«Наш мирный украинский хиппи просто дал им в морду»

• — Давайте  начнем с такого вопроса: зачем вообще иностранные музыканты соглашаются на такую русскую авантюру продолжительностью в полтора месяца?

— Они говорят, что для них из Швейцарии ехать во Францию — значит просто поменять текст на афишах и все. А вот когда они едут сюда, получают что-то принципиально новое.

• — Но это не русское сафари для них?

— Это, может, было бы так, если бы мы с ними просто ехали из Москвы до Байкала. А мы играем. И, как выясняется, для европейских групп среднего уровня известности, которые хорошие, прекрасные, но все-таки не запредельные звезды, такая плотность выступлений — это подарок небес. Так что музыканты сюда едут не на дикарей посмотреть. Они работают в первую очередь, а уже во вторую веселятся от происходящего вокруг.

• — А что происходит вокруг?

— Ну как, для них многие бытовые вещи остаются совершенно непонятными. Например, что такое наша еда. Они не понимают, как можно быть вегетерианцем в условиях, когда вегетерианское блюдо трактуется просто как две порции гарнира. «Вы вегетерианец? Возьмите два риса», — это стандартное предложение от маленького кафе, большого кафе, ресторана и так далее. Потом, никуда не денешься от того, что нас 40 человек и приходится снимать дешевые гостиницы, чтобы не вылететь из всех бюджетов, — и тут начинается вся эта специфика с туалетами на этаже, с душами в подвале, с телевизором, который в гостинице считают более необходимым не то что чем интернет, но чем полотенце, — главное, чтобы показывали все-таки «Первый канал» и можно было окультуриваться. 

Очень часто им приходится жить по двое или по трое, к чему они совершенно не привыкли у себя там. Один вот товарищ, который в 2014-м поедет, до последнего думал, что это шутка, и говорит: я, мол, испытываю проблемы, даже когда с собственной женой сплю в одной комнате, а тут вы меня собираетесь с кем-то еще селить. Но тем не менее едут, и селятся, и спят — такое нормальное вбивание людей в семью. Вообще, когда мы едем, мы с одной стороны, конечно, готовы ко всему, с другой — нам эта дорога подбрасывает массу впечатлений, которые и для россиян дикие. Я вот, например, на всю жизнь, наверное, запомню гостиницу в селе Шушенское, в котором Владимир Ильич Ленин отбывал ссылку в свое время. Она называется «Турист» и построена, видимо, была именно под туристов, которые приезжали в ленинские места в советские еще времена — и дело даже не в том, что она не изменилась с тех пор, а в том, что там по-прежнему считают, что мы должны быть благодарны за наличие кроватей, разнообразных заведений и так далее. И там действительно жутенько. Там какие-то туалеты в общественных ресторанах, которые предполагают, что шесть человек должны сидеть на них орлом в ряд, но к которым при этом ведут восемь кафельных торжественных ступеней. Там есть странные деревянные панно, которыми украшены рестораны, на которых, естественно, голые мужчины занимаются каким-то бессмысленным трудом, и когда ты кушаешь кашу на завтрак, на уровне твоего лица находится деревянный мужской половой орган в две натуральных величины. Очень необычно. Были, страшно сказать, стычки с местными жителями. Опять же в Шушенском — я смотрю, это был пик нашего путешествия — наш мирный украинский хиппи Сергей Онищенко пошел в магазин за йогуртом, там какие-то молодые люди сильно подшофе некорректно высказались о его девушке, и слово за слово мирный украинский хиппи просто дал им в морду. У нас это легендой было всю дорогу, иллюстрацией того, что «Музэнерготур» меняет человека достаточно серьезно.

• — А что, как вы думаете, в первую очередь запомнилось музыкантам?

— Ну, это, конечно, Тува. Там, во-первых, были совершенно бешеные красоты, которые даже швейцарцев впечатлили. Те поначалу воротили нос: мол, опять горы, все как дома, — но потом поняли, что Саяны все-таки отличаются от Альп. Ну а в самой Туве (на фестивале «Устуу-Хурээ». — Прим. ред.) были все особенности лагерного быта: жили мы там в палатках, не было, например, никаких душей, была только река Чадан с температурой воды, наверное, ниже абсолютного нуля, в которой мыться была совершенно невозможно, но мы как-то мылись. И были орлы, которые в Туве, как и в любой степи, мгновенно слетаются на большое скопление людей и наглеют точно так же, как чайки, обезьяны или голуби в более привычных нам местах. Была ситуация, когда одна из наших девочек купила шашлык, отошла на десять метров от точки его продажи, и тут на нее спикировал орел, который вырвал у нее кусок мяса практически изо рта и разорвал ей губу когтем. Мы как-то поначалу забыли, что находимся среди дикой природы, почти нетронутой, несмотря на попытки СССР индустриализировать этот регион, — и по привычке воспринимали этих орлов как птичек. А когда такая птичка уже падает на тебя, то делается действительно страшно.

• — Расскажите, что происходит, когда три десятка музыкантов из разных стран месяц едут в одном автобусе.

— Все по-разному в автобусе существовали. Швейцарцы почему-то обосновались в хвосте — чтобы не видеть наших жутких дорог, наверное. Им там было очень хорошо, у них шла своя особая жизнь: они натянули веревочки, чтобы сушить белье, а в какой-то момент начали подтягиваться на поручнях и устраивать акробатические представления, которые водитель, к счастью, не видел — иначе он бы им головы оторвал и был бы совершенно прав. Французы почему-то кучковались вокруг маленького столика, на котором была еда. Чилийцы в автобусе преимущественно спали. Ну а россияне устраивали, как бы это помягче сказать, такой традиционный бардак с затаскиванием огромного количества вещей, с рассыпанием этих вещей вокруг себя, с семечками, со спальниками, и вообще все было так размашисто и круто. Большую часть времени мы все занимались своими делами, но довольно регулярно случались такие пробои, когда все начинали петь, играть, импровизировать, вовлекать друг друга в исполнения разнообразных музык от фольклора до The Beatles, репетировать что-то и так далее. Швейцарский саксофонист Люсьен Дюбюис вон новую пьесу прямо в автобусе написал — под названием «Angst», то есть «страх». Это слово у него вырвалось, когда где-то в районе Тюмени мы поняли, что нам сейчас предстоит преодолеть двадцать километров по щебенке. Потом на концертах все с удовольствием играли эту пьесу, а слово angst стало одних из самых ходовых в словаре музыкантов.

• — А с самим концертами как было, тоже angst?

— Тоже по-разному. Тут, как и с гостиницами, бывают неожиданные счастливые исключения, когда все прекрасно, а бывает и по-другому. Со звуком, например, случались самые экстремальные ситуации. Иногда мы просто в отведенное на саундчек время дожидались аппаратуру, которая в это время вдруг оказывалась задействована на городском празднике. В Новокузнецке мы тоже попали на день города, и непосредственно у нас под окнами шел концерт Владимира Кузьмина, который предваряли женщины в экстремально небольших одеяниях и танцевали что-то вроде танца живота. Был еще такой момент: все было идеально отстроено, а потом, после утреннего дождя, прорвалась крыша над звукорежиссерской будкой, и на пульт вылилось два ведра воды. Короче, собравшиеся зрители с недоумением наблюдали, как взрослые бородатые мужики с женским феном колдуют над электронной доской, пытаясь что-то там выдуть из нее. Самый странный концерт был, наверное, в городе Барабинске Новосибирской области. Там просто все сошлось воедино. Там был очень интересный зал, в который почти никто не пришел. Там был Владимир Ильич Ленин в какой-то очень необычной позе, который показывал на два метра вправо и вперед от себя в пол. Там была надпись рядом с этим Лениным, на асфальте, масляной краской: «Импотенты-скорострелы Тарас и Валдай». Жили мы там в детском профилактории «Бараба» — мы, в общем, сразу понимали, что это будет странное место, и оно таким и оказалось. Лучше, чем гостиница «Турист» в Шушенском, но вот в душ меня там ночью не пустили, потому что на это, оказывается, нужно разрешение главврача. Там же нас кормили двумя кашами, к каждой из которых прилагалась своя котлета — иностранцы назвали это meatball diet. Но главное — мы там почувствовали какую-то полную свободу, очень живой концерт получился. И несмотря на то, что публики было мало, те люди, что пришли, с большим интересом нас слушали.

• — А где, по-вашему, был лучший концерт прошлогоднего тура?

— Наверное, в Кемеровском государственном университете. Там был концерт часов на семь или даже больше — такой полноценный фестивальный день, который для открытого воздуха больше подошел бы, чем для зала. И несмотря на то, что аппаратура там была не лучшей и рояль там был «Москва», красный, все надавили так, что я до сих пор жалею, что записи всего этого дела не осталось. Там было очень много экспериментов и взаимодействия. Ребята, например, сходу собрали двойное трио: две барабанных установки, два баса, две гитары — в этом составе перемешались, по-моему, четыре или пять государств. Это действительно очень сильно было. Если коротко, то в какой-то момент тура просто начала рождаться принципиально новая музыка — для чего все и делалось. Вместо нескольких коллективов, у каждого из которых была своя программа, получился один общий, который из этих программ создавал новые вещи. Как только это все началось, все приобрело новый смысл. Перестало хотеться спать, перестали замечаться бытовые неурядицы, с юмором стали восприниматься все эти странные гостиницы и завтраки с прохладным кофе из одной огромной кастрюли. И когда мы уже уезжали из Абакана… Ну, не плакали наши музыканты, конечно, но были такие вытянутые лица: мол, вот мы ехали-ехали и все было так хорошо, а что же дальше-то делать. Поэтому очень хочется в новый тур. Там, я думаю, новая музыка начнет гораздо раньше рождаться. Мы специально для этого в этот раз взяли не только группы, но и отдельных солистов, которые просто будут врубаться в уже существующие составы.