Ответы. Андрей Болтенко, режиссер

Фото: Маркелова Анастасия

— Вы когда последний раз спали?

— Я, честно говоря, уже забыл, что это такое. Cейчас поспал чуть-чуть. Правда, теперь мне снятся сны про «Евровидение». Это настоящие кошмары: Жар-птица летит через весь «Олимпийский» и застревает на полпути.

— Есть такое расхожее мнение, что за такие деньги любой бы хорошо сделал.

— Собака лает, караван идет. Никита Сергеевич Михалков в каком-то интервью довольно уверенно — как это ему свойственно — сказал, что с большим бюджетом в этой стране может работать только он. Я тогда подумал, что он хвастается. А сейчас я понимаю: работать с маленьким бюджетом легко. У тебя 3 рубля, и ты должен сделать что-то. В огромном количестве высокобюджетных российских проектов не ощущается, что бюджет есть в кадре. В России много денег расходуется из-за взаимного расп…дяйства.

— И как вы с этим боролись?

— А с «Евровидением» все иначе. У них совсем другая система работы — на каждый номер уже расписан видеоряд. Фактически это клипы в прямом эфире. У каждого оператора есть специальная карта, в которой перечислены все его планы в той или иной песне. Есть ассистенты, которые говорят режиссеру, сколько секунд осталось до следующего плана. Это совершенно математическая система работы. Но позади родина, неудобно обосраться — и мы за две недели этому научились.

— Это по большому счету прорыв для российского телевидения. Тут принято считать, что зритель — дебил, а у вас — декорации в духе Родченко, Cirque du Soleil, и при этом рейтинг огромный.

— Вообще, маргинальность сотрудников Первого канала зна­чительно выше, чем принято считать. Эрнст — человек очень радикальный и довольно смелый. Я когда-то давно увидел в Нью-Йорке аргентинское шоу Fuerzabruta и снял его на мобильный телефон. Эрнст, когда увидел эту запись, неожиданно загорелся. Через три дня их привезли. Для любого другого продюсера какие-то странные акробаты в бассейнах находятся за гранью телевизионного сознания.

— А Эрнст с вами в аппаратной во время съемок сидел?

— Сидел. Обычно на съемке мы кричим, потому что вместе боимся. А здесь машина: никто не ругается. И для него, и для меня это совершенно новая схема работы. Но на номере Приходько Константин Львович не выдержал и начал кричать.

— Есть конспирологическая теория, что Россия заняла 11-е место, потому что «Евровидение» — это зрелище для геев, а у вас в номере Приходько старела. Старость для гея — это ведь хуже, чем смерть.

— Это привет Финчеру. Песня с этим визуальным решением зазвучала значительно шире. Мы понимали, что не выиграем во второй раз, поэтому важно было сделать шумный номер.

— А вам какие-то песни понравились?

— Песня Рыбака — ничего. Смешная, наивная, полупрофессиональная. Собственно, такие песни и должны быть на «Евровидении». Это ведь европейская «Минута славы». И вообще «Евровидение» — это не про музыку, это фестиваль шовинистических амбиций каждой страны.

— Чем вы теперь будете заниматься? Трудно представить что-то более масштабное.

— Это как будто тебе неожиданно дают возможность поез­дить на «феррари», а до этого ты всю жизнь ездил на машине, скажем мягко, отечественного производителя. Надо не уничтожить болид и достойно выступить на этих соревнованиях. Только что мне сказали, что диснеевские продюсеры собираются меня рекомендовать для постановки следующей церемонии «Оскара». Я в это слабо верю. Вообще хочется заняться видеоартом. Я, собственно, им и занимаюсь, только в прикладном варианте. А современный видеоарт зачастую — это профнепригодная чушь, которую выдают за искусство. Говно какое-то, честно говоря.