Бумажный солдат

В ЦДХ открывается выставка номинантов на премию Кандинского — главную российскую награду в области современного искусства. «Афиша» поговорила с ее учредителем Шалвой Бреусом (он же глава целлюлозно-бумажного комбината «Волга» и издатель журнала «Арт-Хроника») о том, как это искусство нужно выставлять

— Говорят, вы сейчас едете встречаться с Томасом Кренцем, основателем Музея Гуггенхайма в Бильбао. Собираетесь обменяться опытом?

— Эталоном я их не считаю. Но они сделали ­колоссальную работу. Не может не впечатлять этот фантастический проект в Бильбао, центр культурного притяжения с выдающейся архитектурой. Город сейчас привлекает миллионы туристов, а так там делать было нечего. Нужно поучиться их ус­пе­ху — и успеху правительства басков, вложившего 100 млн долларов в строительство. Это как если бы Пермь на уровне правительства, а не группы ­энтузиастов вдруг взяла и вложила 100 млн в свой музей. В чем обвиняют Гуггенхайм, так это в слишком практичес­ком походе. У искусствоведов и музейщиков две крайности: либо «Не дышите на искусство!», либо музей как центр развлечений, «Мак­доналдс». Но, к сожалению, весь мир превращается в «Макдоналдс», от этого никуда не деться. Я задаюсь вопросом: как привлечь молодежь в музей? Гуггенхайму это удалось. А у нас не так. Много ­молодых людей ходит в Третьяковку или Пушкинский музей? Нет. А из «Винзавода» не вытащить. Хотя «Винзавод» вроде и расположен плохо, и обстановка маргинальная, тем не менее днем и ночью люди.

— По-моему, в музеях у нас людей достаточно. А Москва и без суперсовременного музея ­привле­кательна.

— Это глубокое заблуждение. Москва по туриз­му фундаментально отстает от многих европейских городов. А если сравнивать не города, а страны, мы проигрываем чудовищно. Какие точки притяжения у нас есть? Красная площадь? Для города с 12-миллионным населением смотреть тут нечего. Одно ­дело, если ты из Оренбурга, а что делать иностранцам? О каком современном искусстве можно говорить в стране, где нет ни одного современного музея? Есть несерьезные музеи: первая сотня московских коллекционеров может снять зальчик на 300– 500 квадратных метров, выставить свое собрание и назвать это музеем. У других это висит дома и на складе — они просто скромнее. Москве очень по многим причинам нужен централизованный ­музей современного искусства, причем не один.

— Сейчас ЦДХ собираются сносить. Может ли на его месте появиться недостающий музей?

— ЦДХ мне жалко, но вопрос не в том, что его сносят, а в том, что там будет. Сейчас это место, где по цене билета в кино ты можешь прийти и провести весь день. Помните, когда была выставка Кулика, ЦДХ впервые отдал свое пространство под один проект — cколько было возмущенных москвичей. Это центр, как ни вульгарно звучит, ­культур­ного отдыха. Я категорически против того, чтобы на его месте появилась комбинированная офисно-жилая выставочная площадка.

— Тогда каким вы видите новый музей?

— Это должен быть не старый особняк, как у нас принято, а современное здание. В котором, во-первых, должна быть огромная цокольная часть — профессиональное хранилище с климат-контролем, противопожарной безопасностью и пр. Здание большое, по площади как ЦДХ. Там должно хва­тать места для растаможки произведений или внетаможенного хранения их прямо там. Сейчас предметы искусства зависают на таможне — это губит произведения и съедает кучу времени. Обязатель­но должна быть возможность научной деятельности, внушительный архив. И я, конечно, уверен, что современный музей должен быть очень френдли. Внимание должно концентрироваться не на здании с золочеными колоннами, а на самих рабо­тах. В дизайн нужно вкладывать минимальные деньги, большие — в выставки. При музее должна быть школа современного искусства или институт. А еще — удобные диванчики вместо принятых ­жестких лавок.

— «Гараж» не похож на то, что вы описываете?

— Музей прежде всего должен быть основан на постоянной экспозиции, а «Гараж» занимается прокатами. Везут Пино. Зачем для этого музей? Можно просто привозить временные выставки. И еще спокойно открыть парочку таких же «гаражей». Это не то.

— А по содержанию что там должно быть?

— У нас огромные пласты искусства не охваче­ны. Нет сюрреализма, нет экспрессионизма. Есть два пути. Можно начать работать с международным послевоенным искусством и дойти до сегодняшнего дня. Учитывая, что, скажем, Херст сейчас стоит 40 млн долларов, это очень дорогой и сложный путь. Можно поступить иначе: просто собрать коллекцию современного русского искусства начиная с 60-х. Почему бы не заняться соц-артом? Мне второй путь ближе, он реалистичнее.

— Когда собираетесь музей открывать?

— Вы знаете, это тема такая, она в воздухе висит. Все собираются открыть современный музей. Рано или поздно из всех этих маленьких музейчиков и галереек, постоянно открывающихся в Москве, должен родиться хотя бы один настоящий большой проект. Если у меня такая возможность будет, я, ­конечно, это сделаю.

 — Симон де Пюри, директор аукционного дома Phillips de Pury, говорит, что эту моду завел Пинчук. Он открыл в Киеве свой музей, и всем русским олигархам тоже захотелось.

— Это, конечно, не так. Россия стала богаче, люди начали покупать искусство, потом стали его коллекционировать. А потом у любого коллекционера возникает проблема: либо ты работаешь в склад, либо на музей, иначе — тупик. У всего есть свои причины. Кто-то подсел на иглу коллекционирования, кому-то нужно социализироваться, кому-то, как Маркину, это просто безумно интересно. Кому-то нужно чем-то заняться, чтобы не сидеть дома. Сейчас происходит игра гормонов, но я верю: из нее родится что-то фундаментальное.

— Вы считаете? А что будет с искусством, если уже сейчас все говорят о художниках только в контексте цен на их картины?

— Это как кино. Просто оно раньше вышло на большую арену. Как нынче оценивается фильм? Первый день кассовых сборов принес столько-то бабла. Что о художественных достоинствах фильма не говорит ни слова. Система оценок извращена — при этом все считают себя крупными специалистами. Это нужно для того, чтобы на модной вечеринке (например, у Гагосяна) блеснуть знаниями о ценах или произвести впечатление суммой собственных приобретений. Я не слышал там практически ни одного разговора, где говорилось бы о художественных ценностях. Просто о деньгах говорить легче.

— Но эти люди создают моду на художников. А потом мы останемся с тем, что они раскрутили и продали, — именно это осядет в крупных коллекциях и даже музеях. Разве не так?

— Я не совсем согласен. Вот у нас есть премия Кандинского. Тут участвуют не только дилеры и коллекционеры, но и критики, музейщики, галеристы и, естественно, институты премии и конкурса. У каждого из них своя точка зрения, но в среднем получается объективная оценка. Оценка рынка мимолетна. Она объективна с точки зрения цены на сегодняшний момент, а не с точки зрения ценности на века.

— А влияние кризиса на искусство уже чувствуется?

— Тут как с недвижимостью: естественно, кризис будет влиять на искусство, вопрос тут в том, на какие сегменты. Например, знаменитые YBA (Young Bri­tish Artists — «Молодые британские художники»: Херст, братья Чепмен и проч. — Прим. ред.) пострадают пер­выми, по ним ударит кризис, потому что цены на этих художников сильно взвинчены. В целом люди начинают меньше покупать, потому что у них меньше денег, — это раз. Второе — кризис же происходит в головах; выкидывать деньги на очередную покупку, когда ­денег нет ни у кого, жалко, а значит, внимательнее начинаешь относиться к тому, что покупаешь. Всякие маленькие галереи с художниками стоимостью в несколько десятков тысяч долларов не пострадают никак. А еще тут, как в недвижимости, есть пласт элитного жилья — на таких художников цены не упадут ни при каких условиях. Серову, например, ни за что не упасть.