Слава богу, ты пришел

— Как вас вообще занесло в экранизацию Дэна Брауна, это же не ваш формат совсем?

— Не мой, да. Но мне хочется думать, что у меня не бывает высоко- и низкобюджетных ролей, актерская механика же одинаково работает. Понятно, на блокбастеры все кривятся, вот тот же «Остров»…

— Ну «Остров» как раз неплохое же кино, нет?

— Ну может, не великое, но мне очень интересно было. Там же я двоих играю: один глупый и хороший, другой — поумней и полный козел. Изнутри же не очень заметно, что у фильма бюджет сто тысяч миллионов. Работаешь и работаешь.

— В «Ангелах и демонах» вас в какой-то момент собираются назначить папой римским. Вы же не в строгих католических правилах воспитаны?

— Нет-нет. У нас вообще совсем нерелигиозная ­се­мья была. Вот Том Хэнкс — православный, так что все вопросы из серии «Ты же верующий, как ты мог?» — это к нему.

— А если бы вас выбрали папой, ну теоретически, что бы вы в первую очередь сделали? Может, эдикт какой-нибудь смешной издали или там буллу?

— Это забавно было бы, конечно. Но боюсь, я бы сразу что-нибудь совсем святотатственное ляпнул: что контрацепция — это нормально или еще что. И меня бы сразу сняли с должности.

— Папу, кажется, нельзя снять с должности.

— Ну тогда подушкой задушили или яд какой-нибудь. Должны же у них быть какие-то отработанные варианты на такой случай. Фильм же как раз про это. Вот мой герой, в частности, он такой идеалист экстремального толка, глубоко верующий, притом эта вера скорее в институцию, чем в Бога. Плюс, конечно, упоение властью, а в его мире Святой престол — это наивысший уровень власти. Он хочет взять эту высоту, а оттуда — уже спасать мир и церковь. С одной стороны, самые добрые намерения. С другой стороны, у него, конечно, полный п…дец с головой, ну по большому счету.

— А вам как атеисту его мотивы трудно было понять?

— Я не говорил, что я атеист, я сказал, что вырос в нерелигиозной семье. Просто вера, ну это личное, не думаю, что вашим читателям будет интересно. У меня с этим героем была другая проблема. Я в отличие от него не очень интересуюсь властью как таковой. Мне трудно представить себя даже просто начальником — в офисе каком-нибудь, когда надо людям какие-то указания давать. Так неловко же: пойди сделай то. Не стань я актером, всю жизнь бы был жалким дауншифтером.

— Но когда тебе указания отдают, это тоже мерзко, нет?

— Смотря кто.

— Вы ведь только что у Поланского в «Призраке» снялись? Он как?

— Я снимаюсь еще, вот отсюда в Берлин вернусь, еще две съемочных недели. Поланский очень занятный дядька, с ним не соскучишься.

— А он не деспот?

— Я что скажу. Человеческие качества, их важность для искусства сильно переоценена. Я работал с крайне неприятными людьми, которые на экране выглядели грандиозно. И с очень приятными, которые были не хуже. Вот Том Хэнкс — грандиозный актер и милейший человек. В человеческом смыс­ле — ну чтоб по ночам спать спокойно — лучше не быть м…ком. Ну и в практическом: если ты опаздываешь, если кинокомпания теряет деньги, потому что ты по три часа висишь на телефоне у себя в трейлере, в следующий раз продюсер может подумать: да ну его на х… Я бы так сделал. В кино такие непристойно большие деньги платят, что за них грех плохо работать. Такая дикость, когда люди шалеют и превращаются в оборзевших принцесс и принцев.

— А у вас такого не было? Ну в самом начале.

— Нет-нет. Может, потому что у меня не было ­голодной юности и каких-то мытарств по чуланам в качестве нищего невостребованного актера. Меня с самого начала много снимали и неплохо платили.

— Даже за «Неглубокую могилу»? Ее же вроде вообще за копейки делали.

— Так мне тогда 20 лет было. По тем временам это вполне отличные деньги получались, сильно больше, чем большинство моих ровесников зарабатывали. Сейчас побольше, конечно. Но на приличный мотоцикл уже тогда хватало.

— А вот эта ваша с Чарли Бурманом история с кругосветными мотопробегами — это зачем вообще?

— Ну, как сказать. Там по 11 часов едешь один. Можно подумать. Или наоборот — перестать думать совсем. В нормальной жизни же почти не бывает ­такого, чтоб ты 10 часов был наедине сам с собой. Плюс видишь людей, у которых все совсем по-другому, чем у тебя. Это как: вот есть пища для ума, а это для души. Очень, как бы это сказать… наполняет.

— А это какой-то побег от себя, типа перестать быть Юэном МакГрегором на время?

— У меня нет проблем с тем, чтоб быть Юэном МакГрегором. Побег — это движение с негативным импульсом, а у меня импульс положительный. В смысле мне не надо никуда уезжать, чтоб мне ­стало хорошо. Меня и дома не достают.

— Ну а желтая пресса и так далее?

— А я для них неинтересный. Я сто лет женат, дети. Им нужны актеры, которые гуляют с актрисами. Кто-то, крушение чьих жизней они могли бы задокументировать, типа того. А с меня что возьмешь.

— А правда, что во время пробега под Магаданом вас с Бурманом не то убивали, не то похищали?

— Нет, там просто одиноко было: там эта бесконечная трасса, по которой Сталин заключенных гонял, длиннющая такая, пустая. Весна, вечная мерзлота раскисает, все вокруг затоплено, из леса медведи выходят. У нас была история в Казахстане — но это в итоге не похищение оказалось. Просто местная полиция, милые довольно люди, нас решили на застолье к друзьям отвести. Ну и еще в нас там один дядька из проезжающей машины прицелился. Уж не знаю, что он в виду имел конкретно.

— А вы под что ездите?

— Это смотря где и с какими намерениями. На прямых участках Pink Floyd, конечно, всех ­уби­рает. Африка у меня вся под Pink Floyd прошла.

— А Massive Attack разве не круче?

— Так Massive Attack — опасная штука же. Помню в Уганде… как столица Уганды называется? Киншаса… нет… Кампала. В Кампале мы с Чарли ехали под «Blue Lines», кажется, и совершенно оборзели — как хулиганы какие-то прыгали через препятствия, заезжали на тротуары, какие-то танцы на мотоциклах устраивали. Дурдом на колесах. Притом что я в принципе не гоняю, у меня более созерцательный подход.

— А разве можно быть мотоциклистом и не гонять?

— Запросто. Представляешь в какой-то момент, что на незнакомой дороге за слепым поворотом влетаешь во что-нибудь, и все — а какой в этом смысл?

— Дэнни Бойл последние пару лет много гово­рил про сиквел «Трейнспоттинга», где вроде бы должны собраться все актеры из первой серии.

— У него не очень хорошо дела шли в тот мо­мент. Сейчас, думаю, после «Оскаров», он про это и не вспомнит; на самом деле ему эта история не ин­тересней, чем мне, я уверен. Просто ему тогда хит был нужен. Но я не думаю, кстати, что это хитом бы стало: время ушло, натура ушла, это мертвая история, да и вторая книжка не слишком хорошая.

— Вы так и не помирились после того, как Бойл вас прокатил с «Пляжем»?

— Ну так. Не особенно. Да ну его.