Я сам Большой

— Считается, что композитор должен жить в башне из слоновой кости. И вы долгое время этому соответствовали. Вы довольно непубличный человек, живете не в Москве…

— …и вдруг!..

— Я сейчас даже не про ваше назначение в Большой театр. Скорее про интернет-деятельность. Вот ЖЖ, посвященный «Воццеку», который вы ведете. Раньше такого не было.

— Блог на самом деле не мной инспирирован. Но я активно в это дело включился, да, потому что мне показалось, что это очень хорошая и правильная вещь. Ну и потом, это, наверное, нормальная практика в Западной Европе.

— В такой степени — нет. Там не надо так подробно всех просвещать.

— Да, вы правы. Просто «Воццек» — очень необычный проект. Вот пафос Петра Поспелова в колонке на OpenSpace сводится к тому, что, мол, это подается как нечто новое, а на самом деле этой опе­ре 100 лет — и нечего уж так уж сильно огород городить. Это правда. Но мы чудовищно отстали. Мы просто наверстываем упущенное. Ведь для Москвы это действительно новость. Все-таки это такое название, которое еще совсем недавно не могло ассоциироваться с Большим театром.

— От успеха или неуспеха «Воццека» многое ­зависит? Вот возьмет оркестр и все это не осилит.

— Оркестр это, безусловно, осилит. Если вы заглянете в блог и посмотрите видео одной из ранних репетиций, то там совершенно ясно, что оркестр справляется. Мне сейчас не очень важно, как бу­дет реагировать аудитория на этот спектакль, хотя, я думаю, у него будут горячие почитатели, у меня есть интуитивная убежденность, что он будет ­аб­солютно выдающийся. Я просто не хочу сглазить. Но этот спектакль, может быть, в еще большей степени важен для труппы, для оркестра, для хора. Потому что это такая исполнительская высота, после которой уже ничего не страшно.

— Но я правильно понимаю, что тут речь идет не только о новой для нас музыке, но и о новой публике?

— Ну да. Я не буду скрывать, что мы хотим ­уловить какую-то новую аудиторию с помощью этого спектакля. Не факт, что мы ее поймаем ­на­всегда. Потому что вряд ли это та же аудитория, ­которая весной придет на премьеру «Летучей ­мыши».

— На «Летучую мышь» Василия Бархатова как раз может прийти. Но она не придет, скажем, на «Бориса Годунова» в Большом.

— Может быть. Эта аудитория — люди, которым, допустим, между 20 и 35, которые находятся где-то на стыке богемы, студенчества, занятий новыми технологиями. Необязательно гуманитарии. Возможно, это те люди, которые читают журнал «Афиша», но редко заглядывают в рубрику «Опера и классическая музыка». Зато они читают про выставки, про кино, интересуются авангардом в самом широком смысле этого слова. Ну я так, фантазирую.

— То есть вам кажется, что у классической музыки есть возможность выйти из того гетто, в котором она существует?

— На самом деле нет никакого гетто, это мнимое ощущение. Четкой границы нет. То Стинг запишет песни Дауленда, то Дмитрий Хворостовский споет под музыку Игоря Крутого. Такая миграция между, условно говоря, серьезной музыкой и развлекательной — она довольно бурная. Просто люди не желают обращать на это внимание. Человеку нужен какой-то самооб­ман, он хочет закрыться в своем уголку, уютненько устроиться. Вот, допустим, он сидит и слушает симфонии Гайдна, и не нужно ему ничего, кроме них, он не желает выходить из этого заповедника. Как многие не любят путешествовать.

— Вроде за хорошей классической музыкой как раз приходится ездить, например — в Зальцбург.

— Ну что я могу сказать? Состоятельные люди вообще предпочитают за всем ездить, условно говоря, в Зальцбург. Если человек может себе позволить покупать одежду в Милане, то и за оперой он ездит в Зальцбург.

— А классическая музыка — не для состоятельных людей?

— Ну как для состоятельных? У нас-то она ­ни­чего не стоит! Огромное количество людей приходит в театр или филармонию по приглашениям, правда? Билеты на большую часть концертов сто­ят не так уж дорого. Вот сегодня я читал в ЖЖ: страсть как хочу пойти на «Воццека». Но говорят, что дорожают билеты, не знаю прям, чего делать. А ему отвечают: да чего ты волнуешься, вот я недавно ходил на «Бориса Годунова» и спокойно за 50 рублей купил билет, правда, на последний ярус. Я думаю, боже мой — 50 рублей! Да пусть даже 500 — те же самые люди на ланч тратят гораздо больше. Это значит, что музыка ничего не стоит. И все привыкли. И это усугубляется бесконечным количеством скачанной музыки. Варвар­ство. А вы говорите про состоятельных людей.

— Похоже, вы много времени в интернете проводите.

— Да, довольно много. Сейчас это уже такая ­чесотка. Но, например, когда я работал журналистом (до назначения в Большой Десятников писал колонки на сайт OpenSpace. — Прим. ред.), я много времени проводил в поисках какой-то нужной информации, в чтении «Википедии», других источников. Мне надо было написать 2 странички, но я проверял практически каждое слово.

— Мне казалось, что ваши колонки устроены по тому же принципу, что и ваша музыка.

— Да, похоже. Это принцип центона, когда текст соткан из кусочков, как лоскутное одеяльце. Прихотливый коллаж, по видимости, однородный. Швов может быть много, но они не должны быть видны невооруженным глазом.

— То есть не шнитковская полистилистика?

— Нет. Шнитковская полистилистика — это как раз что-то очевидное, явный контраст стилей, и в этом-то контрасте, как правило, заключен главный месседж произведения. У меня этого нет. У меня, на первый взгляд, нет даже месседжа. Есть явные цитаты, есть скрытые или намеренно перевранные. Есть цитаты, которые понятны трем людям, не больше. Я как бы адресуюсь на разных уровнях к своему слушателю. И в колонках — то же самое.

— Вы ощущаете себя знаменитым ­компози­тором?

— Нет, не ощущаю.

— Ни после саундтрека к «Москве», ни после «Детей Розенталя» не ощущали?

— Ну это же 15 минут все продолжается. Те самые уорхоловские 15 минут славы. А так — вот мы с вами сейчас сидим, а на деле я унижен не менее, чем Воццек. Потому что у меня в квартире какие-то проблемы то ли с канализацией, то ли с водопроводом. В общем, я заливаю нижних соседей.

— А нижние соседи не знают, кто вы такой.

— Нижние соседи ведут себя идеально. Но водопроводчик меня динамит. И при чем тут известный композитор? Любой в любой момент может подвергнуться унижению. Просто я во всей этой суе­те, связанной с театром и с водопрово­дом, еще ­пытаюсь как-то работать. И у меня ничего не по­лучается. Я чувствую полную беспомощность.

— У вас есть в современном музыкальном пространстве какие-то единомышленники?

— Это под каким углом посмотреть. Я чувст­вую определенную близость к Мартынову, ­Кар­манову, Батагову. Хотя, возможно, они не ­чув­ствуют этой близости ко мне. С другой стороны, у меня, наверное, могло бы сложиться нормаль­ное взаимопонимание с группой «СоМа» (объ­единение молодых композиторов «Сопротивле­ние материала». — Прим. ред.) — чисто человеческое. Я из них почти никого не знаю, но диалог какой-то возможен. Хотя они ведь тоже все по отдельности. Каждый композитор мнит себя отдельным существом.

— Но у них все-таки объединение. А вы могли бы с кем-то объединиться?

— Нет. Просто в этом нет практической ­необ­ходимости. Они же объединяются с целью быть ­более услышанными, привлечь к себе внимание. Нормальный ход — в духе «Могучей кучки». А мне-то чего привлекать к себе внимание?

— А когда к вам было привлечено внимание в связи со скандалом вокруг «Детей Розенталя» — вы как себя чувствовали?

— Трудно сказать. Это было такое адреналиновое ощущение. Наверное, позитивное. Между прочим, эта ситуация встраивается в определенную традицию. Я сейчас не сравниваю объективную значимость обсуждаемых вещей, но был скандал при появлении «Кармен» — вышел шедевр. Скандал вокруг «Весны священной» — шедевр. В этом смысле мне отмерено даже больше, чем я заслуживаю. Потому что это просто несоизмеримые вещи. Не говоря даже о том, что «Дети Розенталя» отнюдь не являются лучшим моим сочинением. Просто люди до такой степени ничего не понимают в классической музыке, что единственное, что может привлечь к ней внимание, — это какие-то околомузыкальные явления. И это очень печально.

«Воццек»: действующие лица

Георг Бюхнер — немецкий писатель XIX века, один из создателей реалистической драмы, автор неоконченной пьесы «Войцек».

Теодор Курентзис — музыкальный руководитель постановки, дирижер греческого происхождения и питерской выучки. Главный человек в Новосибирском театре оперы и балета. Увлекается старинной и ультрановой музыкой.

Дмитрий Черняков — режиссер-постановщик «Воццека». Бывший сценограф и художник по костюмам; один из самых успешных российских театральных режиссеров, в последние годы занимающийся в основном оперой.

Георг Нигль — австрийский баритон, отличающийся изысканными репертуарными интересами. Партия Воццека, которую он поет в постановке Большого, — одна из его любимых.

Глеб Фильштинский — лучший российский художник по свету. Часто работает с Дмитрием Черняковым — в том числе и на «Воццеке».

Альбан Берг — ученик и последователь Арнольда Шенберга, один из самых значимых композиторов ХХ века, автор оперы «Воццек».

Леонид Десятников — петербургский композитор, новый музыкальный руководитель Большого театра. К проекту «Воццек» относится с невероятным участием.