Пальчики кровавые
В Большом театре выходит обновленный «Борис Годунов». Вместе с режиссером Александром Сокуровым на оперной сцене дебютирует театральный художник Павел Каплевич. Он придумал для этой постановки 900 с лишним костюмов и рассказал «Афише» о своем изобретении — проращенной ткани
Мастерские Большого театра прячутся за серым зданием Совета Федерации в глубине Петровского переулка. За проходной начинается другое время: обшарпанные коридоры, советская Доска почета, фотографии танцовщиков, вырезанные из уже не существующих журналов и любовно пришпиленные над столами в пошивочном цехе. От давнего запаха ткани ощущение, что попал в платяной шкаф. Художник Каплевич влетает сюда — как сквозняк из окна в Европу. В отделочной мастерской две тихие женщины расшивают золотом его детище — коронационную шубу царя Бориса.
«Я увидел те костюмы, которые для «Мадам Баттерфлай» Уилсона шили в Голландии, и сказал цехам: давайте сделаем так, чтобы наши были не хуже, чтобы каждая вещь была — как музейная».
В самом деле, шуба впечатляет не меньше, чем экспонат в Оружейной палате: рукава в пол, расшитые золотыми окладами бармы, тяги с серебряным кантом — по сравнению с ней лежащие рядом пестрые колеты «Корсара» кажутся бутафорскими подделками. На шубу пошло 5000 разных камней, и весит она 8 кг, хотя это не так много: в постановке 1948 года шуба весила 18. Новая легче за счет материала, который Каплевич изобрел двенадцать лет назад — проращенной ткани. Ее изготавливают в экспериментальном цехе одного из российских заводов, но в промышленных объемах пока не производят. Пока — потому что Каплевич уже получил заказ от нескольких новых гостиниц в Москве и на Украине.
Если развернуть лежащий на полу рулон ткани (остатки от 12 тысяч метров, заготовленных для спектакля), видны несколько слоев. Сверху идет принт — фотография кружева или узора, отпечатанная на разных основах: для боярских костюмов — на шелке и креп-сатине, для деревенских — на габардине; фотопечать может имитировать любую фактуру. Эту ткань проращивают вторым слоем: подкладывают под основу парчу, вискозу, трикотаж, кружево, кожу — и часто-часто протыкают оба слоя насквозь иголками. Поверх проращенной ткани в костюмы бояр нашьют вручную еще кусочки гипюра, камни, мех. Все остальные обрабатывают специальным веществом (его используют для плиссе на юбках), скручивают в клубки, несколько раз оборачивают бечевкой и высушивают в печах. Разные слои начинают друг на друга влиять, ткани садятся, и вещь ведет — получается фактура, как у натуральных кожухов и поддевок.
Из-за этой ткани костюмы Каплевича кажутся инопланетянами: огромные, серые, покрытые странным пухом и непонятным узором, с благородным серебрением и золотом, с намеком на гнильцу и тлен; будто они и правда пролежали в кремлевских сундуках четыреста лет. Стопроцентно искусственная структура превращается в «проживший» материал. «Такая ткань выглядит домотканой, на ней есть изморозь, следы жизни. С этой технологией мы добиваемся того же, чего люди добиваются упаркой-ужаркой. Сейчас вот готовим рыбий клей из костей осетровых, мы будем его варить и мазать костюмы нищих. Он даст ощущение поблескивания, засаленности».
Мастерским Большого помогали все, кто мог. Костюмы калик перехожих и нищих детей обрабатывали студенты Школы-студии МХАТ, крылья для Марины Мнишек и головной убор для юродивого сделал художник Виктор Платонов, а мундиры для стрельцов и рынд делали в тех мастерских, где шьется настоящая военная форма. Такой размах у художника — Каплевич и сам понимает — бывает раз в жизни. «У меня две мечты было в жизни: сделать оперу в Большом и поработать с Сокуровым. Так еще эта опера называется «Борис Годунов» — понимаешь? То, что я сделал для него, я бы ни для одного режиссера не сделал».