«Звезда среди умалишенных» Жюльетт Бинош и Брюно Дюмон о «Камилле Клодель, 1915»

— «Камилла  Клодель, 1915» по большому счету — один долгий клоуз-ап Жюльетт Бинош. Раньше вы не использовали такого количества крупных планов. Есть мнение, что на вас повлияло другое кино о великой мученице — дрейеровская «Жанна д’Арк».

— Я мог подвергнуться влиянию Дрейера — но только неосознанно. Крупные планы соответствовали моему представлению о конкретных мизансценах, вот и все. Не сказать чтобы каждый раз я терзался вопросом: «А не слишком ли все это будет похоже на дрейеровскую «Жанну д’Арк» или на дрейеровское что-нибудь еще?»

— Душевнобольных в клинике, куда заточили Камиллу, насколько я понимаю, сыграли настоящие душевнобольные?

— В письмах Клодель постоянно писала, как тяжело ей жить среди шумных, плачущих, воющих созданий, о том, что ей осточертели их искаженные лица. Мое кино, как вы знаете, существует исключительно в связке с шершавой реальностью. Соответственно, мне в кадре были нужны только настоящие больные, а не артисты, мастеровито изображающие умственно неполноценных — иначе было б не достичь необходимой глубины. Разумеется, мы озаботились моральной стороной вопроса. Я нашел клинику, главврач которой практиковал с клиентами арт-терапию — киносъемки как нельзя лучше вписывались в его курс. Так что за вуайериста, задумавшего последить за пациентами с камерой, меня там никто не принял. Я сразу четко обозначил, что не хочу манипулировать этими людьми — напротив, они мне нужны такие, как есть.

Я провел среди пациенток добровольный кастинг — кто-то согласился участвовать, кто-то нет. Семьи каждой из них подписали бумагу о согласии на участие в съемках, на площадке постоянно дежурил доктор. Заодно он помогал мне советами, за что я ему чрезвычайно благодарен.

— Как вам вообще пришло в голову экранизировать часть чьей-то биографии? Вы никогда не проявляли интереса к историческим личностям — хотя блаженных, юродивых у вас в фильмах было достаточно.

— Все началось с того, что Жюльетт пришла и заявила, что хочет со мной поработать. Над чем конкретно поработать — у нее представления не было. Я взглянул на ее лицо, тело, прикинул, на кого она могла бы быть похожа (не забываем, я работаю с реальностью), и вспомнил, что в момент заточения в клинику Клодель была как раз ее ровесницей. И она была настоящей знаменитостью своего времени. Звезда среди умалишенных. Именно эту модель я и воссоздал на экране.

— Звезда не испугалась?

— Я сразу предупредил, что буду работать по-своему: никакого сценария, никаких репетиций, никакого грима. Низкий гонорар. Она только кивала и отвечала: «О’кей». Столько жертв ради работы со мной. Я был почти что тронут. Жюльетт вообще не пуглива. Еще до съемок она отправилась в клинику — подружиться с будущими коллегами по площадке. Она привыкала к их компании, они привыкали к ней.

— А как они на нее реагировали?

— Для душевнобольных Бинош не знаменитость, она для них — никто. Так что они интересовали Жюльетт гораздо больше, чем она их.

— Рассказывая о съемках в сумасшедшем доме, режиссер сообщил нам, что вы не из робких.

— Я могу наговорить массу дежурных слов о том, что мне как артистке всегда интересно погрузиться в неизведанное, и прочее бла-бла-бла в том же духе. Но опыт Клодель мне в каком-то смысле знаком с отрочества — один из членов моей семьи содержался в психиатрической клинике. Так что я знаю, что это за место. Там жутко, но и круто — представлять себе, что бы ты чувствовала, если б тебя тоже держали здесь.

— Дюмон сказал, что вы согласились на все его условия на съемках.

— Э, нет. Я согласилась работать без сценария, но в ответ выдвинула свое условие: две недели тренировок с психиатром. Тут Брюно вынужден был согласиться.

— Что вас так привлекло в этом режиссере, что вы сами его нашли и сделали ему предложение?

— Меня трогают его фильмы. Пейзаж он снимает как портрет, портрет как пейзаж. И вообще, приятно работать с человеком, который не манипулирует тобой. Его занимает природа. Природа как таковая и природа вещей. Природа природы. Я бы еще снялась у Тарковского, но такой возможности уже нет. Поэтому пока Дюмон жив — надо этим пользоваться.

— Вам после этого кино, видимо, понадобится длительный отдых.

— Ничего подобного. Хоть сейчас встану и пойду снимусь в еще одной психологической драме.

— Вы отчаянная женщина.

— Я отчаянная женщина, которая только что сыграла другую отчаянную женщину. Это удваивает мою отчаянность. А вообще, мы все отчаянные ребята — живем непонятно зачем и помрем в любой момент. Можно представить себе ситуацию отчаянней?

Я вообще слишком много работаю — и поэтому, например, не успеваю толком посмотреть никакого кино. Из-за этого, скажем, тяжело приходится на званых ужинах. Вот вчера ужинала со своим пресс-агентом и несколькими критиками — конечно, они обсуждали новые фильмы, а я чувствовала себя идиоткой. Ну и ладно — в конце концов, это вопрос выбора. Я лучше проведу пару лишних часов с детьми. Более вдохновляющим, чем творческий процесс, может быть только отдых с сыном и дочкой. Хотя работать я могу вообще без перерывов. Во время съемок я вообще веду монашескую жизнь: прихожу домой, как следует ужинаю, работаю над сценой, сплю. Исключаю алкоголь. В общем, экономлю энергию.

— Неужели не бывает такого, что вот вы встали с утра — и нет сил даже на любимую работу?

— Почему — бывает.

— Что вы сделаете? Примете витаминку?

— Нет, нарисую картинку. Моя таблетка — творчество. Трудности надо воспринимать как повод для трансформации личности, а не как повод для витаминки. Таблетки — зло. Сейчас паранойю, подобная которой терзала Камиллу, лечили бы пилюлями. Возможно, лучше прожить с таким недугом, чем превращаться в зомби.

— Клодель — исторический персонаж. Что вы о ней думали до того, как взялись за роль?

— В детстве она меня восхищала: так жаждать самоидентификации в мире, где женщинам в этом отказано…  Она была беспримерно смела и заплатила за это беспримерную цену. Я считаю, свою историю надо знать: если ты черный — будь в курсе, кто такой Мартин Лютер Кинг, если ты женщина — вызубри основные вехи феминизма.

Но играла я ее не как страницу из учебника, конечно. Главное в Камилле — страх быть покинутой, и тут мы можем наполнять этот исторический персонаж любым личным содержанием. Ведь этот страх сопровождает каждого с младенчества: вдруг мама уйдет и не вернется? Я вернулась к этому детскому опыту, воскресила его. И получилась моя личная Камилла

— Вы учитывали опыт Изабель Аджани, страшно сказать, четвертьвековой давности?

— Нет. Она играла молодую Камиллу, а это совсем другое кино.

— Дюмон — атеист, бесконечно исследующий природу религиозности. А вы религиозны? Простите за нескромный вопрос.

— Быть атеистом — тоже религия.

— Хорошо: вы верите в Бога?

— В дядьку с бородой на облаках? (Смеется.) Если серьезней — трансцендентное мне необходимо, я без этого не выживу. Я верю в вертикаль — потому что если мир горизонтален, нам некуда развиваться. Хочется связи с космосом. Меня, как и любого художника, питают невидимые миры. Вот хороша китайская традиция — там видимое и невидимое, прошлое и настоящее едино.