Премьера альбома Race to Space «Is This Home?»

Вы могли их слышать раньше: Мириам Сехон — в ВИА «Татьяна», полуимпровизационной группе Green Point Orchestra или, скажем, в недавнем красивом благотворительном сингле «Carol of the Bells»; остальных — в составе любопытной группы Devices, переигрывавшей на кибернетический лад тему из «Санта-Барбары» и прочие знакомые с детства мелодии. Вы их наверняка видели: ту же Мириам — в спектаклях «Студии театрального искусства»; актера Петра Федорова — сразу в нескольких главных российских фильмах последних лет в диапазоне от «России 88» до «Сталинграда». Как ни странно, с таким-то составом Race to Space до последнего времени оставались в тени — в буквальном смысле: не особо показывали лиц, мало где играли и вообще находились как бы в стороне от общего музыкального процесса. С выходом «Is This Home?» они заслуженно из тени выходят.

Race to Space и их первая пластинка — любопытный прецедент, доказывающий, что альтернативная история зачастую параллельна основной. С одной стороны, это группа, не особенно включенная в общий контекст новой русской музыки, существующая в своем узком кругу, точкой сбора которого является дом-студия на окраине Москвы. С другой — их песни поразительным образом дублируют и развивают склонности, свойственные их ровесникам как внутри страны, так и в глобальных масштабах. «Is This Home?» — это снова чувствительный минимализм; небезуспешная попытка отсечь лишнее и оставить в музыке только те звуки, которые из нее никак не вынуть. Это все та же новая интимность, завязанная на поп-музыке 90-х и новейших электронных находках. Это все тот же английский язык — который здесь, впрочем, звучит почти без акцента, да и тексты явно написаны с умыслом (есть даже спокен-ворд). Это все то же внимание к качеству — пластинка писалась в Берлине, и это тот случай, когда рачительная работа над звуком хорошо слышна. Это снова космополитизм, тонко, но зримо намекающий на свое происхождение с помощью апелляций к местным мифам: космос, звезды, славное море, священный Байкал. Наконец, это снова в своем роде эскапизм — одновременно внутрь себя и вовне, в открытые пространства, где вся злоба дня просто слишком мелка, чтобы брать ее в расчет. Короче говоря, Race to Space, сами того, видимо, не чая, отменно вписались в ряды лучших из здешних западников. Ряды, от пополнения которых, как ни крути, красоты вокруг нас только прибавляется.

• — Расскажите о вашей предыстории. Я думаю, многие знают Петра как актера, многие знают Мириам как певицу, но вот то, что вы все вместе музыку играете, для них может стать сюрпризом.

Мириам Сехон (вокал): Сначала я познакомилась с Андреем Колгановым — соавтором текстов Race to Space. Он знал мою группу Green Point и подкатил в кафе: дескать, мне очень нравится, но записи не могу найти нигде. Мы подружились, и однажды он говорит: «Знаешь, у меня есть друзья, классные музыканты, живут за городом, у них там студия, а сейчас им нужно записать трек для фильма дипломного моей девушки — и там нужен голос». Я поехала на эту дачу, познакомилась с ребятами, тогда же произошла песня «Endless Dream» в первом варианте — ну и дальше мы все вместе стали дружить, и в итоге возникла группа Race to Space.

Вадим Маевский (гитара, клавиши): А дача эта — на самом деле мой загородный дом в Бутово, где и студия, и репетиционная база, и все на свете. У нас же до того был проект Devices, в котором мы экспериментировали с инструментальной музыкой. 

Петр Федоров (клавишные): И нам очень хотелось выбраться за рамки студийных проектов. Отчасти Devices и были придуманы как самопровокация ради выхода на сцену и своего рода репетиция перед чем-то поинтересней. Поэтому, конечно же, мы с вожделением смотрели на Машу.

• — Вы мне готовый альбом прислали еще в сентябре, кажется. Сейчас февраль. Молодые группы, насколько я могу судить, обычно хотят, чтобы запись лежала в сети через час после того, как она доделана. Почему у вас все так долго?

Маевский: В сентябре еще не было понятно, с каким лейблом мы все-таки заключим соглашение. Мы не торопились, искали, дерзали и особо ничего не выкладывали. Выложив все через час после записи, можно многое прошляпить, если ты не Том Йорк, конечно. Потом делали оформление, за чем обратились к Павлу Пепперштейну, огромное, кстати, ему спасибо. Что касается лейбла — в итоге мы с нашими «Темными лошадками» (лейбл, созданный музыкальным редактором Colta.ru Денисом Бояриновым. — Прим. ред.).

Федоров: Да и вообще — куда торопиться? Мне кажется, в нашем московском потоке сумасшедшем это хороший девиз: «Не торопись, друг!». К тому же альбом-то сам зимний.

• — Вы писали пластинку в Берлине. Зачем? Что есть такого в Берлине, что нельзя сделать у себя дома?

Маевский: Когда мы работали у себя, мы столкнулись с проблемой: реализация некоторых идей требовала серьезной студии. В отсутствие технических возможностей музыкант обычно начинает применять эффекты, все ими забивать — а нам хотелось более аналогового и своего, оригинального звука. И в какой-то момент мы поняли, что надо ехать к профессионалам — не за модным звуком, а просто чтобы эти идеи воплотить. Ну и чтобы был взгляд со стороны.

Александр Малышев (гитара): Как в какой-то момент емко сказал Вадим, «наконец-то серьезные немецкие дяди разгребают наше дерьмо». (Все смеются.)

Маевский: Нам захотелось немецкого звука — более сухого, более выразительного. Ну вот альбом «Zooropa» можно вспомнить как один из референсов — или «Black Celebration» Depeche Mode. Надо было проверить, насколько эти песни выдержат такой звук, исчезнут они или нет.

Малышев: Понимаете, в России, как правило, на студиях просто нажимают на кнопку «Запись», записывают тебя по дорожкам, сводят и ничего не говорят. Нам хотелось более педантичного подхода.

Федоров: Наверное, подключаться к чужому материалу чувственно — самое главное профессиональное качество немцев, нашим очень мешает московский снобизм. Да и поехать записывать альбом в другую страну — ценнейший опыт для любого уровня музыкантов.

• — Так а что это за идеи все же были, которые вам так хотелось реализовать?

Маевский: Ну, я давно и глубоко очарован Машиным голосом. И мне хотелось, чтобы он звучал так, чтобы и все остальные очаровались. Собственно, одним из основных продюсерских решений Клауса Кнаппа и было вывести голос на первый план — чтобы он и близко к тебе звучал, и космичность какая-то оставалась; и осязаемо, и пространственно.

Сехон: Когда мы в первый день записывали вокал, мне все не нравилось. Я попросила прислать, что получилось, они нам скинули какие-то дубли, мы открыли ноутбук, включили трек — и он просто вылез как будто из компьютера. Невероятное ощущение.

Федоров: Понятно, что можно и дома писать удивительные вещи — все определяет мысль и жанр. У нас задача отчасти в том, чтобы все наше богатство звуков было выражено минимально. Мне кажется, сейчас именно это круто — когда все инструменты транслируют простую и ясную мысль, когда музыка не перегружена лишней информацией.

• — А откуда, по-вашему, берется этот минимализм, который сейчас повсеместно распространился?

Федоров: Мне, кстати, кажется, он не только в музыке сейчас актуален, но и в кино. Просто музыка сейчас в этом смысле талантливее, как правило. Настолько само матричное пространство окружающее перегружено, настолько агрессивна среда и ускорены процессы, что сама эволюция средств выражения стремится к минимализму. Почувствовать это можно прежде всего через работы талантливых людей, более тонко чувствующих вибрации нашего мира. А из Манчестера эти люди или из какого-нибудь российского города-миллионника — уже перестает иметь значение. Что не может не радовать.

Сехон: Мне кажется, музыка сейчас похожа на современное искусство. Вопрос не в том, что именно ты придумаешь, а как ты это подашь, представишь. Я могу дома что-то сочинить и напеть на айфон — а потом придет Брайан Ино или Мэттью Херберт и сделает из этого суперпродукт. Вот возьмите Адель или Лану Дель Рей — да, есть ощущение, что ты это уже слышал миллион раз, но цепляет то, как это сделано. Как звучит, как вылезает из колонок, как люди классическую штуку представляют в новом свете.

• — Традиционный почвеннический вопрос: почему вы поете по-английски? Тем более что по-русски же вы тоже поете, только в другой группе.

Сехон: По-русски я пою только в ВИА «Татьяна», и своих песен мы не пишем. А сочинять у меня получается по-английски. Я росла не в России, и английский мне родной. Как бы звучали наши песни по-русски? «Я вижу, звезды взрываются в небе»… Ну что это такое? Это какой-то другой жанр.

Федоров: Да, по-русски это, наверное, могло бы более органично существовать в режиме китча. И таких групп много, очень крутых, — не знаю, 2H Company, «Мох». Гениально! Но мы про другое.

Сехон: На английском можно реально говорить какие-то вещи… Ну вот ты слушаешь Бьорк и думаешь — господи, это звучит как какое-то откровение. Она может петь что-то вроде «я стою голая на коленях» — по-русски это абсолютная порнография, а по-английски совершенно нормально. В английском простые вещи не звучат пошло, там все органичнее, четче.

Маевский: Ну и к тому же — когда я слушаю нашу музыку, я во многом абстрагируюсь от того, что это мы. И это во многом из-за английского.

Сехон: Тоже верно. Я вот когда On-The-Go впервые услышала, не могла поверить, что это ребята из Тольятти.

• — Так что ж в этом хорошего, я не понимаю?

Сехон: То, что у меня нет никакого дополнительного подтекста типа «о, это русские из Тольятти». У слушателей ведь вообще много предубеждений. И у зрителей. Когда я увидела вокалиста Editors на концерте, я больше не смогла их слушать — мне до того казалось, что так пронзительно поет некрасивый взрослый дядька, а оказалось, что это смазливый юнец, и волшебство исчезло. Когда ты можешь таких предубеждений избежать — это прекрасно. 

• — Вы как-то ощущаете себя в контексте другой новой русской музыки? Вы ведь сами упомянули On-The-Go и «Мох» — то есть следите?

Федоров: Скажу так — в целом очень круто и приятно, что наконец-то у нас можно за кем-то вообще следить. И самое главное — слушать. И здорово, что уже неважно, в каком кто жанре и на каком языке поет. Мы вот недавно с супругой в машине ехали, и у нее играл какой-то постдаб. Я спрашиваю: «Что за Манчестер-дарк?» А она отвечает: «Никакой не Манчестер, две телки из Москвы». А звучит вообще супер! Шелестят что надо.

Маевский: Все это очень достойные коллективы, и хочется быть с ним в одном ряду, но быть другими. У нас все-таки получается своя история, мы совершенно не прилегаем ни к каким тусовкам. Мы уж больше к кинотусовке относимся в этом смысле. Хотя посотрудничать много с кем хотелось бы — особенно с электронщиками.

• — Еще странно: у вас играет Петр Федоров, очень известный актер, у вас поет Мириам, тоже довольно известный человек, — но вы на этом никак внимание не акцентируете. Хотя, казалось бы, в смысле маркетинга это было бы логично.

Федоров: Ну, надо же нам было чем-то зацепить «Афишу»! (Смеется.)

Малышев: Нет у нас такой цели. Есть цель — чтобы музыка говорила сама за себя. Как Маша вот говорила. Без предубеждений. А спекулировать на каких-то именах не хочется.

Федоров: Я вообще считаю, что это было бы глупо. И это совершенно не работает — скорее, мешает. Вспомним фильм «I'm Still Here» с Хоакином Фениксом.

Сехон: Мне в Race to Space как раз нравится свобода от актерства. Вот ВИА «Татьяна» — там много театра, переодеваний, образов. А тут свой текст, своя музыка. Я в этих песнях могу расслабиться, освободиться.

• — Русскими вам быть неважно. Ну а название разве к местной мифологии не отсылает? Космос, Гагарин, вот это все…

Маевский: Скорее нам неважно зависеть от каких-то буквальных тенденций. А игра ассоциаций — пожалуйста, какая угодно. Понятно, что Race to Space — это термин времен космической гонки, понятно, что мы все вышли из Советского Союза и это в нас есть. И, по-моему, в музыке нашей это есть — какой-то даже патриотизм, просто не впрямую. Все равно это такая северная история. Так или иначе, отсылки к космосу подразумевали желание делать небытовую музыку, триповую.

Сехон: Да и название альбома по-своему актуально. «Is This Home?» — с вопросительным знаком. Хотя никакого специального смысла тут, конечно, нет, каждый для себя придумывает…

Федоров: Каждый для себя придумывает, как жить, чтобы не поломало.