Группа БДТ

Пять молодых драматургов к осени напишут пьесы специально для петербургского Большого драматического театра. Худрук проекта Елена Ковальская рассказала о том, как такое стало возможно

В кабинете Товстоногова Ирина Шимбаревич, с юности работавшая в БДТ завлитом, рассказывает о Георгии Александровиче, смешно передразнивая его акцент. Тут входит пожилая женщина. То да се, и вдруг женщина говорит: «Нет, ну вы слышали? Фокин «Золотую маску» взял. За возрождение Александринки. Да его и в проекте не было, когда Александринка гремела! Москвич этот… А вы откуда сами?» Я говорю: «Из Уфы мы».

Соврала. Почти все мы из Москвы — и организаторы проекта, и драматурги. Елена Исаева и Алексей Филиппов — москвичи. Юлия Яковлева родилась в Петербурге, а работает в столице. Вячеслав Дурненков из Тольятти. Из Уфы среди драматургов одна Наталия Мошина. Но признаваться в Петербурге, что ты из Москвы, — значит напрашиваться на неприязнь. Особенно если ты приехал сюда с новой пьесой.

История началась с того, что мы — то есть я, арт-директор фестиваля молодой драматургии «Любимовка», и Надежда Конорева из творческого объединения «Культпроект» — взялись посредничать между драматургами и театрами. С Надеждой я познакомилась, работая над самым первым фестивалем «Новая драма». Тогда мы были полны иллюзий, что стоит громко объявить о существовании живых драматургов, как театры станут рвать из рук их пьесы, а те начнут писать все интересней и глубже. Десять лет спустя в стране есть несколько камерных театров, которые ставят новую пьесу, но до большой сцены она так и не добралась.

Идея у нас простая. Драматурги плохо знают театр и заблуждаются, будто там сплошная плесень. Театр не знает драматургов, только питается слухами о «новой драме» — мол, там сплошной социальный комментарий, дилетантизм и мат. Значит, их нужно свести. И если они друг другу приглянутся, театр мог бы заказать драматургам пьесы.

Федеральное агентство по культуре и кинематографии выделило на эту затею деньги, внеся поправку: всех драматургов следует отправить в один театр — БДТ. То есть в Петербург, где современная пьеса считается бесовскою ересью. Драматурги такому повороту событий обрадовались. БДТ не отказался. Поговорили, придумали форму: в апреле театр знакомится с драматургами, публично читая их прошлые пьесы, а в июне получает синопсисы и планы новых трудов; к осени материал должен быть сдан, дальше — время на доработку, потом снова читки. А что касается постановки — БДТ, если какая-то из пьес ему понравится, имеет право первой ночи.

И вот мы приехали в БДТ — знакомиться. На ибсеновской конференции прослушали доклады, пытаясь понять, с какого бока Ибсен зашел в театр, ведь 150 лет назад он тоже казался ересью. Конференцию открывал профессор Театральной академии Гительман. Улыбчивый человек, старейшина отечественного театроведения, он объявил, что в свете требований времени Генрика Ибсена следует называть Хенриком. Затем зачитал список выступающих. «Первым значится профессор Гительман. Кто тут Гительман?» — обвел он глазами сидящих за столом. «Это же я Гительман!» — засмеялся он, а за ним и публика. Шутку не оценили только драматурги; они растерянно косились друг на друга.

Еще мы рассматривали черно-белые снимки в музее театра. Были в кабинете Товстоногова, где все осталось — как при его жизни. С верхнего яруса одним глазком увидели, как на легендарной сцене Темур Чхеидзе репетирует «Дядюшкин сон» (Олег Басилашвили с чувством говорил Алисе Фрейндлих: «Я только теперь начинаю жить!»). Ясно было, что в БДТ все дышит историей, даже современная пьеса, которой в репертуаре два наименования: «Копенгаген» британца Фрейна о встрече великих ядерщиков в разгар Второй мировой и «Берендей» петербуржца Сергея Носова об эпохе челноков и клетчатых сумок — по крайней мере так эту абсурдистскую притчу играют на сцене. Не отвечу за драматургов, но лично я чувствовала, что вся наша компания в этом храме искусства, куда злоба дня просочилась только буквой Х в имени Ибсена, — здесь мы, мягко говоря, не на месте.

На третий день были читки: режиссер Иван Стависский отрепетировал с актерами «Станцию» Яковлевой и «Экспонаты» Дурненкова. Вышли актеры, все в черном. Сели за стол. Стали читать, и тут — как отлегло. Они читали, постепенно входя во вкус. В центре сидел народный артист Анатолий Петров, которому очевидно непротивным казалось то, что он произносит. У режиссера шевелились губы — он читал и за себя, и за других. В финале «Экспонатов» у одной актрисы и вовсе глаза были на мокром месте. (Дурненков, приведший на читку двух знакомых малолеток, от смущения надел черные очки.) И даже приподнятость актерской речи, которую теперь редко встретишь, представлялась уместной. Понятно, что растет эта манера из уважительной дистанции между собой, материалом, публикой.

В конце концов мы встретились с Темуром Чхеидзе, худруком БДТ. Он ждал вопросов, но у драматургов вопрос был один: что такое пьеса для большой сцены. Режиссер объяснил: «Мы же по-разному ведем себя на митинге и в кафе». В смысле — большая сцена вроде выступления перед толпой, а современная пьеса пока что — неназойливый треп за чашкой чая.

«Большой сцене требуется четкий и ясный острый сюжет. Только через сюжет излагать и умные мысли, и все остальное. В основе сюжета должно лежать событие. Я хожу каждый день по Фонтанке, но я ведь не рассказываю вам об этом».

Еще Чхеидзе говорил, что зритель сопереживает лишь тому герою, который совершает выбор. Говорил, что пьеса без неожиданности — не пьеса. Говорил, что театр без современной пьесы — не театр. Что хорошо бы написать пьесу о том, как в наше время, когда все возможно, рождается любовь, перед которой стоят непроходимые препятствия. Говорил, что ищет новую пьесу, но все равно лучше, чем «Царь Эдип», ничего не читал. Он много чего говорил, а я слышала только одно: живой автор большому репертуарному театру, оказывается, позарез нужен.