Междугород

Спектакль Андрея Могучего «Между собакой и волком» открывает фестиваль NET

Режиссер Андрей Могучий еще в начале 1990-х монополизировал петербургский театральный авангард. Его спектакли-перформансы оторвали геймеров от мониторов, привели в театр поколение клубов и дискотек. Его «Формальный театр» исколесил фестивальную Европу на двух микроавтобусах и собрал изрядный урожай призов, включая Fringe First Эдинбургского фестиваля. Но лишь недавно сорокалетний режиссер освободился от репутации молодого сумасшедшего подпольщика, сменив ее на лавры ведущего российского специалиста по театру современных форм и технологий. В этом качестве он приглашен на NET со спектаклем «Между собакой и волком» – главным событием прошлогоднего Фестиваля российской культуры в Ницце.

– Прежде чем допустить публику на первый спектакль – «Лысая певица» – в 1991 году, вы лет пять проводили вечера в некой черной комнате в одном из окраинных петербургских районов. Чем вы там занимались?

– Черная комната на Ржевке была клубом Политехнического института. Как только я окончил институт, тут же стал худруком клуба. Набрал группу из студентов, которые захотели со мной делать театр, и мы занялись тренингами. Я тогда сильно увлекался Гротовским. Мне нравилась его установка – не научать актера, а разучивать его, снимать скорлупу.

– Как это на практике выглядело?

– Ну вот вариант упражнения: долго сидеть в тишине в абсолютно темной комнате и делать то, что ты хочешь. Обычно когда говоришь актеру: «Делай что хочешь», он начинает прыгать или кричать, а начнешь разбираться – и выяснится, что это полное вранье и на самом деле он хочет полежать в углу. Эта тема не утратила для меня важности с тех времен – момент адекватности актера самому себе.

– А спустя еще пять лет без вашего «Формального театра» уже не обходился ни один из авангардных европейских фестивалей. Чем вы покорили Европу?

– Сначала выехал я один в качестве педагога по актерскому мастерству. Потом завязались контакты – и гастроли следовали одни за другими. А знаете кто нас на эти гастроли возил? Роман Трахтенберг. Он был первым директором «Формального театра». Правда, тогда он носил фамилию Горбунов, а Трахтенбергом стал через три года, когда я увлекся «Школой для дураков» Саши Соколова. Там есть персонаж – противная коммунальная старуха Шейна Соломоновна Трахтенберг.

– Сейчас на все фестивали приглашают «Школу для дураков». А тогда?

– «Orlando furiozo», фантазии на тему «Неистового Роланда» Ариосто и рыцарских романов вообще. Думаю, в Берлине нас до сих пор помнят. Дело в том, что тогда по пути в Германию мы сыграли спектакль в Калининграде, где с нами расплатились военной пиротехникой. Мы запихали ее в свои купе под нижние полки, и на границе нас почему-то никто не остановил. «Orlando» мы показывали на месте разрушенной Берлинской стены. И в последней сцене запустили в воздух 200 советских сигнальных мин – все, что были подарены. Тут же съехались штук двадцать пожарных машин с мигалками и долго не могли разобраться, что и где тушить. Они устроили нам гениальный финал, которого мы ни за какие деньги не могли бы купить!

– Это очень хороший пример. На ваших спектаклях все время что-то взрывается. В лучших постановках – внутри персонажей. Это ваше убеждение, что зрителям и актерам не должно быть комфортно в театре?

– В самом начале режиссерской практики я прошел мастер-класс по театральной методологии у Кристиана Лупы – это польский режиссер, которого весь европейский театральный авангард почитает за гуру. Мне очень понравился термин Лупы «болевая точка» применительно к актеру. Вот если у вас болит голова, эта боль определяет все ваши действия. Актер на сцене действует по тому же принципу, только в театре речь о психологической болевой точке. Например, в 1997 году нас пригласили на фестиваль драматурга Хайнера Мюллера. Мюллер – фигура №1 в немецком театральном постмодернизме, человек, который брал кровавые классические сюжеты и переписывал их сегодняшним языком. Таким образом он, восточный немец, боролся с буржуазным благодушием. А на фестивале том вокруг нас как раз была полная благостность, германский Артек. И нас – русских людей с файлом Достоевского в мозгах – это доставало. Кроме того, сама Германия добавила раздражителей. Я вспомнил, как впервые шел к Рейхстагу, понимая, что дед в свое время дошел до него генералом медицинской службы, а мама – блокадница, и чувства при этом одолевали очень непростые. Мы еще спектакль должны были играть 9 мая. Словом, получился у нас протестный выпад из серии «театр борьбы и крика».

– Когда фестиваль русской культуры в Ницце год назад заказал вам спектакль, вы выбрали «Между собакой и волком» Саши Соколова. Решили извести французов русской хандрой?

– В Ницце я в очередной раз использовал возможности, которых у меня нет в России. У меня с Сашей Соколовым особенные отношения. Я его тексты практически из рук не выпускаю. «Между собакой и волком» – автобиографическая повесть: Саша Соколов работал егерем на Волге и вот рисует характеры разных российских людей. Написано «артель индивидов» – но понятно, что речь об инвалидах во всех смыслах. Стилистика спектакля взята из Брейгеля Старшего. Саша Соколов на трех страницах описывает его картину «Охотники на снегу», но описание называется «Это наш край». Мы же из Брейгеля мультиков понаделали – по экрану на заднем плане маленькие фигурки на конечках и на саночках катаются. Еще Пушкин по сцене ходит – он во всем виноват, как в известной присказке. А Франция средством была, а не целью. «Школу для дураков» мы тоже в Германии делали, но не для немцев, а для себя.