«Отдать концы» Таисии Игуменцевой Лауреатка Каннского фестиваля закончила съемки фильма об апокалипсисе

Сворачиваешь с Мурманского шоссе, начинается тряска, грунтовая дорога, машину качает так, что стекла дрожат. Потом путь вовсе прекращается, уазик вязнет в подмерзшей жиже, она бьет фонтаном из-под колес. Происходит это ровно в тот момент, когда проезжаешь под шлагбаумом с надписью «Стой, запретная зона, проход и проезд запрещен». Вполне себе начало для хоррора, хотя «Отдать концы» — это трагикомедия. Во всяком случае, так называет свой полнометражный дебют сама Игуменцева,  в 2012-м получившая в Каннах премию Cinéfondation за короткометражный фильм «Дорога на...».

Чувствуешь себя героем Андрея Миронова из германовского «Лапшина» — один среди тумана и жути: все-таки действие происходит в глухой, хотя и симпатичной, деревне. Так и видишь, как из-за угла вывернет урка со своим «дяденька-дяденька» и пырнет ножом. Девушка, которая везет меня на съемки, рассказывает, как пару лет назад уже была здесь — со съемочной группой телекомпании, которая делала репортаж про похитителей песка. Дескать, есть такие ворюги, сюда приезжают, на карьеры, нагружают полный КамАЗ — и потом продают его втридорога дачникам из окрестных садоводств. Тем и живут. Тогда, говорит девушка, в них стреляли — эти самые похитители. А они убегали. То есть германовское ощущение было не зря.

«Отдать концы» — это про конец света. Вернее, про то, как его встречают в одной счастливой деревне, населенной сплошь дуриками и чудиками. Таких деревень, ясно, в природе нет — так что сельцо выстроили своими руками в подходящих живописных местах. Грязь по колено, вокруг — карьеры, наполненные, правда, водой цвета морской волны. Тут, говорят, голубая глина; это она виновата. На ее добыче тоже кто-то наживается.

На обрывах карьеров возвели музей деревянного зодчества, который наверняка разбирать не будут: бревнышко к бревнышку, между домами — мостки. В каждой избушке — вроде как своя жизнь: тут обитает семейная пара, у них все забито банками с помидорами и огурцами. На холме, за оврагом, — самый фактурный персонаж, местный ученый, создавший машину Теслы (стоит здесь же, под боком) и установивший перед избой скульптуру витрувианского человека. Но пока избушки пустуют: сейчас снимают сцену, действие которой происходит в местном клубе, похожем больше на обезглавленную церковь. На сцене — телевизор, из которого селяне как раз и узнают про апокалипсис. А по стенкам висят самопальные плакаты классики мирового кино, достойные кисти группировки «Протез»: писаные гуашью Траволта из «Криминального чтива», лезущий в щель зверюга-Николсон из «Сияния». Золотая коллекция вашей видеотеки. 

Игуменцева в перерыве между дублями выходит покурить и забирается на высокий пригорок — осмотреть окрестности, покрытые маревом — голубые озера почему-то не замерзают. И начинает охотно рассуждать о том, как связан ее новый фильм с «Дорогой на...», герой которой посылает подальше всех и вся — во всю глотку.

«А я для фестивалей не снимаю, — говорит Игуменцева. — Ну да, есть такая штука: тот, кто победил в Cinéfondation, в следующем году приглашается в основной конкурс: это что-то вроде части приза (Это не совсем так, но вероятность, что тебя заметят, повышается. — Прим. ред.). Но даже если бы всего этого не было, я бы «Отдать концы» сняла, точно. И если бы «Дороги на...» не было. Другое дело, что все бы иначе как-то разворачивалось — меньше было бы внимания к съемкам и так далее. Но это не волнует, правда. Другое волнует».

«Апокалипсис?» — спрашиваю. Нет, не он: «Конец света — не слишком. Вот персонажи, которые его встречают, — куда любопытнее. Они чем-то сродни тому пацану из короткого метра. Или каламбур в названии», — Игуменцева кивает на озеро, из которого у самого берега торчит покосившаяся крыша, — тут тебе и конец света, и судоходная тематика: по озеру, согласно сценарию, можно хоть плавать, хоть ходить в заданных обстоятельствах. 

Пока Игуменцева смотрит на голубые дали и рассуждает о Каннах, в клубе собираются те самые местные чудики, вполне объемный срез российского общества. Усатый Максим Виторган в стеганой жилетке и огромных сапогах должен ходить из угла в угол и выражать волнение — он трудяга, сердце болит, а зубы разжать — ни-ни. Премьер Мизгирева Дмитрий Куличков играет местный креативный класс: сидит на табуретке и усердно вырезает из деревяшек разнообразных зверюшек и прочие фигурки, одним ухом вслушиваясь в голос ведущего новостей (телевизор, естественно, изображает выразительно читающая по бумажке барышня-ассистент). Только трое деревенских баб искренне выражают чувства: рыдают, а одна — самого интеллигентного вида, в исполнении Елы Санько, — от испуга должна уронить лопату, с которой не расстается ни на секунду. В этот момент в клуб должны вломиться с шумом тот самый местный Кулибин с товарищем и бутылками самогона и объявить, что конца света не будет и телевизор все врет. Все вместе хлопают по стакану мутного сусла и вроде как расслабляются, поверив чудаку и оригиналу, — но тут из-за окна раздаются детские крики. Весь цвет деревенского общества приникает к стеклу — стоп, снято. 

Конец света по Игуменцевой вызывает не панику (ну если не считать падающую лопату). Это, как пела одна группа, «не беда, а тост и повод выпить». При этом никакой кустурицевщины и пира во время чумы нет — при всей фактурности и сказочности возведенной на жиже чудо-деревеньки, одной фактурой и живописью тут дело не ограничивается. Игуменцева и сама, кажется, понимает, что с богатством пейзажа перебрали, — и нарочно отодвигает на второй план и плакаты в клубе, и голубые воды карьеров, и резное зодчество. Это, скорее, будет эдакий Юрий Мамин 2.0: чудики не поют и веселятся, а оказываются в плену у обстоятельств — неслучившегося апокалипсиса — и вынуждены как-то с этим жить. Вот это здесь — главное, а плакаты, банки с помидорами и Тесла-машина — просто кордебалет, пусть и очень выразительный.