«Жить в окружении войны страшно»: Слепаков о «Вагоновожатых», Майдане и Украине

• — «Упасть с тандема», как мне показалось, куда более жесткая запись, чем ваши предыдущие. Это потому что времена такие?

— Отчасти да. События, которые происходили, когда мы репетировали, не могли не наложить отпечаток. Но это же еще и наша первая запись в формате трио — и барабанщик Станислав Иващенко, который к нам пришел из группы DOK, привнес в нашу игру драйв, жизнь. Он прекрасный музыкант, современный и, как выяснилось, очень гибкий: до этого же он играл, можно сказать, джаз-кор, а тут очень органично встрял в электронную историю. В общем, раньше это был виртуальный проект, теперь — настоящая группа, которая выступает в клубах и на фестивалях.

• — А почему вы выпускаете только EP, а не альбомы? Это какой-то принцип?

— Да нет. Просто, если честно сказать, альбом делать очень долго. А тут набрали песен, появилась возможность — записали. Да и хотелось уже показать, как мы звучим, будучи трио, потому что в интернете циркулируют всякие плохие концертные записи на телефон — и они неверное представление дают. Возможно, по весне уже замахнемся на что-то полноформатное, но пока никаких вопросов по этому поводу к себе не возникает.

• — Можно ли сказать, что раньше вы относились к «Вагоновожатым» как к эксперименту, а теперь уже все по-взрослому?

— В какой-то степени. Пока не было концертов, это все сводилось к каким-то лайкам, отзывам в интернете. А как только мы стали выступать, появилось ощущение движения. Драйв, ощущение сцены — без этого же не бывает рок-н-ролла, если это можно так назвать. Пошел некий подъем, который еще и совпадает с ощущением событий, происходящих в нашей стране. Все, как в вихре, кружится и куда-то закручивается.

• — Как вам кажется, «Вагоновожатых» уже воспринимают как самостоятельную группу? Поначалу же, наверное, вас слушали в основном из-за «Грузовиков» и «Люка».

— Да, вначале так и было, и на первых концертах ощущалась зависимость публики от старых стереотипов. И кто-то говорил, что мы похожи на «Грузовиков», хоть и саунд абсолютно другой, — может быть, такой же драйв, такая же эмоциональная подача. Но сейчас это уходит. Вообще, мы начинаем уже запускаться хорошо. Футболки свои выпустили, даем первый большой концерт в Киеве. Я думаю, дальше все будет двигаться по нарастающей. Иногда даже люди говорят: я, к сожалению, не слышал вас раньше. Хотя бороться с этим всегда тяжело. Группа Zorge вон сколько лет уже существует, и все равно пишут, что это проект Жени Федорова из Tequilajazzz. Так что, честно сказать, мы особо не паримся по этому поводу и не то чтобы спешим скорее избавиться от груза прошлого.

• — На вашей новой EP есть песня «Восстание ватников», и я, конечно, поежился, когда название увидел. Но потом оказалось, что ватник для вас — это скорее метафора, вы как будто очищаете слово от лишних смыслов.

— Это, кстати, красиво подмечено. Действительно, слово затаскано, и на него гораздо больше реагируют, чем на смысл песни. При этом, честно говоря, оно мне понравилось еще несколько лет назад, когда я в каких-то блогах читал обсуждения событий на Болотной площади. Мне это слово показалось очень емким и несущим определенную эмоциональную окраску, которая хорошо ложится в песню. Но тема, конечно, непростая. Хотя ничего нового в этом всем нет. Я сейчас, допустим, часто вспоминаю «Парня из преисподней» Стругацких. Там ведь все о том же — об уличных волнениях, столкновениях, силе камня, силе слова.

• — Как вас лично изменил последний год? Вы же и на Майдане были, и вообще.

— Все происходило настолько стремительно — будто не один год прошел, а пять. Столько фаз событий сменилось: Евромайдан, первые столкновения, первые побитые студенты, стычки на Грушевского, горящие шины и так далее вплоть до аннексии Крыма и событий в Донецке и Луганске. Невозможно однозначно ответить. Конечно, это всех нас изменило и перевернуло. Днепропетровск — это же соседняя область с Донецкой; мы живем как раз на выезде из города и постоянно слышим звуки карет скорой помощи, которые возят раненых. Все военные и гражданские госпитали города переполнены людьми, пострадавшими в районе боевых действий. Как любые нормальные люди, мы никогда не думали, что будем наблюдать такие события. Никогда не думали, что настолько поднимется патриотическая волна. Уровень патриотизма просто зашкаливает: все выучили слова гимна, все полюбили украинскую символику. 

• — И вы тоже?

— Да, во мне тоже есть этот подъем, безусловно. Когда такое происходит, равнодушным оставаться невозможно. И первая соломинка, за которую ты цепляешься, — это флаг твоей страны, который кого-то не устраивает или сильно раздражает. Это же естественная реакция взрослого человека, когда обижают слабого. В данном случае слабый — это наша страна, которая гораздо меньше, чем наш сосед, например. И первое желание — это ее защитить. Так, как ты умеешь. Глупо, может быть, самонадеянно, голыми кулаками давая отпор гигантскому обидчику — хулиганы же обычно куда более изощренны, габаритны и умелы в драке, чем ты. Но не спасовать — дело чести.

• — А в Днепропетровске были какие-то волнения?

— Да, были очень тяжелые дни, когда пошла волна захватов областных администраций во многих городах. И пророссийские силы, назовем их так, у нас тоже были достаточно активны. Днепропетровск был первым городом, где эти люди в спортивных костюмах с битами и ленточками на рукавах открыто выступали вместе с местными правоохранительными органами. Милиционеры расходились, из-за их спин выскакивали эти люди, били мирных проукраинских демонстрантов, забегали назад, и милиция никак не реагировала — было понятно, что они заодно с титушками. Около недели в Днепропетровске было очень опасно, потому что эти люди полукриминального склада терроризировали весь город, отлавливали тех, кто им не понравился. Но потом те, кто сейчас во главе Днепропетровской администрации, каким-то образом сумели их подавить, используя свою силу, рычаги, порой криминальное прошлое. В итоге митинги свелись на нет, и все эти бабули потеряли какое-либо влияние, перестали мешать Днепропетровску быть украинским городом. Сейчас они тише воды, ниже травы, никто их не видит и не слышит. Примерно то же произошло в Харькове, в Одессе — в Одессе, конечно, печальнее всего, потому что провокации достигли апогея и так мирно, как в Днепропетровске, не получилось. 

• — Насколько изменились ваши отношения с Россией и к России? Этот раскол и по вам прошел?

— Да, так и есть. Мы в крайне противоположных позициях находимся с нашими коллегами, которым ситуация видится с другой стороны. Но я лично не тот человек, который вступает в длительные интернет-дискуссии, мне это неинтересно. У меня есть своя позиция, которую я сформировал, наблюдая все своими глазами или разговаривая со своими друзьями и родственниками. А у российских оппонентов всегда есть какой-нибудь знакомый блогер, которого они зафрендили, читают и которому очень сильно верят. И аргумент типа «смотри, как блогер все верно пишет» перевешивает слова людей, с которыми они раньше общались и дружили. В какие-то периоды было неприятно, горько, тяжело. Сейчас время прошло, мы больше сконцентрировались на своей стране, и наши отношения с соседним государством свелись к минимуму. То есть к каким-то дружеским перепискам — некоторые связи-то все-таки остались, несмотря на разные политические взгляды. А так — ну тяжело что-то объяснить людям, которые тебя называют хунтой, укропами, американскими наймитами и так далее. 

• — А с концертами вас к нам зовут?

— Приглашений сейчас нет. И, честно сказать, после того, что нам пишут в социальных сетях, и не хочется. Мне кажется, что сейчас не время для таких визитов. Когда вокруг погибают люди, мы просто не имеем права ездить с фальшивыми улыбками на фестиваль «Дудки-танцы». Это было бы с нашей стороны в высшей степени некорректно по отношению к нашим соотечественникам. К тому же мне горько какие-то вещи признавать, но со стороны я же вижу, что запрещают концерты совершенно безобидных групп — вроде Bahroma, чьи концерты в Петербурге и Москве отменили. Так что наши родственники, допустим, очень сильно просят нас не ехать. Нельзя сказать, что это самый основной сдерживающий фактор, но после нескольких угроз желание пропадает само собой. 

• — А почему вам угрожают-то?

— Потому что мы были на фашистском Майдане. Потому что мы жидобандеровцы, укрофашисты и поддерживаем хунту. И люди, которые такое пишут, не будут разбираться в поэтических изысках песни «Восстание ватников». Им хватит одного названия.

• — У вас не было искушения спеть по-украински? И вообще, не возникает ли недоумений из-за того, что вы поете по-русски?

— Нет, абсолютно. Это миф, который ходит в определенных кругах. Ни на Майдане, ни в каких-либо украинских городах язык никогда не был камнем преткновения. Как раз все строилось на том, что плечом к плечу люди разных национальностей, говорящие на разных языках и не пытающиеся заглянуть к тебе в паспорт. Дело в том, что я не могу свободно изъясняться тем поэтическим языком, к которому я привык, на украинском. И я восхищаюсь группами, которые делают это красиво и нелубочно: очень часто фольклорная тематика скатывается в шаровары и в лубок, но есть действительно глубинные и красивые вещи — вроде тех, что делает наш обожаемый коллектив «ДахаБраха». 

• — А написать прямую песню про происходящее не хотелось вам? Ну прямо плакат какой-то?

— Тут сложно, потому что, если пытаться гнаться за сиюминутностью и плакатной точностью, песня устареет и потеряет смысл очень-очень быстро. Я многие такие «майдановские» песни слышал — они уже сейчас забыты и не исполняются. Я восхищаюсь тем, как у Михаила Борзыкина получается, используя язык плаката, создавать некую поэзию. У меня так не получается, и я, честно сказать, к этому не стремлюсь. Мне кажется, этого и не нужно — про всю хурму писать. Этого хватает в интернете, в газетах, в телевизоре, если еще и об этом петь — это будет ни фига не творчество, а прожектор перестройки. Может, вы помните такую группу «Окно», которая про Ивана Ильича пела? И это было ужасно. А когда группа «Центр» в те же времена пела о тургеневских женщинах, было гораздо больше поэзии и созидательности.

• — Какие у вас ощущения по поводу будущего? Есть шанс, что все хоть сколько-нибудь хорошо закончится?

— Человек — такое существо, которое всегда надеется на лучшее. На благоразумие, на инстинкт самосохранения, на то, что как-то это прекратится. Потому что невозможно строить новую жизнь на стрельбе, убийствах и крови. Никто не хотел это все затевать. Оборона своего государства, защита наших территорий, к сожалению, вылилась в это ужасное кровопролитие. Безусловно, мир не станет прежним, и чтобы это все зажило, нужны десятилетия. Но мы все посылаем флюиды — или молитвы, кто как, — чтобы поскорее это все прекратилось. Жить в окружении войны, постоянно видеть военных, раненых — это очень страшно.

• — Ну хорошо, а если бы вы год назад знали, что так все будет, — вышли бы на Майдан?

— Конечно. Я же говорю: если обижают слабого, надо заступиться. Из-за чего народ изначально вышел на Майдан? Из-за того, что ночью били безоружных студентов, — подло, дико. Это нельзя было оставить так. Все последующие действия — более сложная история, о которой должны говорить более компетентные люди. Но то, что творилось тогда… Да и то, что творится в Москве сейчас, когда человек просто выражает свою позицию, хлопает в ладоши, говорит одно слово или выходит с одной антивоенной бумажкой и его тут же окружают пять дюжих молодцев и тащат в автозак — это ненормально. Пока слабых обижают, надо их защищать.

• — Ладно, давайте вернемся к музыке. Группа «И друг мой грузовик» вроде распалась, но ее социальные сети по-прежнему активны — и какие-то раритеты там появляются, и юбилеи отмечаются. Вы не задумывались о реюнионе?

— Нет. С появлением «Вагоновожатых» связь с «Грузовиками» окончательно ушла на второй план. Всплывают какие-то вещи — юбилеи, записи, — но мы имеем к этому минимальное отношение. Осталось много архивов, и для поклонников это нормально — вспоминать, узнавать ранее неизвестные факты, и если мы можем быть им в этом полезны, почему нет? Это же тоже своего рода реабилитация: мы бросили их в какой-то момент, ну, как папа ушел из семьи. Есть разные папы — вот мы готовы выслушать, помочь, что-то вспомнить. Но вернуться в семью невозможно, она распалась, и все пошли своими дорогами.