты разбросал нас среди других народов, ты бросил нас им на поругание и осмеяние». Это для меня очень важный момент спектакля, Шейлок исповедует и веру, и закон «око за око». Вообще, это очень сложный персонаж, и эту сложность очень интересно играть. Шейлок обожает дочь, а она украла бирюзу матери, предала отца, убежав с христианином. Он считает себя носителем нравственности. Кроме того, он – блистательный софист, юридический ум. И сильный человек. Этакий Березовский. В суд, например, мой Шейлок приходит в костюме солдата израильской армии. Хотелось бы, чтобы суд походил на заседание Думы: камеры, трансляция на весь мир. Чтобы Порция, сумевшая выиграть суд у Шейлока, была человеком типа Старовойтовой. Я говорю партнерам: «Оставьте театр, давайте заниматься делом: в зале должно быть страшно от происходящего».