Премьера альбома группы «Бром» и энциклопедия московского фри-джаза

Московский фри-джазовый ансамбль «Бром» когда-то существовал в облике нойз-кор-группировки, ставившей своей целью дать достойный отпор сухости, зауми и рафинированности местных авангардных коллективов, — несложно догадаться, что группа сохранила основной посыл и в новой своей ипостаси. За шесть лет звучание «Брома» варьировалось от гипнотического глубоководного джаза в духе Колина Стетсона до лютой лихорадочной рванины по следам итальянцев Zu. За тот же срок вокруг группы выросло сообщество друзей, разделяющих их взгляды на свободную импровизацию вне зависимости от набора инструментов и укорененности в джазовой традиции; музыканты приняли верное решение не забиваться в узкую фри-джазовую нишу и в охотку играют хоть в кругу адептов духовой атональщины, хоть с отъявленными шумовиками — лишь бы сохранялась страсть к новому, незамусоленному звучанию. Новый альбом «Бельмо» эту страсть зафиксировал: в отдельные моменты трио звучит аккуратно, осторожно, словно играя в комнате, наполненной мыльными пузырями, которые нельзя повредить, минутой же позже баритон-саксофон, труба и контрабас бросаются в неистовый штурм. Короче, в некотором роде музыка этой группы воплощает незабвенную речь еще одного здешнего человека, раздвигавшего границы свободной музыки предельно широко, — про атаку брома молекулами хрома. Вопрос только в том, кто кого атакует.

Путеводитель по московскому фри-джазу

Воспользовавшись поводом в виде альбома «Бельмо», «Волна» решила с помощью музыкантов «Брома» точнее разобраться, как устроен российский мир радикальной импровизационной музыки.

Импровизация

Ключевое понятие для свободной музыки с момента ее зарождения. Притом что сам фри-джаз претерпевал множество трансформаций, самое представление об импровизации не слишком изменилось за последние 60 лет.

Лапшин: Импровизация, по сути, и есть рождение музыки. Она оживляет любую музыку, дает ей особой острастки внутри коллектива, что влияет и на слушателя. Мы сейчас стали гораздо больше импровизировать. Во-первых, без барабанщика мы не ограничены ритмами — главное, чтобы все было в контексте мысли, которую мы собираемся выразить. Во-вторых, сейчас у нас появились особые куски взаимодействия друг с другом, которые мы не позволяли себе в электрическом составе.

Сухан: Без огня импровизации нет и музыки. И это не только джаза касается, просто там это проявилось на полную катушку. А так импровизация — принципиальный момент и для нойза, и для панка. 

Самиздат и лейблы 

Разумеется, свободная музыка нередко и издается свободно — проще говоря, своими силами. Тем не менее, определенная издательская инфраструктура, помогающая молодому авангарду, тоже существует — в том числе и в России: так, то же самое «Бельмо» будет издано сразу двумя лейблами, уже известным читателям «Волны» Fancy Music и обладателем характерного названия «Без названия и лого». Естественно и то, что такого рода звуки не знают границ и часто пользуются спросом у зарубежных издателей.

Константин Сухан (труба): Вообще ситуация с изданием музыки в нашей стране и в мире неоднозначная. Альбом моего сайд-проекта «Метро 3» мы отправляли на португальский лейбл Clean Feed. Нам ответили, что запись послушали, но пока молчат. А вот московскую группу «Лес», с которой мы вместе играем довольно интересный и хаотичный эмбиент, в скором времени издаст на кассетах копенгагенский лейбл Skrot Up. Так что не все потеряно.

Дмитрий Лапшин (контрабас): Сейчас лейблы — как такая периодическая газета, обладающая некоторыми проморесурсами, своей публикой и вкусом. По моему достаточно скромному опыту, лейблы, которые хоть как-то на слуху, не занимаются изданием людей со стороны, по крайней мере на достойных для музыкантов условиях. Либо это издание за деньги, либо что-то издается с протекции «великого» и «уважаемого». Так что просто так заслать музыку на модный лейбл и ожидать быстрого результата не стоит. 

Сухан : Лейблы  важны, потому что самиздат обычно распространяется среди друзей. А они же позволяют услышать твою музыку людям со стороны.

Лапшин: Самое крутое в самиздате, что тебе не нужно отсылать куда-то записи, соблюдать чьи-то требования. Если ты хочешь, чтобы у тебя была запиленная запись или с диким нойзом, — пожалуйста. Порнография или кровища на обложке? Пожалуйста. Хочешь, чтобы у тебя диск не читался в стандартном сиди-роме? Хорошо! Ты ограничен только своими силами и возможностями.

Коллаборации

Основной особенностью мировой джазовой сцены является ее универсальность — редко когда музыкант, записавший с группой за один день целый альбом, остается в ее составе надолго. Российская джазовая сцена и здесь не является исключением — у каждого из музыкантов московского подполья найдется как минимум по парочке проектов, с которыми он активно играет концерты и записывает пластинки.

Сухан: Где я играл, кроме «Брома»? Так… «Метро 3», «Звуки Мы», «Почесусы», «Топот», «Лес», проекты с Кириллом Широковым. «Метро3» отчасти вышло из группы «М.М.Д.М.». Это наши старые друзья, легендарные люди. Помню, когда «Бром» только образовался, я увидел фотографии их выступления. То, что они делают, мне показалось… [удивительным] сумасшествием. При этом ни одной более-менее адекватной записи я так и не слышал у них. Ну хотя там и концерты были удивительные — то они играют краут, то поп-музыку, то костровые песни и блюз или же какой-то адовый нойз-кор, то мелодекламацией займутся. Жаль, что они сейчас приостановили свою деятельность — но там один из главных моторов коллектива уехал на ПМЖ в Штаты.

Шум

Фри-джаз-сцена нередко смыкается в самых экстремальных своих проявлениях со сценой шумовой: еще в 1990-х альбомы Merzbow выходили на лейбле Джона Зорна Tzadik, а отдельные записи Питера Брецманна можно зачислить в канон шумовых истерик. Много подобных пересечений и в Москве.

Лапшин: Нойз — очень широкое понятие. Он может звучать в духе концептуального академизма, а может в ритмах современного уличного хип-хопа. Термин «мелодия» мне вообще кажется очень условным: если не гнаться за гармонической истиной музыкальной теории, то по сути мелодией может быть все что угодно. Что доказал нам и ноу-вейв, и хороший нойз-рок.

Сухан: Если говорить о конкретных сближениях, то те же «Метро 3» не так давно дали несколько концертов с нойзовым музыкантом Nyctalops. Познакомились мы с ним на фестивале «Усадьба Краст» во Фрязине — и уже после первой репетиции сыграли. Он отличный шумовик, который делает очень мощную музыку.

Подполье

Сквоты снова в моде: в последнее время в Москве любят устраивать концерты и фестивали в самых не приспособленных для этого местах, в диапазоне от разрушенной усадьбы недалеко от Фрязина до крыш домов. 

Антон Пономарев (баритон-саксофон): В мастерской Андрея Митенева всегда приятная атмосфера. Мне очень нравится там играть. И вообще это такое место, где тусуются архитекторы и скульпторы. Концерты там происходят зачастую только по протекции Колесова (основатель клуба «Живой уголок» — Прим. ред.). 

Лапшин: Только там не очень удобно слушать музыку — мало места. Поэтому стоит приходить немного заранее. Зато много разных объектов, скульптур и картин.

Пономарев: Презентацию альбома «Бельмо» мы будем устраивать в другом странном месте — в студии Ypsilon на улице Правды.

Лапшин: Это абсолютно неформальное пространство. Ты можешь написать письмо ребятам, и если твоя музыка им понравится, то вперед, делай там свой концерт. Хороший звук, компактно, уютно. Еще сейчас набирают популярность квартирные выступления — с посиделками, общением с публикой.

Сухан: Ну хотя наши квартирники немножко противоречат тому, что традиционно понимают под этим словом. Мне они больше напоминают домашние мамлеевские посиделки, где проходили чтения стихов, распитие водки, некое всеобщее переживание своих глубин.

Лапшин: И еще квартирник предполагает компактное выступление, ограниченное уровнем громкости, — хотя это совершенно не влияет на экспрессию. Чаще всего на квартирниках не бывает лишних людей, и все зрители могут спокойно выпить, послушать музыку и насладиться тем, что происходит внутри. И вместе с тем в квартире все звучит достаточно громко, ты не можешь от музыки нигде скрыться. Музыка настолько близко к слушателю, что она максимально точно бьет ему прямо в голову.

Академическая музыка

Еще одна область, с которой, наряду с нойзом, часто пересекается свободный джаз. Опять же, тенденция вполне универсальная, которая сейчас стала видна и в Москве: например, Константин Сухан из «Брома» недавно поучаствовал в исполнении пьесы Георгия Дорохова «Рондо», запись которой вышла на том же Fancy Music.

Сухан: Сначала я познакомился с Кириллом Широковым, весьма известным академическим композитором. Вместе мы исполняли пьесу Корнелиуса Кардью, но импровизировали не как с «Бромом». Там многое зависит от объектов, а не от инструментов. Если я использую трубу, я пытаюсь извлечь из нее максимум возможностей и реализовать себя через нее, а когда я, скажем, издаю звук с помощью рюмки — это уже объект. Я не могу сказать, что это мой инструмент, я не играю на ней постоянно. Мы много спорили с ребятами во время подготовки к исполнению «Рондо»: является ли, например, стул, который я разрушаю сверлом или ударами об пол, инструментом или объектом? И так не пришли к общему знаменателю. 

Пономарев: Смотри, а если ты трубу положишь на стол и будешь водить по ней палочкой — это будет уже объект.

Сухан: Я рассуждаю так. У меня есть труба. С ее помощью я пытаюсь что-то передать — окружающие и внутренние вещи. Когда ты слушаешь пластинку с некоей странной музыкой, там записаны люди: один играет на трубе, другой на саксофоне, а другие — на объектах. Я же не буду указывать, что я использую рюмку, бокал или еще что-то. Они мне не важны сами по себе, я использую их только ради звука, ради взаимодействия. Ты не можешь познать объект. А инструмент — можешь.

Корифеи

Тех музыкантов, что еще в советское время научили население страны словам «джаз», «авангард» и «импровизация», сейчас можно встретить в просторных салонных клубах с кондиционером или на фестивалях типа «Усадьба Джаз» или «Коктебель». Разумеется, у нового поколения все это вызывает вопросы.

Лапшин: Если вспомнить так называемую старую гвардию российских джазменов, то я громко прокричу, что Козлов — …! Бутман, подавись своим харчо! Ну шучу, шучу. На самом деле, я очень люблю Вячеслава Гайворонского, поистине выдающийся трубач. На контрабасе Владимира Волкова я играю сейчас, поэтому не могу сказать про него ничего плохого.

Сухан: На меня очень сильно повлиял Гайворонский, это правда!

Лапшин: Да и на меня тоже. Особенно их совместные альбомы с Волковым. Хотя не могу сказать, что они для меня основополагающие, как, например, записи «Волков-трио», но некоторые вещи я до сих пор переслушиваю, и они на меня очень сильно воздействуют. Мне также нравится трио Ганелина —Чекасина — Тарасова. Тарасов вообще обладает очень интересной барабанной техникой — редко у кого встретишь такой аккуратный эстетский подход к каждому звуку, который он издает. Он играет очень тонко и ненавязчиво. Ну, а про Бутмана говорить вообще не стоит. Мне кажется, это не музыкант, а коммерческий деятель. Торговый центр «Европейский» очень нуждается в благотворительном концерте Бутмана, чтобы он помог продажам спортивного костюма Bosco. Ну а его саксофон нужно отдать какой-нибудь музыкальной школе где-нибудь на Дальнем Востоке, а мундштуки продать за бесценок на блошином рынке. Надеюсь, что это поможет развитию джаза в России больше, чем все остальное, что он делает.

Сухан: А еще как-то мы сыграли с Леонидом Сойбельманом, тоже важным для нас человеком. Мы играли в «Летчике», а тут он взял и пришел. Как он рассказывал мне позже, он уже приехал в Москву, расположился на отдых, но вдруг что-то его дернуло, он взял инструмент и отправился в клуб. Он как раз попал на наше выступление. Когда мы отыграли свою программу, Собейльман поднялся на сцену и предложил поджемовать. Мы поиграли таким составом минут пятнадцать. Причем сыгрались мы почти моментально. Это была музыка без особой зауми. Вообще Сойбельман — уникальный музыкант. Несмотря на то, что он издавался на лейбле Джона Зорна Tzadik, его мало кто знает, хотя он крайне самобытный импровизатор.

Промоутеры

Даже самому авангардному музыканту нужны зрители. К счастью, в нелегком деле их поиска всегда могут помочь нестяжатели, поставившие своей целью связать фри-джаз с его возможным слушателям.

Лапшин: Есть, например, молодой промоутер Александр Пантюшков. Он ответственен за концерты трио Black Motor, Ричарда Тейтелбаума и Жоэль Леандре, мощной контрабасистки старой закалки. 

Сухан: Есть Кирилл Полонский, который привозит очень много интересных европейских музыкантов в тот же «Дом». Непонятно, насколько это окупается, зато иногда случается такое, что в Москве выступают составы, которые зачастую так никогда не записывались или играют в такой компании впервые. Кирилл привозит в Москву тех, кого любит сам. Не подстраиваясь под вкусы слушателя. А это, возможно, наивысшая точка развития для промоутера.

Лапшин: Нельзя также забывать о Вове Терехе — замечательном музыканте, создателе легендарных «Ривущих струн» и отличным промоутере. Он вытаскивает низовую музыкальную культуру (низовую не по качеству, а скорее по степени известности) на поверхность. Эти коллективы могут играть даже плохую музыку, слишком странную, удобоваримую, неудобоваримую. Ну, а Вова позволяет этим музыкантам выступать в хороших, а иногда и в очень странных местах. 

Пономарев: Восхищает его непотопляемость — не получается сделать концерт в «Летчике», так найдем какое-нибудь другое место, хоть паб «Альбион».

Лапшин: И еще уместно будет вспомнить Егора Гусева, соорганизатора фестиваля «Структурность». Он большой затейник, часто балует москвичей нетривиальными привозами. Но чаще всего та музыка, которая его впирает и на которую он делает ставку, мне не очень-то близка.

Ноу-вейв

Жанр, просуществовавший в нью-йоркском подполье всего-то пару лет, но повлиявший практически на всю экспериментальную музыку с конца 1970-х и далее. В том числе и на «Бром» и их сородичей; группа даже имеет в репертуаре один-единственный кавер — на «King Heroin» героя ноу-вейва Джеймса Ченса и его группы The Contortions.

Лапшин: Именно Джеймс Ченс направил ноу-вейв в какое-то немножко другое русло. Давайте вспомним легендарный сборник «No New York» — в нем очень четко прослеживается основная линия жанра, а Ченс с ней резко контрастирует. И по форме, и по идеям. Жирные фанковые ритмы, жирный кривой бас, поверх этого шли духовые, которые играют то в ритм, то нет; сам Ченс то поет, то визжит… У него никогда не было нетанцевальной композиции, под которую нельзя порубиться на концерте. Он себе никогда такого не позволял. А под DNA, например, очень сложно отплясывать.

Сухан: Ноу-вейв создавался как антитеза романтической, нарядной «новой волне», специально разламывая общепризнанные музыкальные правила. Скорее всего, ноу-вейв можно назвать самым настоящим трансформированным панком, который интересно и приятно слушать.

Лапшин: Короче, Ченс очень правильно ставил себя в музыке. Он хотел, чтобы все рубились и веселились на уровне животных инстинктов. Так же и мы, «Бром», гораздо больше близки к животному пониманию музыки — играя на акустических инструментах, избегая использования каких-либо сторонних эффектов и примочек, ты как раз максимально сильно сближаешься с той самой настоящей эмоцией. По опыту игры в электрическом составе я знаю, что если ты вовремя не нажмешь на педаль перегруза, то никакого эффекта не будет. И смысла нажимать ее никакого нет. И в какой-то момент тебя это сильно ограничивает. Ты начинаешь от этого зависеть.