«На прошлой неделе в мире было продано больше экземпляров «Гэтсби», чем при жизни Фицджеральда» Баз Лурманн о Транссибе, хип-хопе и цветовой палитре времени

 — (Говорит по-русски.) Привет! Меня зовут Василий Лурманн.

— Я как раз хотела спросить, что это за история: вы вроде бы познакомились с «Великим Гэтсби», когда ехали по Транссибу на поезде, из Пекина в Париж.

— Это было после «Мулен Руж». (Молчит.) После «Мулен Руж», понимаете, мне надо было передохнуть. Заново обжиться в собственной шкуре. Я сказал жене: «Дорогая, увидимся в Париже», а сам отправился в путешествие. Конечно, мне хотелось повидать Петербург и Москву. И я представлял себе, как Чехов едет из Москвы в Якутск по той же самой дороге. Мечтал увидеть озеро Байкал. Так я оказался в вагоне поезда, мчащегося по Транссибу, — невероятно романтично. Я продвигался сквозь Маньчжурию, а не через Монголию, где довольно многолюдно, поэтому места за окном проносились исключительно пустынные. Я ощущал одиночество. Со мной была только бутылка вина и несколько аудиокниг — и одна из них как раз «Великий Гэтсби». Я включил запись и открыл бутылку, а за окном мелькали сибирские ели. Конечно, я читал «Гэтсби» в детстве…

— Как и все.

— Да, как и все. Но когда я прослушал книгу, будучи сорокалетним человеком, то понял, что никогда ее не знал. Это было как вспышка, как открытие — внезапно в ней я обнаружил ответы на вопрос: кто мы? Где мы сейчас находимся? Декаданс, материализм… Возможно, безнравственность. Трансформация, которую на страницах романа переживает образ главного героя. Я думал: смогу ли я показать это в кино? Смогу ли я залезть к нему в голову? Я должен был сделать этот фильм. Прошло десять лет, и вот я здесь.

— Что еще делает «Гэтсби» таким современным, кроме декаданса?

— Фицджеральд написал книгу, когда ему было двадцать восемь. Это было начало новой эры. Всего десятилетие назад женщины носили юбки до пят — и вдруг надели примерно ту одежду, в которой ходят до сих пор. Смотрите, 1920-е начались с террористической атаки на Уолл-стрит (в 1920 году возле Дома Моргана анархисты взорвали бомбу, погибло 40 человек. — Прим. ред.), после чего пошел экономический бум. Акции взлетели вверх, юбки взлетели вверх, прически взлетели вверх. Все было на подъеме. И это то, что мы переживаем сейчас, а ведь Фицджеральд, написавший роман в 1925-м, еще до начала Великой депрессии, предсказывал скорый крах. 

Есть еще этот парень — Гэтсби. Когда Jay-Z,  с которым мы очень плотно работали над саундтреком, посмотрел фильм, то сказал: «Это кино не о том, как он заработал свои деньги. Это кино задается вопросом, был ли Гэтсби хорошим человеком или плохим». Был у него нравственный компас? Верил он во что-то? И если да, то кто тогда остальные — аристократы, среди которых он, парвеню, волею судьбы оказывается. Кто эти люди, превращающие другого в пыль? Я считаю, Jay-Z попал в точку.

— Как вы, кстати, решили смешать такую разную музыку на саундтреке — рэп, рок, техно, джаз? И видели ли вы «Марию Антуанетту» Софии Копполы, где в сцене бала XVIII века тоже звучит современная музыка?

— Конечно, видел. Прекрасно знаю Софию. Ее отец — мой большой друг. 

— И, кстати, автор сценария экранизации «Гэтсби» 1974 года.

— Да, точно. И это он мне подсказал обратиться к другим текстам Фицджеральда, чтобы найти какие-то разгадки. Сцена, когда Ник разговаривает с врачом в санатории, — из другой книжки. Возвращаюсь к музыке.

— Да.

— Фицджеральд взял афроамериканскую уличную музыку и поместил ее в центр своего произведения. Это была попса 1920-х, и она наполнила его прозу предвкушением опасности и внезапных перемен. Я вырос, слушая джаз, но в нем уже не было ровным счетом ничего пугающего. Сейчас есть другая афроамериканская уличная музыка — она называется хип-хопом. Фицджеральд называл свое время «эрой джаза», а я думаю, мы живем в «эру хип-хопа». 

— Мне кажется, сейчас у кино выстраиваются новые отношения с литературой. Раньше, в те же 1970-е, режиссеры брали известные книги и переносили их на экран, привлекая публику. Это была экономическая модель. Теперь ровно наоборот — резонансный фильм способен заставить зрителей прочитать книгу. 

— Да, так теперь бывает часто… Вы знаете, что Фицджеральд написал «Гэтсби» в 20 милях отсюда (роман был написан во Франции. — Прим. ред.)?  Он перед смертью скупал собственную книжку, потому что всем на нее было наплевать. На прошлой неделе в мире было продано больше экземпляров «Гэтсби», чем при его жизни, — все из-за фильма. 

— Я сегодня видела его портрет на первой полосе приложения к Le Figaro.

— (Говорит по-русски.) Это хорошо. Очень-очень хорошо. 

— Он вообще был реалист, а у вас скорее ретрофутуризм: мечта о 1920-х, какими они кажутся из XXI века. Например, цвета. Тогда не было таких ярких цветов. 

— Вы на самом деле не совсем правы. 

— Нет?

— То есть вы вообще неправы. Я видел цветные фильмы, снятые в 1920-е, и там цвета такие же, как у меня. К тому же я выписал цитату из книги. (Разворачивает бумажку, которую с самого начала разговора сжимал в руке.) Послушайте, сейчас вы увидите цвет: «брюки цвета жженого сахара», «мы уселись словно в зеленый кожаный парник», «розовый костюм как будто светился при луне», «ливрея цвета яйца малиновки», «она была цвета густых сливок, вся сверкала никелем». 

Просто люди видят черно-белую хронику и фотографии, но на самом деле революция тогда была не только в юбках — цветовая палитра времени радикально менялась. 

— Проза такая, что вам, наверное, одно удовольствие было ее визуализировать. Например, когда в книге Ник говорит, что был заворожен «разнообразием жизни», он всего лишь представляет прохожего на улице. А у вас…

— …он сам заглядывает в десятки окон, в каждом из которых что-то происходит. 

— У вас, как и в романе, постоянно появляется заброшенный рекламный постер врача-окулиста в «Долине шлака»…

— Да, доктор Эклберг — «глаза бога». 

— Этот постер — ведь первый эскиз обложки «Гэтсби».

— Да, и уже после того, как эскиз был нарисован, Фицджеральд вставил глаза доктора Эклберга в окончательный вариант текста. 

— В книге довольно много иронии, вы ее как-то осмысляли, пытались перенести на экран?

— Где, например?

— Ну вот эти длинные, на пару страниц, описания гостей Гэтсби с очень ядовитыми замечаниями. «Бенни МакКленаван приезжал в обществе четырех девиц. Девицы не всегда были одни и те же, но все они до такой степени походили одна на другую, что вам неизменно казалось, будто вы их уже видели раньше. Не помню, как их звали, — обычно или Жаклин, или Консуэла, или Глория, или Джун, или Джуди, а фамилии звучали как названия цветов или месяцев года».

— В какой-то момент я решил основательно повозиться со списками. Но это оказалась сатира на известных людей той эпохи, современники их мгновенно узнавали в описаниях. Сейчас это просто не срабатывает. Если говорить о том, как я адаптировал иронию Фицджеральда… Ну вот Ферги поет песню «A Little Party Never Killed Nobody» — это ирония, потому что она как раз убивает. 

Книга Фицджеральда иронична, эмоциональна и парадоксально проста. Он хотел написать что-то современное, ни на что не похожее, сложное и прекрасное. Я просто пытался перевести его книгу на язык кино. 

— Вы помните момент, когда решили, что фильм будет в 3D?

— Да. Фицджеральд любил кино и — в свою очередь — пытался привнести в свою прозу элементы киноязыка. Понимаете, я увидел в 3D поэтический прием. Думаю, автор книги бы со мной согласился. Фицджеральд был на острие современности, и, живи он в нашу эпоху, он бы захотел применить эту технологию к своим книгам. Можно снять драму в 3D, а можно — как Хичкок сделал с картиной «В случае убийства набирайте «М»: просто поместив двух актеров в безвоздушное пространство комнаты. 

— И вы правда верите в 3D?

— Да, я даже телевизор смотрю в трехмерных очках. Когда появился звук, он нанес мощнейший удар по кинематографу. А потом его научились использовать, превратили в художественный прием. С 3D  будет то же самое — могу в пример привести «Жизнь Пи».

— Наверное, вы правы. Но пока многие фильмы, рассчитанные на 3D, совершенно невозможно смотреть в ином формате — «Оз: Великий и Ужасный» например. Это аттракцион, который не существует в 2D.

— Мне все же кажется, что мой «Гэтсби» достаточно хорошо сделан, чтобы справиться с любой конвертацией. Да, я снимал его в расчете на трехмерное изображение, но, думаю, он и в 2D не проиграет, и в ч/б. Я в детстве «Лоуренса Аравийского» смотрел по черно-белому телевизору, и в нем все равно что-то было. Конечно, когда я увидел версию, отреставрированную при поддержке Спилберга, с невероятным цветовым спектром, — впечатление было сильнее. 

— В кинематографе нулевых торжествовал минимализм — в изображении, в актерской игре. Сегодня Каннский фестиваль открывается вашим ярким и в чем-то избыточным фильмом. Мне кажется, это какой-то новый тренд. Люди снова хотят, чтобы от кино захватывало дух, — я об авторском сейчас говорю. 

— Я уже открывал Каннский фестиваль — с «Мулен Руж».

— Ну да, как раз десять лет назад.

— Знаете, Канны просто любят кино. Оно может быть любым: минималистичным, барочным, европейским — каким угодно. Здесь приемлют любые формы кинематографа — и это здорово. Кино — как еда: вы любите суши, я люблю бифштекс, но главное, что имеет значение, — хочется это есть или нет.