И в заключение я скажу

Бывший арестант, автор «Сажайте, и вырастет», самого жесткого дебюта прошлого года, Андрей Рубанов написал роман «Великая мечта»

— Вы говорили мне, что писатель все должен испытать сам, а врать — это другие пусть. Соврите что-нибудь, пожалуйста.

— Нет, чтоб соврать, мне надо подготовиться, экспромтом не могу. Понимаете, какая штука: я, возможно, прирожденный врун, я прекрасно умею врать, но дело в том, что самые талантливые вруны — люди правдивые. Если вы десять часов говорите правду, то, когда где-то подпустите ложь, вам верят. Искусство лжи в этом и заключается — чтобы вам верили, надо быть очень правдивым человеком, чтоб вашей лжи поверили.

— А в романе про себя вы врете?

— Да, конечно. В те моменты в основном, когда это работает на разблагораживание моего образа — рассказчика; я пытаюсь принизить, выставить себя большим алкоголиком или неврастеником, нежели я являюсь.

— Вы говорили, что писатели, которые пишут на основе воображения, недорого стоят.

— Выдумывать классно, но мне не нравится… У Хема написано: можно выдумать, но это должен быть переплавленный внутри тебя собственный опыт. Я стараюсь быть реалистом, если говорить о направлении литературном. Но дальше я буду работать в другой манере, в третьем моем тексте гораздо больше вымысла.

— То есть даже не то что будет больше, а уже есть?

— У меня… раз, два, три, четыре — четыре вещи полноценных — хороших, классных — в разной стадии готовности лежат в столе. Три от третьего лица, одна от первого и одна антиутопия. Где в Мавзолее лежит Петросян. Когда? В недалеком будущем; это неважно. Я весной сел писать рассказы и думал: я вот интересно прожил молодость, сейчас штук триста рассказов напишу. Ну если не напишу, то хотя бы составлю список интересных событий, которые произошли со мной, — тысячу событий, о которых можно написать рассказ. В итоге знаете сколько я припомнил эпизодов, рассчитывая на тысячу в свои тридцать семь лет? Тридцать! Тридцать эпизодов, достойных того, чтобы написать отдельное, самостоятельное произведение, рассказ. Например, про что? Знаете, я, как сейчас модно говорить, в бизнесе давно, с 91-го года. Соответственно, характер историй примерно везде одинаков — либо коммерческие истории, либо коммерчески-тире-криминальные, либо сугубо криминальные. То есть я уже вижу конец своего материала. В такой ситуации Лимонов, например, свалил из Америки. А у меня, наверное, духа не хватит.

— Вам любопытна эмиграция?

— Да. Лично мне — очень любопытна. Но в отличие от Лимонова я человек семейный.

— Да, вы ведь познакомились-таки в прошлом году с Лимоновым. Про что вы с ним говорили?

— Мы много не говорили. Я спросил, писал ли он под стимуляторами. Он сказал, что никогда, всегда с утра, на свежую голову. Я спросил про свой любимый роман, «История его слуги», он мне ответил, что начал писать его в Америке, потом понял, что сытый и благополучный он ни хрена вообще не напишет; он работал слугой миллионера и стал писать об этом роман. Он уехал во Францию, там начал все сначала. Но он пишет о себе, что у него очень стабильная психика, это так и есть. У меня она, например, гораздо слабее. Если бы она была его уровня, я бы, может, свалил уже. Ну куда… Наверное, в Америку — было бы интересно: в Европе-то я более-менее полазил, а там не был. Мне здесь уже неинтересно, я все знаю про этот город. Вообще, я производитель контента, оригинального содержания, идеи, это моя задача — произвести идею, без которой мир страдает. Обычно таких идей немного.

— Это идея Героя с большой буквы, ролевой модели? Главный продукт Рубанова — сам Рубанов?

— Нет, главный мой продукт — мой текст, я его рассматриваю как произведение искусства, я создаю произведение искусства. Мне нравится слово «шедевр». Если я сажусь работать, я пытаюсь создать шедевр. Я хочу, чтоб человек открыл, закрыл, заплакал и стал лучше… Зарыдал, пошел повесился, жизнь свою изменил, если угодно. Я очень люблю художника Верещагина, у него есть картина «Апофеоз войны»…

— А кстати, в вашем романе герои собираются украсть картины из Музея Айвазовского в Феодосии; вы в самом деле планировали сделать что-нибудь подобное?

— Да. И даже более того — в роман это не вошло, но я ездил специально в Феодосию осматривать место, музей. Там выяснилось, что городской отдел милиции находится в одном здании с этим музеем. И поэтому идея закрылась. Впрочем, сама идея была не моя. Так вот, Верещагин, «Апофеоз войны». Я ее в детстве увидел на репродукции; эта картина является шедевром абсолютным, она меняет сознание всякого человека, который на нее хоть раз взглянет. Были один вы, взглянули на эту картину, фигак — и вас уже — того — нет, он разрушился, исчез, и на его месте другой уже человек.

— А свой список книг такого рода можете составить?

— Да, есть книги, которые могут изменить человека, особенно молодого. У меня на полочке стоят книги, которые меня изменили. «Понедельник начинается в субботу». Стругацкие — великие люди, они меня сделали, я стараюсь жить так, как они меня научили. «Аквариум» суворовский. «Гиперболоид инженера Гарина» — блестящая книга. «История была пришпорена, история понеслась вскачь, звеня золотыми подковами по черепам дураков». Во фраза! Вот за такую фразу можно полжизни отдать. Звучит как стихи, а это прозаическая фраза. Если негодяй, то блестящий, гениальный негодяй, если женщина, то… Дальше «Остров Крым», который меня перепахал в мои 20 лет. И «Эдичка».

— Ваш Черный человек, призрак, являющийся Андрею Рубанову в романе, — придуманный?

— Нет. Его не было объективно, но у этого персонажа есть реальный прототип, и он повернул мою жизнь. Я замышлял этот роман как роман-портрет.

— Описанный в «Великой мечте» сюжет о том, как вы неудачно строили парковку, — это правда?

— Да, я до сих пор рассчитываюсь по долгам, которые наделал.

— Вы были в течение года пресс-секретарем мэра Грозного Бислана Гантамирова, который до того проходил по вашему уголовному делу — или вы по его, неважно. Вы напишете про Чечню, про войну?

— Роман — нет.

— А рассказы?

— Если получится. О войне очень сложно писать, а потом — я ее не видел, не стрелял, я на дело ходил один раз, и там без единого выстрела все обошлось.

— Дело — это что такое?

— Дело — это когда вы берете ствол и идете убивать своих врагов.

— Это входило в ваши профессиональные обязанности?

— Нет, моя задача была бесперебойно обеспечивать Москву информацией о том, как наши бьют сепаратистов. Я горжусь тем, что по крайней мере два раза страна видела ту войну, которую показывал я, мои пленки крутило НТВ. Я стрингерской работой занимался, только я бабки не получал за это; готовил фотовидеоматериалы и отвозил это в Москву. Дело в том, что я никому не навредил там, у меня врагов нет, но это вопрос такой… В Грозном тогда одного русского в день убивали. Я прилетел в первый раз, и через два часа взорвали сотрудника администрации, русского полковника и девушку. На второй день — преподавателя грозненского института, тоже русского. А потом, когда чуть-чуть наладилось и открыли студию местного телевидения в Чечне, они повадились ездить в администрацию и у кого-нибудь брать интервью, и поскольку я был пресс-секретарем администрации, то три-четыре раза они брали интервью у меня. И в итоге меня стали узнавать на улице. А у меня не было ни ствола, ни охраны, ни машины, ни жилья — ничего, и я понял, что одним из следующих убитых в городе русских буду я. И я ушел с этой работы. Хотя я горжусь тем, что если сейчас там нет войны, то в этом есть и мой вклад… Хотя если копнуть подоплеку мою личную, то это была хемингуэевщина чистой воды, авантюра.

— Великая мечта 90-х годов — вы довольны тем, как все получилось?

— Не то что доволен. Четыре раза она сбылась, можете себе представить? То, о чем я мечтал в молодости, сбылось неоднократно. Я и понятия не имел, что я окажусь в такой ситуации в свои тридцать восемь неполных лет. Все, что я планировал в свои двадцать лет, все сбылось.

— А великая мечта остальных, всей страны?

— А я за остальных расписывать не буду. Мне интересно в себе копаться, у меня по крайней мере право такое есть. А за страну — это либо публицистика будет, либо конъюнктура. А я ужасно хочу этого избежать.

— Сейчас 80% молодых писателей, которые делают яркую прозу, так или иначе ориентируются на то, что сделано в литературе Лимоновым. Что скажете?

— Если они реалисты, если они не трусы, если они не диванные сочинители, пусть держатся этого направления.