«Меланхолия» Ларса фон Триера Не надо печалиться

Армагеддон — не повод отменять званый вечер, так что, разлетевшись на куски сразу после начальных титров, планета через пару минут собирается обратно — в компактном варианте, похожем на туристическую открытку. Особняк, речка, поле для гольфа — нарядный задник для салонной пьесы про конец света в двух отделениях.

Первый акт: Жюстина, сотрудница рекламного агентства (Кирстен Данст), прибывает с опозданием на идеальную свадьбу, устроенную для нее богатыми родственниками. У Жюстины — беда с головой, немного поизображав счастье, она быстро идет вразнос и разносит все вокруг: обзывает ничтожеством будущего свекра, эпически писает в лунку на упомянутом поле для гольфа, заваливает на газон обалдевшего от такого счастья случайного гостя, смертельно (не изменой, а чем похуже) обижает идеального жениха и с чувством выполненного долга засыпает. Второй акт дан глазами ее патологически нормальной старшей сестры (Шарлотта Генсбур) — сама юная истеричка слегка отходит на второй план, зато ее психоз материализуется в виде беглой планеты, которая, по уверениям ученых, должна красиво пролететь мимо Земли, но мы же не дети, чтобы верить ученым.

Фон Триер — сам по себе небольшая космическая аномалия, единственная на сегодня действующая панк-звезда (Бергману, когда-то игравшему в схожие игры, все-таки мешала интеллигентность) за четверть века добился к себе отношения, обычно резервируемого для важных покойников: его фильмы, заранее воспринимаемые как этапы большого пути, выходят уже обремененные ожиданиями, предубеждениями, превентивной любовью и превентивным же раздражением — самое время начать снимать под чужим именем.

«Меланхолия» — хороший кандидат для такого эксперимента, так как замечательно смотрится и без знакомства с остальной фильмографией автора, его медицинской историей (обсуждение которой уже несколько утомило) и прочих дополнительных знаний. Впервые со времен «Догвилля» датчанин рискует приобрести новых поклонников. Здесь нет ударов под дых и выкручивания нервов; раздражавшая многих математическая просчитанность триеровских работ, когда без его разрешения зритель не мог ни моргнуть, ни выдохнуть, тоже осталась в прошлом. Это недисциплинированное кино, в лучшем смысле этого слова. Много лет истязавший себя формальными ограничениями (фильмы без музыки, фильмы без оператора, фильмы в безвоздушном пространстве), чуть ослабивший хватку на «Антихристе», Триер здесь не просто отпускает себя (а значит, и зрителя) на свободу — он кидается в мир нелогичных эмоций и богатых оптических фокусов, как сорвавшаяся с диеты булимичка. 

Открывающая фильм увертюра — 5 минут мерцающих глицериновых почти-что-стоп-кадров, на которых мир летит в тартарары вокруг объевшейся валиума копирайтерши — последнее прости былым самоограничениям, догмам и тревогам по поводу того, что красивое кино не может быть по-настоящему хорошим. Что картины Апокалипсиса местами похожи на ожившие развороты из Vanity Fair, можно, наверно, объяснить профессией героини (кошмары рекламщиков, по идее, и должны выглядеть, как будто их сняла Энни Лейбовиц), но вряд ли все так сложно — кажется, автор, годами отказывавший себе в излишествах, теперь просто спешит наесться всем сразу — красивостями, постановочным светом, спецэффектами, Вагнером за кадром.

На расшифровку и упорядочивание контекстов здесь можно потратить жизнь и три дня — но прелесть в том, что делать это необязательно. Понятно, что триеровская Жюстина — немножко одноименная героиня Де Сада (чья оппозиция порочному миру — не все это помнят — закончилась тем, что в нее стукнуло молнией), а немножко — вагнеровская Изольда, по дороге на свадьбу призывающая на головы ни в чем не повинных попутчиков бурю. При желании тут можно дойти и до Туве Янссон (как вариант, с нее лучше начинать — есть подозрение, «Муми-троллю и комете» фильм обязан больше, чем всем стриндбергам и жанам жене вместе взятым). Но сколько бы Триер ни играл в тевтонский романтизм, упоение смертью и прочее, его взгляд — ироничный и очень современный. Как и все мы, он родом из времени, когда все более-менее понимают, что мир вряд ли вращается вокруг них, при этом каждый второй тайком верит в обратное.

Эгоцентрик и меланхолик со стажем (без заглядываний в медицинскую карточку все-таки не получается), Триер, конечно, выступает тут не без бахвальства. Хорошая деталь — самый приземленный и симпатичный персонаж выбывает из фильма, решив успокоиться таблетками из ежедневного рациона героини (что нам, романтикам, хорошо, для остальных — яд). Но давая нервной девице дойти до логического конца и выжечь все живое к чертям под Вагнера, Триер в конечном счете уничтожает не мир, а его глупую нарциссическую модель — ту, в рамках которой маленькие властелины Вселенной с упоением глотают антидепрессанты, меняют религии и капризно требуют повиновения от погоды. Тем, кто хоть раз просыпался с железной уверенностью, что если сейчас не подняться с кровати, Земля налетит на небесную ось, «Меланхолия» покажется бесконечно оптимистическим фильмом.

Что до остальных (если они существуют на свете) — вы, главное, не трогайте наши таблетки.