«Можно создать ситуацию, и она начнет вибрировать, вибрировать» Бартенев, Гай Германика, Саакян, Собчак и другие обсуждают фильм «Энтропия»

Действующие лица: 

Мария Саакян

Режиссер 

Юлия Мишкинене

Кандидат философских наук, продюсер («Энтропия», «Охотник»)

Ксения Собчак

Телеведущая, общественный деятель. В фильме играет альфа-самку — продюсера Пашу

Валерия Гай Германика

Режиссер. В фильме играет успешного режиссера Геру Дарк

Данила Поляков

Модель. В фильме играет неуспешного режиссера Илью

Андрей Бартенев

Художник картины

Бакур Бакурадзе

Режиссер. Помогал монтировать «Энтропию»

— Рассказывайте, как все это началось.

Мария Саакян: Идея родилась у сценариста Григория Матюхина. Он в «Сине Фантоме» вел встречи с режиссерами авторского и неавторского кино, насмотрелся, пресытился богемой и подставил зеркало. То, что он в этом зеркале отобразил, мне показалось знакомым — я тоже от этого устала. 

Юлия Мишкинене: Мне кажется, это очень своевременный фильм, несмотря на то что мы года два назад начали его делать, и с каждым днем становится все актуальнее и актуальнее. Мало в России фильмов, в которых люди могут поиронизировать над собой — вот как в «Идиотах» Ларса фон Триера. Все у нас какие-то серьезные. А в таком формате можно расслабиться и представить, что будет делать человек, которому все позволено. Когда человеку все позволено? Когда он находится перед лицом смерти. Когда он думает, что сейчас умрет и умрут все остальные. И то, что наши герои даже перед концом света не расслабляются, — это тоже признак современной ситуации. 

— Диалоги тоже сценарист придумал?

Саакян: Зачем придумывать, вы видите этих людей?

— Кто автор ключевых реплик «Русский народ никто е…ать не будет» и «Земля, ты ох…ела, я расправлюсь с тобой прежде, чем ты со мной»?

Саакян: Это Гриша. 

Валерия Гай Германика: Думаете, мы сами могли до этого додуматься своим маленьким мозгом? Только вот Маша и может, генератор идей в этом фильме — режиссер. 

Саакян: Мне надо волосы заткнуть чем-то.

Данила Поляков: Ложкой.

Саакян: Ложкой не выйдет, нет у тебя ножа?

— А актерский состав как сложился?

Саакян: Валерия была предрешена изначально. Гриша очень долго изучал ее поведение.

Германика: Как он меня изучал? По «Яндексу»?

Саакян: На выбор остальных очень сильно повлиял Бартенев, он сказал, что нужно выбирать интересные лица.

Бартенев: Хит-парад нашего кастинга — это коза. 

Мишкинене: Идея была в том, что все играют самих себя. Мы сначала хотели, чтобы режиссера играл режиссер, а продюсера — продюсер. Но, к сожалению, люди в кинотусовке не склонны к самоиронии. Поэтому играют актеры, хотя они и не актеры даже.

— Задачу какую вы им ставили?

Саакян: Задача — соответствовать самим себе в предлагаемых обстоятельствах. Или немного другим самим себе. Например, Данила в жизни не режиссер…

— И не задрот, как его все называют в фильме.

Поляков: Я не задрот?!

Саакян: Его герой-режиссер существует в нише авторского кино, а это достаточно задротная позиция — быть человеком, который делает кино и вообще не знает, кому оно нужно и сколько человек придет в зал.

— В тот момент, когда «Энтропия» снималась, вы понимали, что делаете политическое кино? 

Саакян: Почему политическое? Оно социальное.

— Но в тот момент, когда посреди хаоса появляется хроника — кортеж Путина на пустых улицах Москвы, — оно становится политическим. 

Саакян: Это вы знаете, что Путин едет. Там может быть кто угодно.

Германика: Это Ксюша едет. 

Ксения Собчак: Я знала, что это кино политическое, когда с пилами танцевала «Танец последнего распила». 

Саакян: В этом смысле — да, политическое.

Германика: Меня не приписывайте. Я до сих пор не верю.

Собчак: Трусливые конъюнктурщики. 

Мишкинене: Фильм становится политическим со временем.

Саакян: От самой реальности.

— Ксения, вы зачем снялись в этом фильме?

Собчак: Интересный жизненный опыт. Мы встретились с Машей, она рассказала: непрофессиональная группа актеров, мы будем жить на съемочной площадке, покидать ее редко. 

— А вы перед тем, как начать жить, были друг с другом знакомы?

Собчак: С Германикой шапочно и с Поляковым. Его я очень боялась, думала, что он будет швыряться и кусаться. Мне казалось, что он невменяемый, животное.

Поляков: Так это все так и есть. 

Германика: Его на проекте сломали.

— Вас на время съемок изолировали от мира?

Германика: Я уезжала на свою работу.

Собчак: Поляков один раз оттуда в состоянии творческой депрессии ушел пешком в три часа ночи, в простыне.

Саакян: И вернулся бритый. Мы начали снимать его с бородой, с бровями. С утра пришел ассистент по актерам и говорит: «Не знаю, что делать: балконная дверь открыта, сим-карта переломлена — его нет». Но, видимо, стыд замучил — вернулся. 

Собчак: У меня была очень сложная сцена, я ее читала и никак себя с текстом не соотносила — вот когда я иду с пистолетом, а потом у меня истерика. У меня же нет актерской подготовки, я не могу заплакать. И дальше на площадке появился Женя Цыганов, совершенно удивительный, который стал помогать людям, которые ничего не умеют.

Саакаян: Быть неактером на площадке — страшный дискомфорт. На это и была ставка — что все будут неадекватно себя вести. А потом пришел Женя, и его герой Овощ — первый, кто начинает там строить отношения. 

— Почему его зовут Овощ? Потому что он простой народ?

Саакян: Простой человек, овощ, без которого не прожить. Как картофель — на чем земля держится. 

— Но при этом Овощ — не менее патологический тип. Он влюблен в мертвую женщину. 

Саакян: Я бы не сказала. Я продолжаю верить, что он честный, чистый человек. Для него рамки времени и реальности немножко раздвинуты. Поэтому неважно — мертвая она или не мертвая. Если любит, то навеки.

— Он противопоставлен другим героям, московской богеме?

Саакян: Конечно. Он общается, он умеет любить, он умеет сочувствовать. Они же все в позе, которая не позволяет им увидеть друг друга.

— Вы идеализируете народ, понятно.

Саакян: Да.

Собчак: Я народ не идеализирую — и делать этого не нужно. Нужно создавать понятные рамки системы, в которых народ будет цивилизовываться, становиться лучше, ему будут прививаться правильные ценности. И этим путем ему можно изжить те недостатки, которые существуют у любой нации. В этом смысле мы ничем не отличаемся от итальянцев и французов. 

Саакян: А я верю в духовную силу.

Андрей Бартенев: Маша, вы живете в Ереване. У вас островное сознание. А я вам вот что скажу. Как только Женя Цыганов появился на площадке, девушки сразу собрались, качество косметики улучшилось. Не знаю, какие у них были планы на Женю, но они сразу стали такие — «утю-тю». Шутки изменили направление. Стали изображать, что они самые лучшие претендентки на роль матери всех его будущих детей. Это происходило неосознанно. Он был олицетворением надежды на площадке. 

— Перестали быть альфа-самками, понятно. У вас же там у всех самопародийные образы. Германика сидит на унитазе и говорит: «Я Гера Дарк, режиссер». Люди же не на Геру Дарк будут смотреть, и не на Пашу, а на Германику и Собчак.

Мишкинене: На унитазах там все сидят — у них нет других сидений. 

Собчак: У нас уже такая репутация, что мы мечтаем ее потерять.

Мишкинене: Данила, и Ксения, и Лера — они потому и являются медийными персонажами, что они способны на смелые поступки. Способны выйти за рамки каких-то общепринятых правил. Посмеяться не только над теми, кого олицетворяют их персонажи, но и над собой. 

Саакян: Была еще такая задача: плюнуть в вечность, пока ты молодой и красивый.

Мишкинене: Когда Ксения станет премьер-министром, будет интересно смотреть.

Собчак: Может, после этого фильма уже и не стану. 

Бартенев: Я как художник-постановщик выбирал пространство, куда можно поместить девушек-напалм. Потому что я знал, что из себя представляют наши будущие актрисы. Территория должна быть максимально очищена для их испепеляющего огня. И этим испепеляющим огнем они метят свои территории. И когда вы посмотрите фильм, вы увидите: все, что они там делают, — метят территории. Не только пространство дома, но и души тех людей, которые им попадаются на дороге. Идет борьба между Ксюшей и Лерой за этих нескольких людей, которые случились рядом. Они, конечно, главные шахматисты. У героини Леры самая любимая подруга — это ее собака, мужского пола. Почему? Потому что их повадки и манеры одинаковы. И мы пытались сделать так, чтобы там лишней пылинки не лежало, чтобы вся трава стояла…

Саакян: Бартенев бегал за каждой травинкой: «Поднимите, поднимите».

Собчак: Я сейчас в выгодном положении, потому что я не видела фильм. Глядя на ваши заговорщицкие лица, чувствую себя пионеркой, которую заманивают в стан педофилов.

Германика: Скоро увидишь, и твое положение превратится в идиотское.

Бартенев: Журналистка выглядит этим главным педофилом. 

Собчак: А вы видели фильм?

— Да, два раза.

Собчак: И как вам?

— Очень интересно.

Собчак: Когда человек говорит «очень интересно»… 

Саакян: Это не мог быть фильм, который всем нравится. Когда люди выходят и говорят: «Ой, как красиво».

— Хорошо, я скажу: мне хочется хотя бы иногда видеть кино, которое бы отражало это ощущение вибрирующего ох...ения, в котором мы все находимся. И «Энтропия» — единственный русский фильм, который это ощущение воспроизводит на экране. При всех несовершенствах, эмоционально фильм очень точный — это ощущение длящегося, бесконечного конца света.

Саакян: А мы немножечко в нем и находимся. Но есть шанс из него выйти. Фильм для того и сделан, чтобы мы как-то взбодрились, проснулись.

Мишкинене: Пусть Бакур что-нибудь скажет.

— Бакур, вы же к финальному монтажу имели какое-то отношение, насколько я знаю?

Бакурадзе: Я к этому проекту имел косвенное отношение с самого начала. Но снимал собственный фильм и не имел возможности подключиться. Читал сценарий, правда, не до конца. Если честно, он мне показался сомнительным — я был против этого фильма. Читал пожелания автора сценария, который писал о том, что это кино о кризисе во ВГИКе как в некоторой институции, в которой, собственно говоря, создается кино. И он хотел простебаться над молодым кинематографическим сообществом, над молодыми продюсерами. Время от времени я все-таки подключался с какими-то советами. Юля мне позвонила, когда шел кастинг, и сказала: «На роль режиссера возьмем или Германику, или Собчак». Я ей: «Надо обеих снимать». Я был уверен, что нужен срез совершенно разных людей — тогда фильм приобретет другой смысл. Когда я освободился, то посмотрел материал. Он показался мне неоднозначным — понятно было, что сюжетное кино из него не сделать. И не нужно, хотя Маша все-таки пыталась выстроить сюжетную линию. В какой-то момент она уехала, мы сели с режиссером монтажа и пришли к выводу, что надо все делать эклектичным. Думаю, и Маша к тому моменту уже созрела для этого решения. И когда мы начали монтировать, мы поняли, что это кино вылезает из рамок стеба над вгиковцами и становится высказыванием о кризисе культуры вообще. Получился в итоге не столько фильм, сколько художественный акт, который использует элементы кино. И то, что там есть кадры, которые отсылают к политике, — это потому, что показан процесс от кризиса в каком-то маленьком сообществе до глобального кризиса. Не уверен, что эти кадры были необходимы. Думаю, и без кортежа Путина фильм мог существовать. Но с кортежем он еще какой-то некий метасмысл приобрел и стал для меня интересен. 

— Вообще, кортеж Путина — это же единственный по-настощему успешный русский блокбастер. Его видели все.

Саакян: Вопрос в том, насколько мы хотим быть статистами в этом блокбастере. 

Собчак: Феодальная власть всегда отгорожена от мира, она всегда за стеной, — красной кирпичной — даже если она вне этой стены. 

— Интересно, конечно, что фильм сейчас выходит, когда конец света не состоялся. 

Мишкинене: У нас же идея в том, что конец света в каждом. 

Саакян: Там есть достаточно пластов, чтобы не воспринимать его как фильм о катаклизме, о каком-то физическом конце света. Там же не летит планета, как в «Меланхолии». Меланхолия — в нас. И это наш выбор — мы на планете, которая заканчивается или на планете, которая живет. 

— Скучно как-то без конца света…

Германика: Скучно без Волобуева сегодня, а не без конца света. А, он же больше не работает в «Афише»…

— Не думаю, что он так заинтересовался бы этим фильмом. Что вы, кстати, Лера, думаете о фильме.

Саакян: Она меня побить хотела.

Германика: Что вы себе цену набиваете? Побить хотела…  Смотрите в будущее, ребят. Конца света не будет. 

— Жаль. 

Саакян: У нас в Ереване не было конца света. Но мы испекли кексы. 

— Андрей, а заспиртованный младенец в банке, которого усыновил герой Цыганова — это ваше изобретение?

Бартенев: Это в сценарии было.

Саакян: Ребеночек, которому принадлежит будущее. Там же есть семья, взгляд вперед — пусть он немного странный. Пусть у мужчины мертвая женщина и заспиртованный младенец…

Мишкинене: Мужчина любить может только мертвую женщину. Обещать ей весь мир.

Бартенев: Неважно, какими средствами мужчина становится счастливым.

— Ксения, вы не видели фильм, но вам изнутри он казался политическим высказыванием?

Собчак: Изнутри было очевидно, что танец с пилами — явно политический образ, и этим он мне нравился. Единственный политический момент, который был явным.

— Первый кадр фильма — вы выступаете на митинге.

Собчак: Да?

Геманика: Видишь, ты ничего не знаешь. Ты лучше поменьше говори. Потерянное поколение олицетворяешь ты.

Собчак: Мне кажется, отчасти я и есть часть потерянного поколения. Во всяком случае, я себя ощущаю частью потерянного поколения. 

Германика: Вам просто интересно в группы сбиваться, вы же социальные люди. 

Саакян: Ты сама забилась в нашу группу.

Германика: Я купленный кот, я не забилась в вашу группу. Я продалась на десять дней, не забывайте. Но я не идеологически же… Я же не знала, что ты про политику снимаешь, я думала — это кино про четырех дебилов. Думаю, когда зрители фильм увидят, они тоже не поймут. Если ты хочешь видеть там политику, пожалуйста, видь — фильм не станет от этого яснее или политичнее.

Саакян: Он стал более ясным в смысле высказывания.

Германика: Да не может он стать яснее, там нет драматургии. 

Собчак: Давайте честно, у нас в принципе с драматургией всегда проблемы. Я бы не была в этом смысле так строга. 

Германика: Почему всегда-то?

Собчак: У тебя во «Все умрут, а я останусь» тоже не было особо драматургии, но при этом очень круто. 

— Андрей хотел что-то сказать.

Бартенев: Я один из тех, кто лоббировал участие Ксении в фильме. Мы обсуждали, кто из современных мужчин может подойти на роль продюсера Паши, и я сказал, что никто по своей силе не может сравниться с Ксенией Собчак. И только она может соответствовать написанной роли. 

— А, так Ксения играет мужскую роль?!

Бартенев: В сценарии так — да. У меня еще раньше был период обдумывания — почему Ксения подходит? У меня был перформанс, мы кидались на «Красном Октябре» тортами — примерно пятьсот тортов. И я Ксению звал: десять юношей и десять девушек кидают через стол торты. И я чувствовал, что в Ксении есть энергия абстрактного выброса. Что можно создать ситуацию, и она начнет вибрировать, вибрировать. Никто не знает, что будет итогом этого выброса. И вот этот танец с пилами — это был такой крик души. Мое ощущение, что Ксения — прекрасная актриса для перформанса, и это стало основой ее успеха в ее профессии и в жизни. Но нужна атмосфера и повод для таких вот спонтанных выбросов. 

Германика: Ксении просто очень нравится нравиться.

Саакян: Валерии тоже. 

Собчак: Собрали трех истероидов и тихо над ними издевались.

Бартенев: Нет, это не связано с издевательствами. Я не занимаюсь политикой, я занимаюсь перформансами. И с удовольствием сделаю с Ксюшей перформанс.

Собчак: Про перформанс я запомню эту мысль. С учетом того, что Pussy Riot уже в тюрьме. 

Германика: Потом тюрьма станет музеем современного искусства, и все будут туда ездить за перформансами.

— Уже ездят: на процесс Алехиной. А когда роль Ксении была мужской, была другая какая-то расстановка сил?

Саакян: Немножечко другая.

Собчак: Вообще, я шла на кастинг на женскую роль. Уже в процессе выяснилось, что лучше сделать ее такой альфа-самкой.

Саакян: Бартенев считает, что это очень современная концепция — когда три женщины пожирают одного мужчину. Три разных женских типа.

Мишкинене: Бартенев считает, что это соответствует гендерной ситуации в России.

— Данила, вы себя чувствовали сожранным?

Поляков: Я понимал, что это будет мозготрах. 

Саакян: Скажи, потом ты стал сильнее — через такое пройти.

Поляков: Мне кажется, когда говорят «я стал сильнее» — это какой-то обман самовосхваления. Становишься более… Выражение такое есть: «Ну и ладно». Тебя мозготрахают, мозготрахают, мозготрахают сильные женщины, а ты такой: ну и ладно. Появляется снисхождение. 

Мишкинене: Данила — подарок, он не актер, но он настолько пластичен в руках режиссера. Не все актеры на такое способны.

— Действительно, не каждый согласится повеситься, мастурбируя в кадре. 

Мишкинене: У нас был долгий кастинг на эту роль. Некоторые профессиональные артисты говорили: «Ну, я могу попробовать сделать этот эпизод». Но было понятно, что им придется переступить через себя. А у Данилы все получилось совершенно органично — и не только это. 

Поляков: Для меня была самая большая проблема — я не могу запоминать текст. Я же не могу спрятаться за буквы, я не читаю книжки. Поэтому был такой же эффект: «Просите, что хотите». Но я очень рад, что этот фильм есть — смотреть и вспоминать, как это все было. 

Бартенев: Это был полный эксперимент — в силу разных причин. Я страстный поклонник перформанса. Для меня это была ситуация, в которой все люди разыгрывают большой непредсказуемый перформанс. Когда в этом ансамбле появился Женя Цыганов, он тронул мое сердце. Когда он сказал слова о любви, у меня по телу пробежали мурашки. Не знаю, осталось ли это ощущение в фильме. Сколько стоит билет в первый ряд? Нужно не фильмы снимать, а зрителей звать на съемки. Будет интереснее, продуктивнее, и денег можно больше на этом заработать. 

Саакян: У Андрея огромная роль в этом фильме. Он провел беседу, без которой никто бы не выдержал эти 14 дней огромного стресса. Если мы здесь собрались, сказал Андрей, давайте возьмем себя в руки и будем помогать друг другу. В фильме вы слышите мат, видите довольно трэшовую ситуацию, но группа, напротив, перестала ругаться, никто не пил, читали Набокова. Такое «блюдение себя». Собственно, это тот эффект, который, я надеюсь, фильм произведет и на зрителей. Я надеюсь, что, посмотрев на это, человек захочет внутренне собраться. 

«Афиша» благодарит ресторан Osteria della Piazza Bianca за помощь в организации съемки