«Штатный литературный редактор — раб галерный» Редакторы Пелевина, Быкова и Проханова о своей профессии

Когда я только пришла в «Эксмо», мне почти сразу передали таких авторов, как Василий Аксенов, Владимир Войнович и Виктор Пелевин. Это было как выйти в открытый космос! Пелевин — один из самых профессиональных авторов, работающих со своими текстами на высочайшем уровне, и он очень интересный человек. И да, он действительно существует. Вы можете встретить его в метро. Просто все привыкли, что он нигде не появляется, и утратили наблюдательность. А он ездит на обычном метро.

В день ко мне на электронную почту приходят пятнадцать-двадцать рукописей, причем тут есть сезонный фактор: осенью и весной присылают больше. Я думаю, связано это с психической активностью пишущих людей. Страна у нас, по моим наблюдениям, даже более пишущая, чем читающая. Но с самотеком я работаю не одна, потому что чисто физически его невозможно осилить одному человеку. У меня есть большой штат профессиональных рецензентов, которым я полностью доверяю.

Порой работать приходится в форс-мажорных обстоятельствах: мне присылают рукопись, я ее очень быстро прочитываю, буквально за одну ночь или за день. Затем звоню автору, говорю ему разные позитивные вещи — с автором на этом этапе нужно быть аккуратным: даже если собираешься его критиковать, сначала похвали обязательно. Потом мы вместе думаем, когда книгу лучше выпускать. Летом современная интеллектуальная российская проза в твердом переплете не очень востребована. Люди едут в отпуск или на дачу, им — если они вообще в это время читают — хочется чего-то легкого. А если открывать, например, новую книгу Юрия Буйды или Романа Сенчина, где будет серьезная, без шуток, проза, — для этого ранняя весна или осень-зима.

Где-то год назад писатель, выпускник Литературного института, на пятом десятке жизни решил опубликоваться с рассказами а-ля Веничка Ерофеев. Прислал нам рукописи. Они по ряду причин не подошли. И тогда начались звонки с угрозами; письма с наклеенными буквами, как в кино, я таких раньше никогда не видела. Он работал охранником в частной фирме и угрожал оружием. Я ужасно испугалась. Наша служба безопасности связалась с его работодателями, его уволили, он еще больше обозлился. В какой-то момент мне было страшно выходить из издательства — мы в достаточно глухом переулке находимся. И он дал мне обещание всю жизнь меня преследовать. Я купила новые очки, перекрасила волосы — маскировка, ха-ха. Ну и… как-то с этим живу, а что делать?

Редактор — это тот редкий тип профессии, когда весь процесс в твоих руках. Когда ты не просто видишь все от начала до конца, но ты это делаешь — делаешь книгу, иногда даже до того, как автор принес рукопись. У меня с авторами сложились такие отношения, что порой мы обсуждаем идею книги еще до ее написания. А иногда, если речь идет о так называемом нон-фикшне, я эту идею и придумываю. Близкий пример тому — книга Александра Кабакова и Евгения Попова «Аксенов».

Существует мнение — и небезосновательно, — что никто уже не работает кропотливо с автором: бок о бок, голова к голове. Но в моей редакции работают именно так — если принять «бок о бок» как некую метафору, ведь многие наши авторы живут в других городах и даже странах. Но, увы, сегодня есть немало книг, к которым не прикасалась рука редактора (это видно сразу), и это производит грустное впечатление. Тому есть много причин, в том числе и свободный рынок, и процесс ускорения книгоиздания. Я в своей редакции всячески этому сопротивляюсь и, если вижу, что книга пусть даже очень востребованного, ожидаемого на книжном рынке автора еще не готова, буду заниматься ею столько, сколько надо. Хоть полгода, хоть год.

Потрясающий роман Александра Иличевского «Перс» мы с ним буквально кроили в четыре руки. После первого нашего разговора он взялся его переделывать, менять фабулу, потом как-то все застопорилось — между нами шел постоян­ный перезвон, переписка, эти герои и текст мне уже по ночам снились. Вся история до выхода в свет заняла более полугода. Трудно шла книга Александра Терехова «Каменный мост». Роман сложный, нагруженный такой, с первоначальным объемом 50 авторских листов. Сталинское время, девяностые, огромный материал, который автор собирал десять лет. Конечно, ему хотелось сохранить все, а я предлагала сокращения, и, соответственно, нужно было все перекраивать, менять внутреннюю динамику текста. Непростая была работа. По-моему автор до сих пор переживает «утрату» и то, что название заменили. Роман изначально назывался «Недолго осталось». Он получил вторую «Большую книгу» в 2009 году; первой в том же году наградили тоже нашего автора — Леонида Юзефовича с романом «Журавли и карлики».

А вот работа с книгой Павла Басинского «Лев Толстой. Бегство из рая» шла как по маслу. Хотя начиналось все очень нервно. Павел попросил посмотреть первые две главы, чтобы я помогла понять, стоит ли продолжать. И я взяла с опаской — думаю, все я про это («уход Толстого») знаю, целый шкаф книг по Толстому дома, и как выкручиваться, если не понравится? Прочла — и ахнула: так хорошо, так ново. И послала СМС: «Срочно продолжай, это потрясающе».

Чем дольше ты в профессии, тем больше профессия работает на тебя. Редактор, издатель — тот же рыбак. Забрасывает невод — вытаскивает разную рыбку и решает, что ему интересно или нужно. Весь наш портфель складывается из того, что я и мои сотрудники ищем сами, и из того, что предлагают нам, из того, что присылают на рассмотрение литературные агенты, дай бог им здоровья. Известные авторы часто обращают внимание на молодых, советуют посмотреть. Мне предлагают много — не успеваю читать, люди часто обижаются, что долго. А что касается «переманивания» авторов, то скажем так: почему не задать вопрос — не хотите ли?.. Так поступают все издатели. Хотя в моем случае не так уж много «переманенных». Когда я решилась из «Вагриуса» перейти в АСТ, мои авторы — а это был мейнстрим в те годы — просто пришли со мной. Я это очень ценю.

Мы всегда выбирали авторов со своим авторским голосом. Вот как Сорокина редактировать, например? Он блистательный стилист. Тут имеет смысл говорить скорее не о редактуре как форме участия, а о совете. Сделать что-то с финалом, изменить название, эпиграф придумать. Мой коллега Александр Иванов придумал эпиграф к роману «Лед» Сорокина. Мы совместно придумали название романа «Санькя», который первоначально назывался «Дорога в декабре». Название — это очень важно; думаю, что у «Дороги в декабре» никакого светлого будущего не было бы. Очень долго и не очень удачно придумывался финал романа «Одиночество-12» Ревазова. Вообще, лучшая редактура — это отсутствие какой-либо редактуры. Когда ты находишь идеальный текст. Но это лотерея, конечно.

Было два больших исключения в практике Ad Marginem; книги, которые я делал как редактор в исконном понимании этой профессии. Первая — «Господин Гексоген» Проханова. Проханов как раз писатель советской школы, который, очевидно, рукописи диктует. Они все гигантские, с повторами и опечатками. Он привык к тому, что было в советские времена, когда из его аморфного текстуального куска с героями и композицией делался абсолютно читабельный текст. И с этим романом был просто прыжок в воду — я ковырялся с ним три месяца, сократил его на треть, придумал финал, где Путин превращается в радугу (вытащил этот фрагмент текста из черновика, из какого-то битого файла), и попробовал сделать из большого романа политический детектив. До сих пор горжусь этой работой и периодически ревниво просматриваю какие-то книги Проханова, в которых на глаз можно определить, был редактор или нет. Потому что дыхание Александра Андреевича — это роман листов на 40, а из «Господина Гексогена» я сделал где-то 25. Это был мой опус магнум. Похожая история была с «Чертовым колесом» Гиголашвили. Он назывался «Ломка», и его никто не хотел издавать — наркотики, гигантский объем. Роман был сокращен где-то на 20 процентов и из-за этого получился более жанровым.

Наша установка такая — автор максимально должен выложиться сам. Редактор — это не подпорка, редактор — это тот, кто может усилить текст и должен задавать обязательный минимум. Это странная командная работа, несмотря на то что книга — более индивидуальный процесс, чем кинофильм или журнал. Но у каждого есть свой участок. Переписывать за автора нельзя, нужно максимально дать ему сделать самому, но если автор признается, что в тупике, можно ему помочь.

В крупных издательствах есть редакторы, которые делают жанр. Существует один исторический анекдот про то, как «Вагриус» сделал сериал про Бешеного — книжечки в мягких обложках, которые в 90-х рвали рынок. Как-то я разговаривал с одним из тамошних редакторов и спросил у него, как вообще отбираются эти трэш-тексты: они же все на одно лицо! И этот дядя рассказал, что у них этим занимается начальник охраны, у которого много свободного времени. Ему приносят рукописи, он их читает и говорит: «Вот это надо брать, а остальное в корзину». По сути, жанровики-трэшевики — это единственное, что создали крупные издательства сами, потому что всех остальных писателей они попросту перекупают.

Раньше редакторы определяли издательский процесс. Они гарантировали, что текст прочитают, отстаивали рукописи на собраниях, через них возможно было войти в мир литературы. А сейчас — почему нет дебютов? Во-первых, из-за той же плановой экономики. Весь фикшн-департамент «Эксмо» строится на продажах Пелевина. То есть сколько собирает Пелевин на рынке — это и есть бюджет на весь отдел, места хватает еще на двух-трех авторов рангом поменьше. Во-вторых, из-за дикой утраты влияния редакторов. Потому что когда ты говоришь автору, что вещь не доделана и надо ее покрутить, он может выслушать и переделать — но скорее он пойдет в АСТ или в «Эксмо», где его точно купят, если у него есть имя. И это очень печально — потому что нет больше собеседника, к ко­торому автор может обращаться.

Ицхак бен Шломо Лурия Ашкенази, основатель лурианского течения каббалы, считал, что мир возник в результате катастрофы, последовавшей за неудачной попыткой творения. В связи с этим я думаю, что литературным редактором можно стать, лишь потерпев горькую неудачу при попытке заняться чем-то более естественным, увлекательным и полезным. В стране, где маразм и страх разлиты в воздухе, литературный процесс (в цивилизованном виде) далек от жизни. В зазоре между словесностью и реальностью и возникает, как галлюцинация, современный российский пропагандист книги. Есть такие старомодные герои и среди литературных редакторов — как правило, они служат в малых независимых издательствах, где теплится адекватность.

Я защищаю интересы теневых авторов, которые не рассылают свои рукописи по издательствам и не занимаются самопиаром. То есть являюсь скорее частным литературным адвокатом, нежели редактором. Прекрасный текст скрыт где-то, почти не имея шанса попасть в коллективное сознательное, но однажды начинают сверкать молнии, рассеивается туман — и появляюсь я, предлагая подписать договор. Дальше — редактура, типография, презентация, запугивание критиков, другие грязные штучки, выдвижение на премии и прочее. Так начинает жить книга, претендующая на статус неидиотской. В поисках авторов я много езжу по регионам России. А недавно спустился на социальном лифте на нижний этаж Москвы и нашел там — среди влажных труб и тусклых лампочек — автора №14 для серии: скоро выйдет его книга, в которой заключена веселая и злая хтоническая сила.

Литературные редакторы в основном заколачивают бабло для хозяина. Потому что они — корпоративные редакторы. Я в этом смысле строг, неполезен и всегда предупреждаю инвесторов проекта «Уроки русского», что особой прибыли он не приносит, что это мой личный экспериментальный практикум. Штатный литературный редактор как таковой — раб галерный. Изредка он рвет на себе тельняшку, воюя с капитализмом и невежеством в отдельно взятой редакции, но его сразу выбрасывают за борт, после чего он тихо спивается в своей московской квартире, дичает, идет по рукам. Иногда литературный редактор просыпается ночью и, съежившись под одеялом, испытывает ужас и первобытное одиночество. К утру ему становится легче. Но в конце, спустя годы, когда почти все необратимо прое…ано, он вдруг ясно понимает, что занимался х…, а не жил. С этой минуты для него начинается ад. Редактор клянет самое святое, ни во что уже не верит, ненавидит весь мир и однажды с криком вываливается из окна пятнадцатого этажа. Впрочем, некоторые редакторы умирают в постели, окруженные внуками, с улыбкой и убежденностью в том, что приносили обществу пользу.