Позвольте вас перебить

В прокат выходит «Квант милосердия» — 22-й фильм про Джеймса Бонда и второй выход Дэниела Крейга в этой роли, поставленный артхаусным режиссером Марком Форстером. «Афиша» поговорила с Крейгом, Форстером и Ольгой Куриленко, играющей девушку Бонда.

Крейг о том, что за душой у агента 007

— Есть, вы знаете, мнение, что Джеймс Бонд променял свой шарм на спортивную подготовку.

— Поскольку в «Казино» мы начали как бы с чистого листа, нам нужно было заново выстраивать персонаж. И я хотел, чтобы парень выглядел так, будто он действительно только что демобилизовался. Таким он и вышел. А если вы говорите про шарм из ранних фильмов, с Шоном Коннери, — ну так я ж не Шон Коннери. У него все отлично получалось, эти фильмы принадлежат своему времени. Но я это копировать не собираюсь. Дайте мне время, мы что-нибудь придумаем — и там будет прогресс не только в плане атлетики.

— А правда, что вы давали какие-то советы по сценарию?

— Ну я… как бы… давал советы, да.

— Так, ну а в каких местах?

— Ну это ж естественный процесс… Поскольку я не равнодушен к проекту и Марк был очень открытым, мы проводили совещания, дорабатывали на пару сценарий. С Бондом как — он снимается полгода, если эта лавина поползла, ее не остановить. Там же еще началась эта забастовка сценаристов — а у нас был абсолютно несдвигаемый дедлайн.

— Сейчас все ждут не столько 22-го Бонда, сколько «Казино «Рояль»-2».

— Нет, нет, определенно это не будет «Казино «Рояль». То есть мы доволь­но удачно начали — и, что я буду врать, конечно, нам хотелось бы повторить этот успех. Понимаете, тут сложное дело. Мы хотели воспользо­вать­ся тем, что история в «Казино» оказалась незаконченной. Нам было важно ­завершить ее, собрать все концы. При этом фильм совсем не похож на «Ка­зино».

— Бонд так расстроился из-за Веспер, а тут раз — и новая девушка. Их отношения как-то страдают в связи с этим?

— Ну я б не сказал, что страдают, это несколько иной… мм… тип отношений. Скажем так… агент Филдс помогает облегчить его страдания.

— А что же Веспер?

— Мне лично кажется, что в конце «Казино» Бонд считает, что она предала его, сделала. Это ж все карточная игра. И Бонд никогда не проигрывает в карты, он всегда на шаг впереди, читает чужие мысли. Это флеминговский Бонд, Бонд, которого я всегда знал. А тут появляется женщина, которая играет в карты лучше, чем он, — и он застигнут врасплох, и это раздражает его, и он зол, очень зол, а еще он влюблен. И тут, собственно, мы переносимся в «Квант милосердия», фильм как раз про это, и название про это — про утешение. О том, как Бонд его находит. Но, конечно, след остался — и Бонд слегка более бесстрастен в этом фильме и в дальнейшем, вероятно, тоже. Он проиграл, а он не любит проигрывать.

— Злодей у вас — француз. Французы же хорошие злодеи, да?

— Ох, мне постоянно задают этот вопрос. У нас были швейцарские зло­деи, австрийские злодеи, британские, немецкие… и всегда спрашивают, ­правда ли, что такая-то нация поставляет самых качественных злодеев. Мне об этом так же неохота рассуждать, как об особенностях английской и французской любви. А Мэт, Матье, — он волшебный актер, нам так ­по­везло с ним, он принес в фильм что-то совершенно… безумное, он просто психопат! Он и в жизни-то довольно странноватым выглядит, что уж говорить про фильм.

— Какие главные преимущества в вашем новом статусе — актера, ­играю­щего Бонда?

— Их много, конечно, я совру, если скажу, что их нет. Я стараюсь получать удовольствие. Я был в Японии, например, никогда раньше там не бывал, а тут тебя водят, ухаживают за тобой… Или вот мы попали в Сикстинскую капеллу, в 8 утра в воскресенье. Головы у всех раскалываются, адский бодун, а тут пус­тая Сикстинская капелла, папа только что ушел, и мы стоим и смотрим на этот потолок, и нам что-то объясняет чудесный экскурсовод. Это было невероятно волнующе. Или для нас специально открыли музей в Мадриде… Понимаете, это такие моменты, когда вдруг понимаешь: о’кей, вот же, собственно, зачем ты этим всем занимаешься. Ну и одежка кое-какая.

— Бонд, в общем-то, персонаж холодной войны. Поскольку у нас с вами, кажется, намечается новая — ждет ли Бонда новый расцвет?

— Боюсь, что так. Хотя, по мне, лучше бы без этого — не то чтобы в мире недоставало интриг. Не знаю... Конечно, такие интриги хорошо ложатся в шпионские книги и в шпионские фильмы тоже, так что, возможно, мы сможем что-то извлечь из всего этого и сделать какой-то позитивный комментарий, а не просто укол.

Куриленко о кинематографе и творческих планах

— Вы в фильме какая-то почти черная.

— Загорела очень сильно. Меня никто не просил, я сама сказала: послушайте, ведь в Боливии люди все-таки довольно темные.

— Как вам досталась эта роль?

— У меня есть агент. Он мне назначает кастинги, а я на них хожу. Иногда два-три раза в день. Могу отказаться, конечно, но кто от такого ­отказы­вается?

— Кто ваша любимая бонд-герл?

— Не знаю. В последнем фильме была очень интересная девочка.

— Какие у вас творческие планы?

— Играть роли в разных фильмах.

— Русские режиссеры вас не приглашали?

— Меня до «Кванта милосердия» никто здесь не знал. Но есть очень ­хо­рошие русские режиссеры. Звягинцев, например. У него такие фильмы! Таких фильмов в России со времен Тарковского не было. Он замечательный. Я бы с ним с удовольствием поработала. У него все имеет смысл. У него та­кие метафоры во всем. В кадре, в цветах. Каждый цвет имеет смысл. Поворот головы. Как он снимает! Это невероятно! Форстер тоже очень хороший режиссер.

— В Бердянск не вернетесь?

— У меня там никого не осталось, ни друзей, никого. Когда приезжаю, вижусь только с родственниками. К тому же — а кем я буду там работать?

Форстер

Режиссер «Бала монстров» и «Волшебной страны» о том, зачем он ввязался в бондиану

— «Квант милосердия» очень похож на фильмы Марка Форстера…

— Спасибо, это потому что я он и есть, совершенно случайно.

— Я к тому, что Бонд же такая устоявшаяся история, все примерно зна­ют, как эти фильмы выглядят, — а вы там все время камеру в небо ­повора­чиваете.

— Ну я провел некую грань для себя. У бондианы есть, не знаю, костяк, что ли, образный костяк — машины, девушки, все дела. Без них нельзя, иначе это не Бонд будет. Это примерно как работать при политической цензуре, да? Ты соглашаешься принять определенные правила, но всегда можешь что-то проговаривать между строк, и твой почерк у тебя никто не отнимет. Я примерно так и сказал, когда мне предложили эту работу. 

— А не страшно было? Вы раньше только маленькие авторские фильмы ­делали.

— Ну я же отказался сначала. Потом еще месяц думал. Не потому, что ис­пугался. Просто… это пижонством выглядит, я понимаю, но я сначала вообще не видел для себя никаких плюсов в этой истории. Я делаю маленькие фильмы, мне никто не мешает, а тут… Нет, есть режиссеры, которые ввязываются в многомиллионный проект, и им плевать, вернут ли продюсеры деньги. Я все-таки так не умею — мне неудобно как-то. Я понимаю, что большой фильм должен быть коммерческим, отсюда всякие компромиссы. И предпочитаю не связываться.

— А почему в итоге согласились?

— Ну слушайте, «Бонд» все-таки — искушение огромное. Сразу в голове начинают картинки мелькать: а можно так сделать, а можно так. Я же очень люблю бондовские фильмы, какими они были в 60-е — вплоть до ­«Брилли­антов навсегда». А вообще меня Дэниел переубедил в итоге. Сам факт того, что Бонд — это он. Мы же с ним оба из независимого кино.

— А кто делает бондиану? Там какой-то коллективный разум или есть все-таки один человек, принимающий решения?

— Их двое — Барбара Брокколи и ее сводный брат Майкл Уилсон, у них все права, они нанимают режиссера, сценаристов.

— Они жестко дела ведут?

— В моем случае — не знаю, правда, со всеми ли они так, — они мне передали на руки проект и пропали. Снова появились, только когда все было готово, и очень плотно занялись маркетингом — плакаты там, трейлеры, это все они. А пока я снимал и монтировал, я их вообще не видел и не слышал. Они мне в самом начале обещали, что так будет, но я все равно удивлен был.

— Но какие-то рамки они вам задали?

— Там был прописан объем продакт-плейсмента — но не то чтобы мне надо было обязательно снимать крупные планы часов, такого не было. Больше ни­чего. Так что если вам кино не понравится, это целиком я виноват.

— Вы специалист по эмоциональным мучениям и психическим сломам — все ваши фильмы более-менее про это. Вам в «Бонде» было где развернуться?

— Мне кажется, у Бонда большие психические проблемы, и я старался, чтобы это чувствовалось. Ну в допустимых пределах.

— Он больной, вы хотите сказать?

— Он трагический, одинокий, с кучей демонов. Если хотите, с ним все очень безнадежно, ему не спастись — по большому счету.

— Крейговский Бонд же не очень хороший человек.

— Это еще мягко говоря.

— И он, вместе с новым Бэтменом, идет в авангарде вот этой новой массовой моды на антигероев — как вы думаете, откуда она взялась?

— Жизнь такая. Сейчас никто не верит в идеальных героев. Жизнь, давайте посмотрим правде в глаза, вещь жесткая. Совсем хороших людей — их мало. Мне кажется, сейчас вообще нет художественного смысла создавать целиком положительного героя.

— Но какой бы Бонд ни был противоречивый и сложный, это все-таки фикция, киношный шпион. Вы настоящих работников спецслужб когда-­нибудь видели?

— Я странным образом общался минимум трижды в таком светском, если угодно, режиме с людьми, которые занимались ну… похожей работой. Один был давним другом моего папы. Другой — знакомый знакомого, мы ужинали вместе. Третий… Все трое были очень обаятельные, скажу вам. Вообще, если говорить об убийцах — они же все блокируют какую-то часть головы, отключаются эмоционально от того, что делают. Без этого отстранения убивать нельзя — сойдешь с ума или покончишь с собой.

— А правда, что вас, маленького, чуть не похитили террористы из «Фракции Красной армии»?

— Нет-нет. Там как было. Мой отец был какое-то время очень богат. Он ­потом разорился, но когда я был маленький, он только что продал свою компанию — и тут ему стали угрожать. Они правда практиковали похищение детей, и родители от греха подальше уехали из Германии. В итоге я вырос в Швейцарии — в горах.

— То, что главный злодей — борец за окружающую среду, это кто придумал?

— Я. Если Бонд, как мы с вами говорили, отчасти негодяй, то главный злодей — ну он неплохие вещи делает в планетарном масштабе. Плюс — ну я сто раз про это говорил уже — это так смешно: сейчас все корпорации стали борцами за окружающую среду — «Шеврон», «Шелл», все нефтяники, все борются за экологию. То есть загрязняют все как раньше, но у них на рекламе зеленые листочки и так далее — это такая новая форма лицемерия, очень современная.

— Вы теперь блокбастеры будете снимать?

— Нет-нет. Было весело — и я доволен результатом, но дальше буду опять делать маленькие фильмы.

— А если финансовый кризис уничтожит Голливуд?

— А он его точно уничтожит? Когда? Вы про это читали где-то?

— В Variety была на днях статья — как раз про бондиану, что даже если ваш «Квант» соберет кучу денег, им могут инвесторы не дать на следующую серию.

— Черт, Variety зря не напишет, вообще-то… Неприятно, конечно. Но давайте по мере поступления решать проблемы. Пусть Голливуд сперва рухнет, а там я уже что-нибудь придумывать начну.