«Удивительно, что у нас что-то получилось» Алекс Ганза о сериале «Homeland»

Про преимущества работы на кабельном телеканале

Мы с самого начала знали: если мы делаем сериал для Fox, то у нас ни под каким предлогом не может быть двух неоднозначных главных героев. У Кэрри не может быть сложного характера, а Ник, наоборот, должен был быть по сравнению с ней ужасно выразительным. Так что сначала Кэрри была более-менее обычной сотрудницей разведки. Но потом Fox решили, что сериал — это не то, чего они хотят, и нам пришлось работать с Showtime — собственно, в этот момент мы и начали работать над персонажами. Нас никто не ограничивал. Мы могли создавать героев такими, как мы хотим, могли позволить эпизодам дышать и иметь свой ритм. Мы не были зажаты по срокам. Мы могли снимать наготу и ругаться матом. Ко всему этому начальство относилось совершенно спокойно. Именно тогда мы начали обсуждать психологическую неустойчивость Кэрри, ее состояние, ее болезнь, называйте как хотите. Мы всегда знали, что в какой-то момент первого сезона у нее случится нервный срыв. Смешно, что мы говорили так после каждой серии. И все откладывали, откладывали, потому что это было как-то неправильно. В итоге чем дольше мы это откладывали, тем серьезнее было потрясение.

Про Клэр Дейнс

Иметь такого актера, как Клэр, когда нужно сыграть такую сложную вещь, — бесценно. Иначе бы ничего просто не получилось. Клэр сыграла сцену, где у нее случается нервный срыв, так, что мне потом пришло письмо от девушки, которая сама страдает биполярным расстройством. Она написала, что Клэр играла так убедительно, что она беспокоится за ее психику. Клэр практически превратилась в свою героиню — а такое не каждый может. Мы вот сидим, пишем сценарии и чувствуем, что, черт возьми, мы же пишем диалоги для одних из лучших актеров своего поколения. Я серьезно.

Про израильский первоисточник

У «Prisoners of War» другая интонация. Там другие персонажи, другой подход к триллеру и совсем другой подход к психологическому триллеру. Но есть несколько совпадений. Есть ­совсем очевидные — вернувшиеся военнопленные, семейные отношения. Но в израильском сериале двое военнопленных вернулись домой и один остался там. А у нас домой вернулся только один, потому что нам нужно было освободить пространство для Кэрри Мэтисон — ее не было в оригинале. «Prisoners of War» — по большей части семейная драма о попытке израильских солдат вернуться к обычной жизни. Там есть, конечно, некоторые сомнения относительно того, получали ли они какую-то важную информацию или нет, но даже если и получали, то это было 17 лет назад, так что она уже не имеет ценности для человека, который вдруг вернулся и собирается замыслить что-то против своей родины. В общем, мы обязаны израильскому сериалу многим, но воспользовались этим по-другому.

Про то, почему в Вашингтоне невозможно снимать

Получать все эти разрешения — это ад. А когда разрешение у тебя есть, стоит Обаме решить куда-то поехать, как оно уже ничего не стоит. При плотном телевизионном графике, даже если ты в милости у властей, это просто не работает. Можно туда поехать и что-то надергать по кусочкам, но целую сцену там снять невозможно. Только общие планы.

Про то, где и когда все это происходит

«Homeland» — история про подозрительность и недоверие, и мы решили не уточнять детали. Кто президент? Обама? Где Байден? Это Хиллари? В «24» тоже было примерно так. Мы упоминали, что башен-близнецов уже нет, но в Овальном кабинете сидел президент Палмер. Я думаю, что зрители на самом деле очень умные. Они могут жить с этой неопределенностью. Все же понимают, почему мы не изображаем реальных людей, — мы не можем позвать сниматься президента. А хотелось добиться предельной реалистичности.

Про предубеждения

Мы изучали ислам. Мы изучали, что должен сделать военнопленный, который пережил заключение и пытки, для того чтобы не сойти с ума. И мы играли на людских страхах. Мы хотели бросить вызов предубеждению — если человек на самом деле был насильно обращен в ислам, значит ли это, что он станет террористом? С самого начала нашей целью было вызвать любовь к персонажу, который, вообще-то, классифицируется как враг страны. Задача была в том, чтобы заставить людей понять, почему Броди это делал, и, несмотря на это, его полюбить. Показательно, как много зрителей расстроились, когда у него ничего не вышло. На каком-то уровне они чувствовали, что его действия оправданны. Я не думаю, что кто-то хотел увидеть смерть Броди просто потому, что он им не нравится или надоел. Думаю, многие с удивлением обнаружили, что переживают за него, — а это довольно двусмысленное чувство, учитывая, что и за Кэрри им тоже при­ходится переживать.

Про удачные телешоу

Удачные телешоу, если только они не были написаны настоящими гениями вроде Дэвида Милча, устроены по принципу черного и белого. Вот почему вы видите врачей, юристов, полицейских. Люди по большей части хотят смотреть на знакомые вещи, находить ответы на все вопросы, ­понимать, что хорошо, а что плохо. Вселенная сериала должна быть организована таким образом, чтобы людям было спокойно. Есть несколько сериалов, которым все-таки удавалось рассказывать неоднозначные истории, но их очень мало и встречаются они крайне редко. Удивительно, что у нас что-то получилось.

Про мотивы шпионского триллера

«Крота» мы придумали, чтобы заполнить дыры в повествовании. Но если задуматься, тут определенно есть троп, который пришел от Джона Ле Карре и, наверное, даже раньше. По-моему, чуть ли не у Грэма Грина был какой-то роман, где тоже был «крот». Ну и конечно, история с Гаем Берджессом, которая произошла на самом деле. Это троп шпионского триллера, мы не могли такое упустить.

Про исламских террористов

С исламскими террористами нам приходилось сталкиваться еще в «24». Я не помню, был ли это седьмой или восьмой сезон, но там был такой персонаж — имам. По-моему, он был одним из двух братьев, они были мусульманскими иммигрантами в Америке, и Джек Бауэр решил, что один из них — террорист. Потом выяснилось, что он ошибался и они оба, вообще-то, абсолютно невиновны. Я помню, мне тогда все звонили и говорили: «Господи, это же опасно — показывать честного мусульманина на телевидении. Ты понимаешь, что ты этим говоришь миру?» Теперь же наоборот — звонят и говорят: «Послушай, да это же безумие — считать всех мусульман террористами».

Про конфликт ФБР и ЦРУ

Противостояние между ФБР и ЦРУ существует, это все правда. Я знаю, что правительство пытается как-то наладить коммуникацию между ними, заставить их делиться друг с другом информацией, но там на самом деле бесконечная битва за превосходство. И про этот конфликт, конечно же, стоит помнить. Мы пытались показать героев и как агентов ФБР, и как гражданских, чтобы донести до зрителя, что работа разведчика — очень тяжелая и болезненная штука, хотя ее часто драматизируют в совсем неуместном ключе. Ведь все эти шпионские истории — не захватывающее приключение, а медленный, утомительный процесс, и одна из его главных проблем — вот эти междоусобные войны, когда тебе нужно вытянуть информацию из организации, которая совсем не хочет ею с тобой делиться.

Про пытки

В «24» мы много раз использовали пытки, в «Homeland» же их почти нет. Конечно, немного насилия есть в линии с Хамидом, там пытки музыкой хеви-метал, переменами температур — насколько я знаю, эти пытки больше не применяются. Так что там мы, наверное, немножко переборщили. Я думаю, что сцены пыток эквивалентны порнографии. Они были, конечно, в «24» — там Джек Бауэр отрезал кому-нибудь палец, или там голову, или еще что. И в том сериале они как раз и были визуальной порнографией, а здесь мы очень старались этого избежать. Нам пришлось придумывать, например, более хитрый вариант допроса, чем просто взять и привязать дипломата к стулу. В общем, я думаю, что без пыток теряется понимание того, насколько это страшно, но взамен появляется кое-что гораздо более интересное: ты видишь, как одни очень умные люди могут манипулировать другими.

Про взрывы

В экшен-триллерах все вертится вокруг самого взрыва. А в психологических, к которым, хочется верить, относится «Homeland», все строится на ожидании того, что бомба взорвется. Так что, по правде говоря, мы не очень думали о последствиях, которые мог бы повлечь наш вымышленный взрыв в Вашингтоне. Поэтому он появляется только в выпуске новостей. Конечно, я представляю, какое впечатление произвел бы на вашингтонцев взрыв на Фэррагат-сквер. Но нас как рассказчиков гораздо больше интересовало напряженное ожидание, чем то, что случилось после.

Про то, что не получилось и как с этим быть

В первом сезоне есть несколько вещей, которыми я недоволен. Например, мы придумываем героя, а потом его убиваем; потом придумываем второго и его тоже убиваем, потом третьего и — ну вы поняли. Короче, у нас получилась повторяющаяся повествовательная структура, а это плохо. Смотрите, куда все будет двигаться дальше. Броди втолковал Назиру, что он сможет гораздо серьезнее влиять на политику в должности конгрессмена, и нам придется смириться с тем, что он выбрал этот путь. Мы никогда не увидим его в бункере и в жилете, начиненном взрывчаткой. Потому что если это снова случится, если Броди станет планировать еще одну террористическую атаку на Америку, зритель почувствует, что мы повторяемся. Так что ему нужна новая миссия — и вот это как раз она.