«Мы приближаемся к планете Плюк» Георгий Данелия отвечает на вопросы Бориса Хлебникова

Борис Хлебников: Есть мнение, что сначала у режиссера в голове рождается идеальный фильм, а дальше — уже во время съемок — этот фильм становится только хуже. Когда работаешь с анимационной формой, есть ли там такие потери?

Георгий Данелия: Когда перед вами актер, вы следите за тем, что у него получается, а что нет. И то, что для него не органично, вы убираете. Здесь ты имеешь дело с нарисованными персонажами. И у тебя тоже есть идеальный образ в голове. Но когда у героя появляются жесты, мимика, твои представления о нем меняются. Сначала аниматоры все время рисовали Толика с улыбкой на лице. Я им сказал: «Пойдите на улицу, посмо­трите на пятнадцатилетних мальчишек. Если вы увидите кого-то, кто будет все время улыбаться, вы позвоните, я сразу же прибегу». Эти герои стали для меня живыми. Когда на Манежке была фашистская склока, я начал думать: а Толик бы пошел? А начал бы он избивать людей? И если бы я понял, что начал, я бы не смог дальше работать.

Хлебников: По всему миру есть клубы поклонников фильма, которые при этом не считывают в нем сатиры на советское время, а воспринимают это кино исключительно как странный сай-фай.

Данелия: Потому что там и не было никакой антисоветской сатиры, на самом деле. Это картина о человеческой глупости, которая везде тебя преследует, где бы ты ни поселился. Когда первая «Кин-дза-дза» только вышла, она не была такой популярной. А сейчас по всему миру поклонники. Почему? Да потому что то, что происходит рядом, очень уж напоминает планету Плюк. Мы все приближаемся к ней и приближаемся. И не только Россия, а весь наш шарик.

Хлебников: В этом смысле это совершенно интернациональное кино.

Данелия: С самым большим успехом «Кин-дза-дза» прошла в Японии. Почему — не знаю. Как-то я был на одном приеме в Кремле. И вдруг ко мне привели китайскую делегацию. Китайцы крепко жали мне руку и говорили: «Мы так любим ваш фильм». И знаете, какой это был фильм? Никогда не догадаетесь. «Осенний марафон».

Хлебников: У вас есть ностальгия по СССР?

Данелия: Да, конечно.

Хлебников: А что вы вспоминаете?

Данелия: Память так устроена, что идиотизма, ­который тогда происходил, я почти не помню. А помню я «Мосфильм», как меня приютил Рошаль (режиссер Григорий Рошаль. — Прим. ред.) и мы в его комнате маленькой группой писали сценарии. Когда выходила картина, все приходили ее смотреть — спорили. Было такое ощущение, что всем до всего есть дело.

Хлебников: Может быть, вы мне сможете объяс­нить, почему, когда женщины говорят про ваши фильмы, они называют их грустными, мужчины же, наоборот, чаще употребляют слово «комедия».

Данелия: Возможно, ваши знакомые женщины просто умнее, чем ваши знакомые мужчины? Я в своей жизни снял только одну комедию — «Тридцать три». Комедии снимал Гайдай — и делал это блестяще. Его ругали и говорили, что это автоматическое повторение немого кино. И тем не менее никто не сумел сделать ничего подобного. Его задача была в том, чтобы все время было смешно. Кадры, которые нужны только для того, чтобы было смешно, я выкидываю. Юмор, который мне интересен, чаще кроется в характерах.

Хлебников: Раньше мне так не казалось, но сейчас я абсолютно убежден в том, что ваши фильмы — самые точные наблюдения за временем.

Данелия: Ну почему, вот «Я шагаю по Москве» — это же вообще сказка. Хотя, с другой стороны, сейчас мне бы и в голову не пришло снять такой фильм. Тогда такое настроение было у Шпали­кова, у той Москвы. Легкость витала в воздухе. Я не помню случая, чтобы ночью кто-то боялся идти по городу. Или отпустить ребенка в школу.

Хлебников: Мне именно поэтому казалось, что невозможно снять ремейки большинства ваших фильмов, — потому что они очень точно попадают в свое время, перенести их оттуда можно только автоматически. И когда я смотрю большинство ремейков советских фильмов, я не понимаю ни для кого они делаются, ни зачем. Но с вашей «Кин-дза-дзой» другая история. Кажется, что время сделало определенный круг, и это высказывание снова стало очень актуальным. И все же — ­почему вы выбрали анимационную форму?

Данелия: Американцы предложили мне снять фильм по «Кин-дза-дзе». И я спросил у них: «А зачем?» Мне ответили, что эта тема сейчас стала острой, плюс это будет современное кино с современными технологиями, интересное по всему миру. И когда я представил, что Уэфа и Би будут играть американские актеры, мне стало дурно. Я отказался и даже не продал им права на экранизацию. Так вот одной из их идей было сделать так, чтобы землян играли реальные люди, а инопланетяне были нарисованные. Уже гораздо позже мне пришла в голову мысль: а почему бы не сделать из этого полностью анимационную историю? Я ее сразу увидел — и пепелац, и героев. И, конечно, я понимал, что придется менять многое. Добрые и наивные герои сейчас бы не сработали.

Хлебников: Вы же очень долго искали деньги на этот фильм. В советское время у вас вряд ли были проблемы с бюджетами.

Данелия: Были разве что проблемы с гонорарами актерскими. Они получали деньги за съемочные дни. И мы, естественно, пытались сделать так, чтобы актеры побольше заработали. Гундарева в «Осеннем марафоне» снималась в основном в декорациях, а за них платили в два раза меньше. И поэтому я ее вписывал куда только можно. «Бузыкин говорит по телефону, а мимо проходит его жена и не замечает его». Меня вызывает женщина, которая проверками бюджета занималась, и спрашивает: «А с кем Бузыкин разговаривает по телефону?» — «С женой». — «Тогда она не может проходить мимо? Вычеркнем?»

Хлебников: А почему, кстати, вы Бузыкина в «Осеннем марафоне» поселили на окраине?

Данелия: Потому что иначе все повествование было бы дико банальным, и мы бы постоянно крутились по историческим местам. Мы посели­ли в центре Аллу, и работал он в центре. Но пробежку по Невскому было бы нелепо делать.

Хлебников: Этот сценарий вам принес Володин и предложил стать режиссером. Насколько вы к таким предложениям вообще были открыты?

Данелия: Я был для них почти всегда закрыт. Но иногда случалось и такое. Я всегда хотел снимать что-то другое, непохожее на мой последний фильм. Сделал «Сережу», и мне начали слать тоннами детские сценарии. Сделал «Тридцать три» — это сатира довольно едкая, за которую меня чуть не посадили, — и мне стали подсовывать сатиру.

Хлебников: Тогда еще могли посадить за кино?

Данелия: За взгляды скорее. Как Параджанова ­посадили не за то, что он был гомосексуалист, а за рез­кие высказывания. Мне скорее кино не дали бы снимать. У тебя всего-навсе­го не принимали сценарий. «Георгий Николаевич, мы вас очень ждем. Только напишите, по­жалуйста, нормальный сценарий. А это как-то несерьезно».

Хлебников: «Кин-дза-дза» — это все-таки уже 80-е. Там с цензурой должно было быть легче?

Данелия: Да нет. Мы начали при Брежневе, и тогда нас спрашивали: «Что это у вас за последний выдох? Вы что, намекаете на потрет Брежнева?» Но Брежнев умер на середине картины. Потом появился Андропов, и развернулась антиалкогольная кампания. А у нас Гедеван вез, конечно, никакой не уксус, а чачу. Какой идиот из Батуми уксус повезет? Мы увидели в газетных заголовках, что за транспортировку чачи теперь могут дать восемь лет тюрьмы. Чачу пришлось менять. Но самый решительный удар был, когда назначили Черненко. Прибегает мой помощник и говорит: «Все, нужно «ку» на что-то другое менять». «Как так? Ведь «ку» у нас уже везде!» — говорю я. «А вот так», — отвечает он и сует мне «Правду», где на каждой странице красуется «К.У.Черненко». Константин Устинович. Но в результате и он тоже умер. А мы только и радовались — опять похороны, можно все оставлять.

Хлебников: Вы очень часто делали крутые повороты от картины к картине. И «Слезы капали», и «Кин-дза-дза». Как люди, которые шли на Да­нелия, к таким изменениям относились?

Данелия: Не думаю, что были люди, которые «шли на Данелия».

Хлебников: А я уверен, что именно так и было.

Данелия: Знаете, как-то я вычитал в одном тексте формулировки: «Данелия свойственно», «Данелия так бы не снял». И когда сел писать следующий сценарий, ловил себя на мысли, что я подсознательно про каждую сцену думаю: «Данелия это несвойственно, он так бы не снял». Потом я, слава богу, плюнул на это и понял, что если я так буду делать, то все развалится.

Хлебников: То есть вы не думаете о зрителе, когда делаете кино?

Данелия: Я про зрителя думаю всегда. И каждый человек, который встал и ушел из зала, — это удар для меня.

Хлебников: Но вы готовы идти на компромиссы ради зрителя?

Данелия: Вам должно быть лучше видно.

Хлебников: Мне кажется, что не готовы.

Данелия: Значит, про меня можно сказать: «Он никогда не шел на компромисс ради зри­теля». Потому что я больше кино снимать не буду.

Хлебников: Почему?

Данелия: Мне уже 83 года.

Хлебников: Но кино очень молодое получилось.

Данелия: Ну мозги варят еще. А физических сил нет. Все имеет свое рождение, детство, старость и смерть. Не я один, а все человечество. Мне вот только непонятно, что мы сейчас переживаем — детский идиотизм или старческий маразм?