Разведка недр

С 25 сентября по 31 октября в Москве проходит фестиваль Danceinversion

География движущихся тел в России очень проста. Классический балет – это ось Петербург–Москва. Современный танец – это треугольник Екатеринбург–Челябинск–Пермь со столицей в Екатеринбурге. Современный танец появился в России пятнадцать лет назад. Это – чистый импорт: в Советском Союзе contemporary dance не было. Но вместо того чтобы пустить корни в европейской части России, он окопался на Урале и в Сибири и теперь выглядит так, будто он не импорт, а полезное ископаемое. Именно люди с Урала обычно представляют Россию на международных танцевальных съездах. Они же выступают за сборную России на фестивале Danceinversion, который проходит в Москве с 25 сентября по 31 октября. Обозреватель «Афиши» Юлия Яковлева отправилась в Екатеринбург, чтобы встретиться с хореографом Татьяной Багановой – женщиной, которая заставила западный contemporary dance выучить трудные русские фамилии.

Ночь
Моя цель – промышленный шпионаж. Сведения поступают противоречивые. Кроме современного танца в Екатеринбурге есть арт-группа «Куда бегут собаки», проект «Засада Цеткин», арт-группа «ЗАиБИ» и братья-драматурги Пресняковы. Сидящий рядом фотограф Мохорев заодно летит взглянуть на собственную выставку портретов голых подростков: ходят слухи, что в Екатеринбурге представители духовенства обвинили его в растлении малолетних. Спешащий на место ДТП фотограф Мохорев оскорблен как художник и бледен – как Печорин. Но сочувствую я не ему, а екатеринбургскому губернатору, который ходил на вернисажи и премьеры до тех пор, пока однажды не налетел на выставку под названием «Посвящение Меплторпу». Меплторп всю жизнь очень крупным планом снимал негритянские члены. Говорят, это подпортило губернатору имидж. Первое, что я вижу, раскрыв журнал «Уральских авиалиний», – это большой текст с картинками, на которых тянут ноги и заламывают руки небалетного вида девушки. В тексте вокруг девушек «Уральские авиалинии» болтают с московским хореографом Геннадием Абрамовым о плюсах и минусах метода контактной импровизации. На языке современного танца это называется свободной циркуляцией информации.

Раннее утро
Аэропорт города Екатеринбурга называется Кольцово. Первая автобусная остановка от аэропорта называется «Кладбище». Потом, кажется, «Крематорий». Третья – «Психиатрическая больница». Моя гостиница называется «Колосок». Я начинаю догадываться, в чем тут дело: в Екатеринбурге живут люди, которые попросту не знают, что делается одну автобусную остановку спустя. Пока петербургские хореографы нервно думают, что рядом стоит и излучает художественную радиацию Мариинский театр, пока москвичи вырабатывают жизненную позицию по отношению к Большому, в Екатеринбурге строят пряничный домик по имени «Колосок» неподалеку от остановки «Психиатрическая больница». На языке современного танца это называется ослабленным чувством контекста.

Утро
Наш вылет из Петербурга задержали из-за тумана почти на восемь часов. Это значит, что в это время в Екатеринбурге открыли, продержали пустым и закрыли танцевальный зал. Теперь нам надо искать новый. Танцевальных классов в Екатеринбурге немного, и они расписаны плотнее, чем авиаперелеты. Татьяна Баганова, выруливая машину из пробки, говорит, что сейчас мы едем на «Уралмаш». У Багановой темно-вишневые ногти и лицо кинодивы 1930-х годов. В пейзаже Екатеринбурга она выглядит довольно экстремально. Думаю, ее вид очень льстит местным жителям: они сразу видят, что это современный хореограф. В Доме культуры, которым владеет завод, в одиннадцать часов открывается воздушный коридор: труппа Багановой успеет провести утренний тренаж и порепетировать. Труппа называется «Провинциальные танцы». Название вполне вызывающее, если иметь в виду, что Баганова – хореограф мирового класса. Собственно, где столица, а где провинция, в русском современном танце определила именно она: столица там, где работает Баганова. На языке современного танца это называется персонализацией художественного ландшафта.

Полдень
Мрачноватой монументальностью здание ДК «Уралмаша» напоминает МХАТ имени Горького. По случаю субботы не работают вахтеры и лифты. Мы бежим по лестницам вверх, потом по коридорам налево, направо, потом еще по лестницам, потом еще по коридорам. Мы ищем Равиля – он премьер «Провинциальных танцев». Отыскиваем его в крошечном зальчике, окна которого затянуты вместо штор исцарапанным надписями черным полиэтиленом; позади Равиля мнутся несколько девушек в растянутых трениках. «Это любители, – поясняет Татьяна. – Равиль преподает им технику Анук ван Дайк». Любители молчат и уныло разглядывают себя в мутноватом зеркале. Они запоминают порядок движений: Равиль падает на пол, выворачивается из-за спины, вскакивает, садится. Анук ван Дайк – голландский хореограф, знаменитость. Она живет в Роттердаме и изобрела танцевальный стиль contratechnique. В шести часах авиаперелета от нее, в том числе в двух часах полета над территорией, где ни одна живая душа не знает, кто такая ван Дайк, за лесами и несколькими реками, восемь екатеринбургских любителей с уральским упорством налаживают падающие позы и скользящие прыжки, въедаясь в contratechnique, которую не оценит никто на свете. На языке современного танца это называется сниженной прагматикой.

После полудня
Пока я смотрела на любителей, я потеряла Баганову. В очередном зале, на который я набрела, почти пусто. Зал для танцев: зеркало, привинченная вдоль стены палка. Большая красивая девушка в майке и спортивных штанах моет шваброй пол, неторопливо и размеренно, как будто косит траву. У нее русая коса до пояса, широкие плечи, тяжелые русские бедра, щедрая грудь, руки, как у теннисной чемпионки Серены Уильямс. Это солистка «Провинциальных танцев» Оля. Мне предстоит узнать, что большая Оля двигается с легкостью бабочки. Баганова не стала заставлять ее худеть до балетных размеров, а просто сочинила балет «Тихая жизнь с селедками» – из жизни ядреных ухватистых русских бабенок, что мыкаются со снулыми селедками-мужчинами, годными разве что на салат «под шубой».

Баганова снимает носки, ногти на ногах у нее тоже черно-вишневого цвета. По случаю субботы день начинается не с классического или современного тренажа, а с йоги.

– Тела, – поясняет Баганова, – к концу недели настолько измучены уроками и репетициями, что в этот день мы немного отдыхаем.

Она говорит, что если человек умеет стоять на голове или находить баланс в позе «павлин», то уж в танце он найдет равновесие в любом положении. Как кошка.

В один прекрасный момент я оказываюсь единственной в зале, кто стоит на ногах. Все остальные, включая большую Олю, стоят на голове. На языке современного танца это называется расширением линейки физических возможностей.

День
В зале припекает. Но как только открывают одно из больших окон, в него начинает орать Чичерина и еще какая-то женщина, которая выкрикивает: «Раз, два! Раз! Два!» Окно закрывают, от сквозняка открывается дверь, Чичерина лезет в нее. В соседнем зале еще какие-то екатеринбургские любители занимаются шейпингом. Баганова вставляет в проигрыватель диск со «Свадебкой», которую репетируют для гастролей. Чичерину перекрывают истошные русские причитания. Но репетиция получается не такой уж долгой. Стуча каблучками, приходит Алла Борисовна, полная увядающая женщина с черным конским хвостом на голове, красными губами и в широком кружевном платье. Она обходит меня, пеня воздух, как бригантина под парусами, едва успеваю отскочить. Алла Борисовна, шепчут мне, ведет у подростков брейк-данс. В зал на самом деле начинают подтягиваться екатеринбургские тины. Воздушный коридор закрыт.

Мы снова ищем зал.

– Надо, – загадочно говорит багановский директор, – позвонить Жеке.

Он говорит это с интонацией «Позвоним Ивану Петровичу, он мне кум».

В ДК «Уралмаша» ловить больше нечего. Направо – любители с техникой Анук ван Дайк, налево – Алла Борисовна с брейк-дансом, в глубине – танцевальная гимнастика. Мы могли бы дождаться, пока взлетную полосу освободит Алла Борисовна, но там уже придут заниматься классическим танцем дети. А в другой зал – спортивными танцами взрослые. У меня появляется ощущение, что все население Екатеринбурга кидается танцевать при первой свободной минутке. На языке современного танца это называется растеканием ситуации по плоскости.

Жека сказал, что зал будет у нас в семь.

Сумерки
Поэтому мы идем немного погулять.

Дело в том, что очень часто балеты ужасно похожи на города, в которых родились. Я слышала, что Екатеринбург – один из немногих русских городов, в котором можно выяснить, что такое архитектурный постмодернизм. Один знакомый архитектор, правда, поспешил развеять мои иллюзии и сказал, что екатеринбургский постмодернизм – это когда итальянский мрамор в грязи. В ландшафте города преобладают вертикали: строительные краны. А также недостроенная телебашня. Ее, как поясняет директор «Провинциальных танцев», облюбовали местные самоубийцы. «Человек пятнадцать, наверное, скинулись», – говорит он так, будто речь идет о клубе по интересам. В Екатеринбурге действительно есть все, и в очень плотном соседстве. Есть деревянные домики. Есть конструктивистская застройка под названием «Чекистский квартал». Есть сталинская классика, но облепленная скульптурами не хуже миланского Duomo, так что это уже какая-то сталинская готика. В центре города растут груши, прохожие просто срывают их с веток или подбирают с тротуара, под грушевым деревом припаркован новенький джип Cherokee. Екатеринбург на финишной прямой к выборам. Но листовок нет. Вместо этого центр города плотно оклеен загадочными объявлениями «Покупаем волосы, 6000 р. за килограмм». Так плотно, что я думаю, не поработала ли это неизвестная мне арт-группа «Куда бегут собаки». На языке современного танца это называется размыванием вертикальной системы ценностей.

Вечер
Мы стоим на задворках ночного клуба «Диван». Кирпичная глухая стена, мусорный бак. В дверях черного хода появляется Жека. У него на шее цепь, под цепью – вытатуированные столбиком иероглифы. Жека – арт-директор развлекательной сети «Малахит», самой известной в городе. Раньше он танцевал в «Провинциальных танцах», этим объясняется его лояльность. Мне начинает казаться, что люди, которые танцевали современные танцы, образуют в Екатеринбурге семейный клан «Позвоним Ивану Петровичу, мы с ним вместе танцевали», и мафия своих не сдаcт даже в условиях жесточайшего дефицита балетных залов. Задворками мы проходим в класс с зеркалом. Мы опять попали в воздушный коридор: только что его освободили для нас участники шоу трансвеститов. Сзади нас, как выяснилось, подпирают спейс-вумен. «Что?» – спрашиваю. «Шоу толстушек», – поясняет арт-директор.

Татьяна Баганова, раскинув руки крестом, лежит на полу в зале ночного клуба «Диван», рядом в точно такой же позе лежу я. Баганова замечает, что пол мог бы быть и почище. Мы обе вспоминаем Олю со шваброй. Я не могу встать, потому что выяснилось, что я и лежать-то толком не умею. Мы вместе сейчас над этим работаем.

В современном танце есть спектакли, где люди на сцене ходят, как по улице, падают, как в обморок, сидят, как на стульях, и просто стоят. Скажем, на сцене сидит девушка с переразвитыми мышцами на ногах. Это Дева Мария. Звонит телефон. Мария берет трубку. С неба обрушивается музыка Баха. Вот и все, что нужно современному танцу, чтобы изобразить Благовещение. Или женщина с красным цветком на голове сидит на шаре и курит сигару. К ней подбегает тощий юноша и ударяет. Женщина перекусывает сигару. Вот и все, что нужно современному танцу, чтобы показать, что Кармен умерла.

Я лежу и думаю одновременно о нескольких вещах. О том, что мышцы между лопатками должны быть натянуты, а плечо, локоть и кисть вытянуты, но не напряжены, что ладонь должна впечатываться в пол, как присоска, что плечи должны быть опущены, но шея – расслаблена, живот подтянут, а поясница при этом – чуть приподнята над полом. Лежание на спине отнимает уйму размышлений и сил. Потому что танец, собственно, начался. Лежу я, можно сказать, уже уверенно. Но в свете потраченных на это усилий сомневаюсь, смогу ли стоять. С пола эта задача видится мне довольно головоломной.

Эти простые глаголы – ходить, стоять, дышать, сидеть, лежать – стали искушением для тысяч танцевальных шарлатанов и просто городских сумасшедших. И все они просят деньги и – самое удивительное – получают. Почти все зарубежные труппы живут на государственные дотации, гранты, пособия, так что современный танец на Западе довольно часто выглядит не искусством, а некой государственной программой по социальной адаптации фриков. Российский танец отличается только тем, что денег ему почти не платят. Он удерживается на плаву исключительно за счет сектантского упорства обращенных, так что довольно часто похож не на искусство, а на особую асоциальную программу по выведению обычных людей с обычной профессией за рамки общества. В труппе Багановой, скажем, работает подвижная, как ящерица, Катя, бывший математик. Но «Провинциальные танцы» – одна из немногих трупп, которая сумела превратить современный танец в профессию. Танцовщики Багановой приходят на работу к одиннадцати утра, уходят, как из офиса, в пять. В режиме с одиннадцати утра до пяти вечера Татьяна Баганова выпустила «Свадебку», «Тихую жизнь с селедками», «Кленовый сад», «Полеты во время чаепития»: четыре удара, которыми «Провинциальные танцы» расправились с провинциальными комплексами нашего современного танца. Теперь на международных фестивалях русские из экзотических нацменов понемногу превращаются в уверенных игроков, готовых выпустить когти и показать зубы.

В «Кленовом саду» Багановой любовники остервенело грызут морковь, потом сливаются в поцелуе, а в конце парень за волосы цепляет подружку на сухое дерево прищепками и оставляет эту завораживающе некрасивую куклу висеть на пустой сцене. Это не мизансцена, хотя ее красоте позавидовал бы режиссер Тим Бартон. Это инсталляция. До сих пор в России contemporary dance говорил на языке танца. Баганова научила его говорить на языке contemporary art. Не балета, а дизайна. И это была революция.

Но сама Баганова не революционерка – она аналитик. Иногда даже кажется, что ее балеты – это не сочинение хореографии, а некий менеджмент движений. Объясняя разные системы координации тела, она разбирает и оценивает чужие стили как стратегии. И использует слово «необразованный» в качестве синонима слову «бездарный».

Я лежу на полу, Баганова берет мою ногу, как не очень имеющую ко мне отношение, и, сгибая в колене к тоже не очень-то моему животу, пробует на эластичность; ставит диагноз и дает рецепт:

– Отпустите четырехглавую мышцу.

В дверях стоят и молча подглядывают то ли трансвеститы, то ли толстушки. Они осторожно, как школьницы, выдвигают в зал по половинке лица с глазом, не более, и прячутся за косяк от любого дуновения. Меня очень заедает, но я выдерживаю характер и стараюсь не оглядываться. Но дверь отражается в зеркале, так что осмелевшие трансвеститы-толстушки в конце концов появляются целиком и оказываются обычными девушками с очень тщательно прорисованными лицами, русалочьими прическами и тяжелыми ресницами. Трансвеститы работают, толстушки отдыхают, а они – другая форма жизни: они «просто из шоу». По-моему, имеется в виду стриптиз. Шепча и шурша, русалки с неожиданной твердостью выстраивают окружение, прижимают Баганову к стенке и начинают проситься к ней на работу.